Первыми обращенными в Коринфе стали Стефан, принявший крещение с семьей, и Гаий, богатый "богобоязненный" с многочисленными домашними. Так как Гаий (или'Гай) — первое из трех латинских имен, которые давались тогда человеку, вполне возможно, что это был Титий Иуст, владелец дома рядом с синагогой. Но успех проповеди был незначительным, и на язычников Коринфа почти не повлиял. Павлу срочно требовались помощники — он зарабатывал себе на жизнь, и времени оставалось мало. С нетерпением ждал он прибытия Силы и Тимофея.

Когда они, наконец, приехали, радости Павла не было границ. Многие часы провели они, беседуя над мастерской, в комнате Павла. Он подробно расспрашивал Тимофея обо всем и с облегчением узнал, что верующие в Фессалониках не только не ослабели в вере, но укрепились и увеличились числом. Для Павла, изгнанного из Верии и Афин и воображавшего всевозможные неудачи и напасти, добрые вести послужили хорошим уроком — Господь воистину властен хранить уверовавших в Него: "Хранит Господь всех любящих Его".

Павел решил, не откладывая, выразить свою любовь и признательность фессалоникийцам: "Пришел к нам от вас Тимофей и принес нам добрую весть о вере и любви вашей…" Может быть, Павел сидел и грелся в лучах зимнего солнца в саду Гаия или на склонах Акрокоринфа, глядя на залив, а Тимофей записывал его слова… "Он рассказал нам, что вы всегда имеете добрую память о нас, желая нас видеть, как и мы вас, — то мы, при всей скорби и нужде нашей, утешились вами, братия, ради нашей веры; ибо теперь мы живы, когда вы стоите в Господе. Какую благодарность можем мы воздать Богу за вас, за всю радость, которою радуемся о вас пред Богом нашим, ночь и день всеусердно молясь о том, чтобы видеть лице ваше и дополнить, чего недоставало вере вашей? Сам же Бог и Отец наш и Господь наш Иисус Христос да управит путь наш к вам".

Стиль Первого Послания к Фессалоникийцам сильно отличается от резких восклицаний в Послании к Галатам. Современники Павла часто стремились распространить, опубликовать свои идеи в форме письма, тщательно работая над каждой фразой, чтобы послание было понятно каждому грамотному человеку. Но Павел писал определенным людям и не заботился об общедоступности содержания и стиля. Как сообщил Тимофей, у фессалоникийцев были свои трудности. Несколько христиан погибли, подвергаясь нападениям и преследованиям, остальные сомневались, следует ли им снова собираться всем вместе; несколько членов общины предались безделию, говоря другим, что зарабатывать себе на жизнь не имеет смысла ввиду скорого пришествия Господня.

Поэтому Павел счел нужным указать в своем послании на недопонимание и искажения учения Иисуса. Вместе с тем, ненамеренно, он позволил нам взглянуть в самую глубину своего характера: Павел никогда не прибегал к обману, даже в самых лучших целях, и теперь, назидая многочисленную общину, как следует устраивать жизнь, он не стал бы советовать того, чего не делал сам. Итак, из поучения Павла в Первом Послании к Фессалоникийцам мы можем увидеть портрет самого апостола — такого, каким он был в 50-м году по Р.Х.

Павел желал жить в мире с братьями по вере (которых не так уж много еще было в Коринфе). Он отвергал безделие и беззаботность, подбадривал и поддерживал малодушных, с бесконечным терпением выслушивал и убеждал любого. Он не отвечал злом на зло, но старался помочь ближнему независимо от того, был тот христианином или неверующим. Он всегда радовался сердцем, постоянно молился и благодарил Бога за все — в любых благоприятных или неблагоприятных обстоятельствах, зная, что Бог, открывшийся нам в Иисусе Христе, завещал нам радоваться и молиться. Когда другие толковали Писание или говорили, что им было откровение, Павел не спешил спорить и опровергать, но сравнивал сказанное с Писанием и устным учением Христа, и с благодарностью принимал все новое, если оно не противоречило принципам веры. Он сдерживал себя, стараясь не смущать других неправильным действием или словом.

Постоянная молитва его была о том, чтобы Господь очищающий и животворящий охранил душу его перед лицом искушений и мерзостей языческого города, сохранил здоровыми его дух, душу и тело, "да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа".

Тимофей принес еще одно денежное пожертвование от филиппийцев. Павел мог на время оставить кожу и шерсть и посвятить себя проповеди, имея надежных помощников в лице Силы и Тимофея. Он сконцентрировал усилия на синагоге, считая, что сможет вселить в нее, как в Верии, благородный дух и использовать иудейскую общину как авангард веры среди язычников.

Но иудеи, не пожелавшие принять Иисуса в качестве Мессии, отреагировали подобно своим собратьям в Антиохии Писидийской: "они противились и злословили" — пишет Лука, под злословием понимая не просто словесные оскорбления. Павел снова рисковал подвергнуться бичеванию, "сорока ударам без одного", в присутствии Криспа, начальника синагоги, и всего собрания. Мы не знаем достоверно, бичевали Павла в Коринфе или нет. Но если бичевали, то с какой иронией прозвучали его слова, когда он, с окровавленной спиной, поднял с земли разорванные одежды, преодолев боль, распрямился, отряхнул прах от ног своих (все поняли, что означает этот символический жест) и произнес слова, сказанные Иезекиилем, когда пророк снял с себя ответственность за смерть людей, пренебрегших его предостережениями: "Кровь ваша на главах ваших!" — "Я чист; отныне иду к язычникам".

Сердце Павла болело сильнее исполосованной спины. Он так надеялся, что иудеи и язычники будут едины во Христе, войдут в "новый Израиль"! Павел не затаил обиды на иудеев. Он все еще верил, что "приобретет братьев своих по плоти", и только поэтому, а не из желания спровоцировать и разозлить иудеев, принял предложение Тития Иуста и сделал его просторный, удобный для собраний дом по соседству с синагогой местом, где каждый входящий мог услышать учение Христа.

И первым обращенным, принявшим здесь крещение вместе с семьей, стал Крисп, начальник синагоги! Человек по имени Сосфен заменил его на посту старейшины иудеев.

Когда вести о том, что Павла изгнали из синагоги, разнеслись по городу, коринфяне-язычники начали заходить в новую церковь, интересуясь необычным учением; наконец, каждое воскресенье, по утрам, выложенный мозаикой центральный двор с фонтаном в доме Иуста стал наполняться слушателями — мужчинами и женщинами — сидящими, каждый по отдельности, с устремленными на Павла глазами. Павел проповедовал, потом крестил приходящих, а Сила и Тимофей продолжали проповедь.

Павел, конечно же, боялся, что и в Коринфе может повториться извечный сценарий: отвержение проповеди иудеями, успех ее среди язычников, потом ярость иудеев, насильственное изгнание или судебный процесс сразу после того, как Евангелие только-только закрепится в душах верующих. Тревога мучила Павла, ему казалось, что он никогда не найдет города, где удастся спокойно заложить духовное основание и строить на нем, не спеша.

Однажды ночью Павел сидел в одиночестве, в своей комнате на верхнем этаже дома Акилы. В городе наступила полная тишина — лишь изредка тявкала собака или, звеня оружием, проходила ночная стража. Состояние тревоги и подавленности, столь частое у Павла, снова начинало преобладать. Он никогда больше не приобретет ни одного коринфянина для Христа — думал Павел, — никогда не увидит этой искры новой жизни в глазах людей. Его снова побьют камнями или исхлещут прутьями, и он умрет мучительно, медленно… Как тяжело было бы бежать снова, теперь, зимой, снова доверить себя морской пучине, взбираться по горным тропам Пелопоннеса.

Предположить только, что вера его напрасна, что Христос никогда не восставал из мертвых. Предположить только, что существование Иисуса, вечное, близкое

присутствие Его — только плод воображения, и не было никого, и нет никого… Сдаться, прекратить проповедь, скрыться куда-нибудь в тихое, спокойное место — назад, в Тавр, в Аравию, куда угодно, только убежать…