В начале лета 51-го года Сосфен, сменивший Криспа на посту начальника синагоги, стал христианином. Более того, он удержал за собой свою должность, считая, как и Павел, что синагоги являются естественными центрами распространения новой веры. Узнав об этом, другие предводители иудеев в Коринфе решили уничтожить христианство в городе. Возможность для этого представилась, когда новым проконсулом Ахайи (1 июля 51 г.) стал Люций Юний Галлион, годы правления которого достоверно известны благодаря фрагментам, найденным при раскопках 1905 года в Дельфах. Галлион был братом великого философа Сенеки, бывшего фаворитом императора Клавдия. "Ни один смертный", — пишет Сенека, — "не умеет быть так приятен другим, как Галлион". Предводители иудеев, надо думать, знали о репутации Галлиона и надеялись, что он будет расположен и к ним. Они составили обвинение против Павла.
Когда обвинители, обвиняемый и его защитники предстали перед возвышением для судей на южной стороне агоры, Павел был спокоен — ему уже обещано было в видении, ночью, что никто не сможет причинить ему зла. Решение Галлиона было чрезвычайно важно — в масштабах Греции, ибо он был проконсулом ее важнейшей провинции, и в масштабах всей империи, ибо Галлион пользовался влиянием при дворе. Проконсул, как никто другой, способен был поставить препоны христианству, и, как никто другой, мог помочь ему расти и шириться.
Иудеи построили свое обвинение на утверждении, что Павел "учит людей чтить Бога не по закону", то есть проповедует религию, не признанную государством. Павел выступил вперед. Он уже собирался сказать несколько слов в свою защиту, когда Галлион остановил суд и обратился к иудеям. Павел сразу же оценил огромное значение его слов — Галлион повернул оружие иудеев против них самих, понимая под "законом" нечто совершенно иное, нежели предполагали обвинители.
— "Если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел", — произнес проконсул, — "то я имел бы причину выслушать вас; но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами: я не хочу быть судьею в этом". Последняя фраза в римском суде означала, что магистрат отстраняется от решения вопроса, лежащего вне его компетенции.
Прежде, чем иудеи успели запротестовать, проконсул отдал краткий приказ солдатам — вывести их из суда. Только оказавшись за пределами охраняемой войсками части площади, иудеи снова собрались с мыслями. "Хорошо же", — решили они, — "раз Галлион счел, что это наше внутреннее дело, то мы справимся с ним своими собственными силами". Наложить руки на Павла нельзя было, так как он уже отлучен от синагоги. Оставался Сосфен, начальник синагоги. Его схватили, сорвали с него одежды и бичевали тут же на площади, перед глазами Галлиона и судей. "И Галлион ни мало не беспокоился о том". Ведь они воспользовались своим "внутренним" правом наказывать члена своей общины. Это не противоречило решению суда.
Беспристрастность проконсула позволяла Павлу и его сотрудникам свободно проповедовать везде, где им будет нужно, не опасаясь внезапных нападений и тюремного заключения. Так Рим стал их защитником!
…Крестьяне и пастухи часто видели этого кривоногого еврея, с черной седеющей бородой, с головой, обвязанной платком для защиты от солнца, деловито спешащего вместе с группой молодых людей по тропе между камней и кустарников, по направлению к какому-нибудь провинциальному городку, где его уже ждали друзья, посещавшие Коринф и слышавшие его проповедь. Очаги веры зажглись даже в далекой Спарте и в Олимпии, и на противоположном берегу залива, по склонам Парнаса, вплоть до самых Дельф. Более чем вероятно, что Павел и его коринфские ученики благовествовали во время Истмийских Игр в 51-м году: в Первом Послании к Коринфянам можно заметить вполне определенный намек — или поэтическое сопоставление, напоминающее об играх. "Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы — нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух, но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным".
Длительный труд в Коринфе, увенчавшийся решением проконсула, был одним из самых спокойных периодов в жизни Павла. В Южной Галатии он доказал, что язычники могут быть полноправными христианами. В Коринфе он доказал, что христианство может пустить глубокие корни даже в столичных городах и оттуда распространяться по провинции. У Павла в руках была новая свобода — проповедовать на законном основании; не случайно он избрал следующей своей целью Эфес — крупнейший город на побережье Эгейского моря. А дальше — Рим, а дальше — весь мир! Ум и призвание влекли его к Риму, но сердце кричало: "в Иерусалим!" Он все еще жаждал проповедовать в столице своего народа, и слова изгнанника-псалмопевца не умолкали в душе его: "Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главу веселия моего".
И Павел решил, прежде чем отправиться в Эфес, провести Пасху в Иерусалиме. Он оставался иудеем и последовал иудейскому обычаю, выполняя обет, обязательный для тех, кто возвращается в Иерусалим после долгих странствий: в таких случаях волосы не стригут тридцать дней; потом, перед тем, как отправиться в плавание, их остригают, кладут в мешок и в Иерусалимском Храме торжественно сжигают на священном огне.
В марте 52 г. Павел готов был отправиться в путь, как только откроется навигация. Он провел в Коринфе 18 месяцев.
В последний раз он встретился с христианами в доме Гаия. Он знал, что после его отъезда возникнут искажения учения и ошибки, он мог даже предсказать, какого рода это будут промахи. Но пока что в общине царили единство, мир и любовь. Верующие собрались вокруг фонтана в атриуме, с зажженными факелами, чтобы приступить к Вечерней трапезе Господней, обряд который был передан Павлу апостолами, сидевшими за трапезой с Самим Господом Иисусом: "И когда они ели, Иисус взял хлеб, благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов".
Глава 23. Взятие Эфеса
Акила и Прискилла вместе со своей мастерской переехали из Коринфа в Эфес. Это был своего рода стратегический ход: пока Павел совершает паломничество в Иерусалим, друзья могли приготовить город к его проповеди, а мастерская позволяла им зарабатывать на жизнь.
Все вместе они направились сначала в Кенхреи, порт на Эгейском побережье, принадлежавший Коринфу. Они шли через самое узкое место Истма — там, где римляне руками рабов несколько раз пытались прокопать канал. В Коринфе Павлу не удалось бы войти в синагогу, чтобы исполнить обет. Он остриг волосы в Кенхреях. Проведя ночь в доме христианина по имени Феб, путешественники отплыли наутро в Эфес. Путь их пролегал мимо красивых Кикладских островов, вокруг плескались волны "винноцвет-ного моря". Павел наслаждался путешествием. В Деяних нет места описанию личных переживаний, и комментаторы часто изображали Павла как сухого, надменного, безразличного к красотам природы человека. Но ведь он писал о красоте звезд и светил, он восхищался красотой человеческого тела, и наверное уж отличал вазы и кубки, выставленные как предметы искусства от тех, что использовали для трапезы, когда посещал богатые дома. Кроме того, сердце его было полно поэзией псалмов, и, путешествуя, он всегда вспоминал строки: "Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро: земля полна произведений Твоих".
Наконец, корабль вошел в небольшой залив Эфеса, который в наши времена полностью обмелел. Но и теперь путешественник, встав на берегу спиной к морю и двигаясь вперед, увидит те же картины, которые открывались Павлу, стоявшему на палубе заходящего в гавань корабля. Слева высятся холмы, отделяющие Эфес от залива Смирны, справа видна гора Коресс и часть десятикилометровой кольцевой стены, выстроенной Лисимахом за три столетия до прибытия Павла. Впереди, в самом конце залива, стояла сторожевая башня, которую позже нарекут Башней св. Павла. Обогнув мыс, моряки направили корабль вдоль разделяющего залив мола, вверх по каналу, запруженному многочисленными судами и лодками. Вокруг канала возвышались уже городские здания. Массы выпиленных из известняка жилых домов, мраморных храмов и общественных зданий громоздились в тесной долине. Слева сотни домов покрывали склоны горы Пион, справа — отроги более высокого Коресса. Яркие цвета слепили взор. Павел видел вырубленный в склоне Пиона театр, которому предстояло стать сценой одного из величайших событий в его жизни. А к северу от горы Пион, у подножья невысокого священного холма, сиял белизной огромный храм Артемиды, одно из семи чудес света, сожженный фанатиком Геростратом в ту самую ночь, когда в далекой Македонии родился Александр Великий, а затем выстроенный заново в прежнем великолепии — венец, подобающий "первому из ассийских городов".