«Наш брат вовсе не дичится «вас», а попросту завидует и ненавидит, а если и терпит вблизи себя, то только до тех пор, покуда видит от «вас» какой-либо прибыток. О, как неистово страданье от «вашего» присутствия, какое бесконечно-окаянное горе сознавать, что без «вас» пока не обойдешься! Это-то сознанье и есть то «горе-гореваньице» – тоска злючая-клевучая, – кручинушка злая беспросветная, про которую писали Никитин, Суриков, Некрасов, отчасти Пушкин и др. Сознание, что без «вас» пока не обойдешься, – есть единственная причина нашего духовного с «вами» несближения и – редко, редко встречаются случаи холопской верности нянь или денщиков, уже достаточно развращенных господской передней. Все древние и новые примеры крестьянского бегства в скиты, в леса-пустыни, есть показатель упорного желания отделаться от духовной зависимости, скрыться от дворянского вездесущия. Сознание, что «вы» везде, что «вы» «можете», а мы «должны», – вот необоримая стена несближения с нашей стороны. Какие же причины с «вашей»? Кроме глубокого презрения и чисто телесной брезгливости – никаких. У прозревших из «вас» есть оправдание, что нельзя зараз переделаться, как пишете Вы, и это ложь, особенно в Ваших устах, – так мне хочется верить. Я чувствую, что Вы, зная великие примеры мученичества и славы, великие произведения человеческого духа, обманываетесь в себе – так, как говорите Вы, может говорить только тот, кто не подвел итог своему миросозерцанию. – И из Ваших слов можно заключить, что миллионы лет человеческой борьбы и страдания прошли бесследно для тех, кто "имеет на спине несколько дворянских поколений"».
Второе письмо Клюева произвело на Блока еще более сильное впечатление, чем первое. Не удивительно: своим письмом Клюев что называется «попал в точку» – безошибочно уловил, что именно тревожит петербургского поэта. Ибо как раз в то время Блок помногу и мучительно размышлял о «народе» и «интеллигенции». И – не один Блок. Пытаясь осмыслить события недавно минувшей революции, уяснить себе причины ее поражения, писатели, философы, общественные деятели вновь обращаются к «исконно русской» проблеме, определившейся уже в XIX веке. Одни упрекают «народ», якобы не проявивший особой активности, другие – «интеллигенцию», якобы не сумевшую увлечь его на борьбу с самодержавием. Неоднократно затронутая на страницах русской печати, тема «народ – интеллигенция» достигает особого резонанса в 1908-1910 годах. Острые, взволнованные споры переносятся с газетных полос в университетские аудитории, литературные собрания, частные салоны.
«Собирались небольшими кружками от 12-20 человек и в закрытых собраниях, и в частных домах, – писал Д.С. Мережковский в статье «Великий гнев» (1910), – <...> но всегда было это: «вы и мы». Кто бы среди «нас» ни сидел – молодой современный поэт, студент, революционер, марксист, сектант, учитель,– это все для них были одинаковые «вы», интеллигенты, «господа» – враги».
Тема «народ – интеллигенция», глубоко тревожившая в те годы Блока, находит отражение в ряде его статей, в отдельных высказываниях. «Мне ясно одно: ПРОПАСТЬ, недоступная черта между интеллигенцией и народом, ЕСТЬ», – записывает Блок 22 декабря 1908 года. «На первый план, – сказано в письме Блока к С.А. Венгерову от 4 декабря 1908 года, – я ставлю вопрос о том, как интеллигенции найти связь с народом». В чисто народническом духе Блок полагал, что русская интеллигенция находится в долгу у народа. Оторвавшийся от «почвы» русский интеллигент должен искупить свой «грех», приблизившись к «народу», в котором якобы сокрыта религиозная правда.
Представление о народе как носителе религиозности, о народе-«христоносце», было особенно распространено в символистской среде, откуда, как мы видели, и уходят «в народ» А.М. Добролюбов и Л.Д. Семенов. Этот поворот от «индивидуализма» к «общественности» и «народу» углубился в годы первой русской революции. Влечение к мистически понятой «народной душе» и религиозно трактуемой «соборности» находит свое теоретическое обоснование в статьях В.И. Иванова. «...В лаборатории жизни, – заявлял В. Иванов, – вырабатывается некоторый синтез личного начала и начала соборного». Именно В. Иванов, чьи идеи получают в те годы широкий резонанс, остро ставил вопрос о слиянии современного «символического» искусства с массовым религиозным сознанием (от «символа» к «мифу» – провозглашал В. Иванов). В этом же направлении мыслил тогда и Блок, и другие «младшие» символисты. «...В бессознательной жизненной стихии своей мы религиозны, если народны; и народны, если религиозны», – утверждал Андрей Белый. Настроения «ухода», «опрощения», сближения с народом владели в 1908-1910 годах в равной мере и Блоком, и Андреем Белым. Не случайно Белый писал о А.М. Добролюбове как символисте, «поборовшем нашу трагедию». «Мы тоже пойдем, – восклицал Андрей Белый, – мы не можем топтаться на месте: но... – куда пойдем мы, куда?» Тема «ухода», бегства из города на лоно природы, странничества – основная в стихотворном сборнике Андрея Белого «Пепел» (1909), хорошо известном и Клюеву.
Таким образом, Клюеву было нетрудно понять, что именно волнует и мучает Блока; и он сразу же подхватил затронутую им злободневную тему. Блоковские сомнения, бесспорно, перекликались с собственными исканиями Клюева той поры. Нельзя, однако, не признать, что «инвективы» Клюева в этом письме (как и в некоторых последующих) – не только позиция, но и поза, занятая «человеком из народа». Хорошо понимая, чем вызван интерес Блока к нему, Клюев сознательно углубляет тему «несближения» и как бы самоутверждается за счет своей коренной принадлежности к «народу». Искренне обличая тот общественный слой, к которому от рождения принадлежал Блок, Клюев в известной мере играет и даже юродствует, впадая то в неоправданно высокомерный, то в болезненно уязвленный тон, то поучая и наставляя Блока, то вдруг подчеркивая свою собственную «темноту», «нищету» и т.п.
Блок поначалу не заметил этой игры Клюева и отнесся к его письмам с доверием. Рассуждения Клюева о «народе» и «господах» он счел настолько важными, что процитировал их в статье «Литературные итоги 1907 года». Очень остро воспринял Блок и содержащиеся в клюевском письме «угрозы». В начале января 1908 года Блока посетили Н.В. Недоброво, его знакомый по университету, и А.И. Белецкий, в то время – начинающий поэт. Похвалив стихи Белецкого, Блок задал вопрос: «Ну, а дальше что же?» После этого начал говорить, что «подходит «нам» конец, что идет новая интеллигенция, которая истребит «нас». И в заключение прочел прелюбопытное письмо от какого-то олонецкого мужика, из которого явствует, что где-то за 300 верст от железной дороги мужички читают стихи Блока, судят о них, сами сочиняют символические стихи и грозят русской интеллигенции отставкой, исповедуясь ей в ненависти и в неисцелимой тоске народной, проистекающей из сознания, что "без Вас нам еще не обойтись"» (запись в дневнике Н.В. Недоброво от 8 января 1908 года).
Бунтарское начало, преобладающее, как казалось Блоку, в «народной душе», связывалось в его представлении прежде всего с сектантством и старообрядчеством, тем более что интерес к этим группам чрезвычайно обострился в русском обществе. В поисках «нового религиозного сознания» к ним тянутся уже на рубеже столетий Мережковский и З.Н. Гиппиус. «И вот что еще надо бы узнать, – обращается Мережковский к П.П. Перцову в мае 1900 года, – нет ли в глубинах русского народа сил, отвечающих нам. Нам нужно по-новому, по-своему «идти в народ». <...> Несомненно, что что-то везде, во всех (даже в марксистах) совершается, зреет, и мы пойдем навстречу. И тогда переход к народу будет проще, естественнее – через сектантов».
Пройдет несколько лет, и интерес к сектантству и старообрядчеству, к их фольклору и быту, к русскому Северу («классическому» краю раскольников-староверов) вспыхнет с неудержимой силой. Литература и публицистика, начиная с 1906-1907 годов, как бы заново открывают для себя эти области, уже частично освоенные русскими писателями XIX столетия (П.И. Мельников (Андрей Печерский), Н.С. Лесков и др.). О сектантах и старообрядцах пишут теперь М.М. Пришвин, В.Д. Бонч-Бруевич, А.С. Пругавин (оба последних были крупными знатоками и исследователями русского сектантства). Увлеченный сектантскими песнопениями, К.Д. Бальмонт выпускает в 1900-е годы целые тома фольклорных стилизаций – сборники «Жар-птица» (1907), «Зеленый вертоград. Слова поцелуйные» (1909). Воссозданные поэтом «Раденья Белых Голубей» – характерный памятник настроений и вкусов межреволюционной эпохи. К сектантам, «в народ» уходят и герои некоторых современных романов: достаточно вспомнить «Серебряный голубь» Андрея Белого.