Между комбайнов, за невысоким столом с деревянными ножками, но металлическим верхом, сидели четверо игроков и самозабвенно перестукивались с молотом. Причём от листового железа, служащего крышкой, звук был намного сильнее.

«Вот бы нашим мужикам в цеху такой стол», – позавидовал я.

Один из четырех при внимательном рассмотрении оказался женщиной.

«Значит, про неё и говорил Афанасьевич», – оценил мощный разворот плеч, полную пазуху и квадратное лицо, на котором, прячась в пухлых щеках, выглядывал маленький, словно у ребенка, носик.

С каждым ударом домино бабища визгливо хохотала, обнажая беззубую верхнюю челюсть с неприятной синей десной.

Никто из них не обратил на меня внимания. Поглазев минут десять на игру, неторопливо побрел к выходу.

После обеда, ещё раз проинструктированный, где и когда нужна спешка, успел сделать лишь одну борону.

«Центр», – похвалил себя, выволакивая её на улицу и затаскивая другую. Остальное время вели с Афанасьевичем разговор о моём семейном положении, о заработке, о том, что народ обленился, о ценах, о нехватке продуктов – сейчас в катастрофическом дефиците был сахар.

В пять вечера в своей излюбленной позе – ноги на спинке кровати, отдыхал «дома» – настолько привык к общаге.

Эта неделя прошла удивительно легко. На работе не уставал, высыпался прекрасно, только всё время голодал – это вносило дискомфорт. Бороны ремонтировал с удовольствием – думать не надо и контролёрам не сдавать. Если бы не они, можно впасть в хандру от скуки. Совсем ничего не делать – тоже нельзя.

Познакомился с двумя парнями, которые ремонтировали комбайн. Они оказались из города и работали недалеко от нашего завода. К делу относились серьёзно, даже стали раздражать своей работоспособностью доминошников.

— Остыньте, остыньте… – орали те, отдыхая от домино.

Городские не обращали внимания и делали своё дело.

Азартная компания внесла в игру новое правило. Чтобы не зажиреть и не потерять чувство юмора, проигравшая пара пролазила под столом, что вносило в игру здоровый интерес и дикую конкурекнцию.

Пообедав, о ремонте комбайнов и не вспоминали, а гремели так, словно заколачивали сваи. Иногда наступала тишина, прерываемая взрывами хохота.

В один из таких моментов я выглянул из кузницы. Проигравший неловко возился под столом.

— Шустрей давай! – ухватила его за мотню штанов бабища.

Не ожидавший подвоха и тем более покушения на мужское достоинство, мужик заверещал поросёнком.

Хохот стоял прямо‑таки гомерический…

Из соседней двери выглянул завгар – не заметив ничего предосудительного, снова исчез.

В субботу, совершенно случайно, я подрядился за харч колоть дрова Афанасьевичу. Получилось это так…

Перед обедом в кузницу прибежали доминошники и выставили на верстак литр самогона и закуску – у кого‑то из них был день рождения. Подозвали и нас. Афанасьевич, поломавшись для приличия, подошёл и взял стакан. Я ломаться не стал, хотя пить не хотел абсолютно.

— Буду только закусывать, – сообщил им, – язва! – ткнул себя в живот, чтобы не приставали.

Тётка жалостливо посмотрела на меня и сняла солдатскую шапку, а то слетит при запрокидывании головы во время процесса.

В отличие от фуфаечных мужиков на ней был зелёный солдатский бушлат и стеганые ватные штаны, заправленные в кокетливо загнутые кирзовые сапоги.

— Э–э-х! – залпом вытянув стакан, от полноты чувств хлопнул по заду бабенку Афанасьевич, выбив из ватных штанов облако пыли, и тут же врезался спиной в стену.

— Кобель чёртов! – визгливо засмеялась та, выставив на обозрение синюю десну. – Силёнок‑то нет, а лезешь, – срамотила его.

— Да–а! Руки чегой‑то болят, – загрустил кузнец, разглядывая свои клешни, – даже дрова колоть не могу – устаю тут же.

— Во–во, распускай их поменьше! – обгладывала свиное рёбрышко женщина. – И парень у тебя с язвой. Ему питаться хорошо надо. С ним бы и договорился…

Договор тут же и состряпали – даже нотариус не понадобился. В обед, заперев кузницу, мы направились к Афанасьевичу домой. По пути я забежал в столовую и предупредил двойняшек, чтоб поделили мою порцию. Его дом оказался на другой стороне села. Дорожки во дворе были аккуратно размечены и по краям выложены кирпичом. Дом, большой и крепкий, сиял белой жестью, которая блестела, отражая солнце.

Во всем чувствовался порядок и достаток. Три деревянных сарая, покрытых толем; и кирпичный гараж разместились во дворе.

В дверях одного из сараев маленький мальчишка в расстёгнутой фуфаечке с меховым воротником, старой шапке и отцовых валенках, зажав под мышкой буханку хлеба, отламывал от неё небольшие куски и кому‑то кидал.

«Собаку, что ли, кормит?..» – подумал я, но тут же расслышал довольное похрюкивание.

— Пуасёнок… пуасёнок, кушай, пуасёночек… – сюсюкал мальчишка, кося взглядом в нашу сторону.

— Внучок! – значительно похвалился Афанасьевич, когда мы подошли поближе. – Чем занимаешься? – ласково надвинул на мальчишкины глаза шапку.

— Отстань, дед! – рассердился тот. – Не видишь, пуасёнка кормлю, – недовольно ответил внук, поправляя шапку.

Афанасьевич посмотрел на меня. Видно, застеснялся перед городским за столь неграмотного внука.

— Митька! Чего ты всё – пуасёнок, да пуасёнок… – в сердцах топнул ногой кузнец. – А ну‑ка повтори за мной пы–ыра–а-сё–о-ны–ы-к… – по слогам произнёс он.

Я стал рассматривать трубу на доме.

— Да ну тебя, дед, пуасёнок – лучше.

— Митька, мать твою, гляди, выдеру… – строго покачал головой Афанасьевич.

Вечером, предварительно наевшись до отвала, я нёс домой в большой самодельной сумке, которую пообещал вернуть в понедельник, порядочный кус копчёной – мне было всё равно чего – «пуасятины» или «пырасятины», главное, много и с замечательным запахом; двухлитровую банку крепеньких зелёных консервированных огурчиков, плюс литровую баночку солёных грибков и десять жареных пирожков с яблочным вареньем.

«Двойняшки увидят – обомрут, волки тряпошные, – улыбаясь, думал я. – Сразу давать нельзя. Врачи говорят, что после голодовки много есть опасно».

Мои предположения полностью оправдались. Когда выложил на стол содержимое, у Лёлика с Болеком отвисли челюсти и, словно у собаки Павлова, с языка потекла слюна.

Им было наплевать на медицинскую теорию о пользе диеты. Смерти от переедания они не страшились, а даже жаждали её…

— Кости не выбрасывайте, – свернул я кулёк.

— Правильно, суп сварим, – совсем чокнулись двойняшки, превратно понимая физиологию правильного питания. – Где взял? – набив рты, интересовались они.

Я популярно объяснил.

— Ух ты! Молодец! Спроси у мужика, может, ему ещё чё надо?.. А кобелю – фигу, – жадничали Лёлик с Болеком, – его и Юлька кормит на убой, чтоб всё топорщилось…

Я посмеивался, глядя на них.

Готовясь к воскресенью, опять натаскали свинины, хлеба, лука, картошки. На столе в беспорядке валялись чашки, ложки, плошки.

— Отъедимся за выходные, – радовались парни, уплетая пирожки.

Наевшись, развалились на кроватях, блаженно поглаживая заметно округлившиеся животы.

— Тебе памятник надо поставить при жизни, – тешили моё сердце.

— Ага! Бюст на родине героя… – смеялся я.

— Жалко, этого кабана Лисёнка нет, – насытившись, расщедрились Лёлик с Болеком, – тоже поклевал бы немножко.

В воскресенье даже торговки не сумели нас разбудить – на сытый желудок спалось сладко и долго.

Плотно позавтракав и захватив пакет с мослами, решил навестить деда.

Старик встретил меня приветливо, не знал, куда усадить и чем угостить. Ему понравилось, что я не забыл о его живности. Здоровенный барбос и ещё какие‑то шавки с удовольствием грызли мослы.

И опять пряный запах трав и тишина успокоили меня. На душе стало нежно и тихо. Мерно потрескивали в печи дрова. Огонь отбрасывал блики на стол и стены. Под кроватью возились котята. Мы пили чай с вишнёвм вареньем и молчали. Я просто наслаждался тишиной… Оглядевшись по сторонам, с удивлением заметил, что в доме не было часов. В первое посещение не обратил на это внимания.