— Заев, чего к Лисёнку пристал? – грозно спросил у Пашки, едва сдерживая смех.

Не ответив, он отвернулся к окну и укрылся с головой.

— Антон Егорович, иди чайку хлебни, – позвал горемыку.

Двойняшки от чая отказались и поставили разогревать остатки своего супа. Попив чаю, Лисёнок немного пришёл в себя.

— Чем заниматься думаете?

Мы пожали плечами.

— Хотите, библиотеку покажу? – обрадовал нас.

— А фильмы здесь показывают? – поинтересовались двойняшки.

— Летом показывают, а зимой в соседнем селе, – огорчил их Антон Егорович.

Ну что ж, тогда хоть журнальчики почитаем…

Вечером Пашка отправился к своей сельской красавице, а мы, поужинав оставшимся луком, разбрелись по «рабочим местам».

«Буратине, конечно, этого бы хватило, – лёжа на постели, стал развлекать себя размышлениями. – Я бы сейчас, к примеру… скушал…»

— Эй, кабаны в натуре, что б вы слопать хотели в данный момент?..

Двойняшки задумчиво поскрипели пружинами и мечтательно сглотнули слюну.

— Я бы заливной язык, – сказал один.

— А я бы колбасу жареную с капустой, или сосисок, – размечтался другой.

— Что бы вы выбрали – осетрину с помидорами и луком или… баранью грудинку, жаренную в сухарях?

— М–м-м, – замычали они.

У меня громко заурчало в животе. Их выбор я узнать не успел, так как, широко распахнув дверь, в комнату ввалились четверо парней и молча стали рассматривать нас.

— Заева знаешь? – грозно обратился ко мне широколицый рыхлый парень с конопушками и добрыми глупыми глазами.

Перепуганные двойняшки затихли.

— Волкова знаю, Заева нет! – сел на кровати и на всякий случай стал надевать сапоги.

«Пришли бить… – догадался я. А этот конопатый хрен, видимо, Юлькин братан».

— Можа, им ввалим? – поинтересовался друг конопатого.

— Да не–е-е… – задумчиво промычал тот, – энтого шукать станем… – уходя, громко хлопнули дверью.

Через минуту их голоса раздались под окном и стихли у столовой.

— Да–а, не завидую Пашке, – подмигнул Лёлику с Болеком, – пойду свежим воздухом подышу, – надел фуфайку.

Тишина на улице стояла, как в моём овраге. Лишь где‑то вдали взлаивали собаки, да раздавалась лихая песня.

Ни Пашка, ни мстители на горизонте не маячили.

«Должен отбиться. Одна Юлька чего стоит, если разозлится», – пошёл в помещение.

Одетые двойняшки мрачно курили.

— Надо запереться! – решили они. – Постучит – откроем.

— Вставать сами будете.

— Лады! – согласились Лёлик с Болеком. – А то пристукнут сонных.

Кто открывал Пашке, не слышал. Утром, первым делом, внимательно его оглядел – он был в полном порядке.

— Друзей не встречал?

— Как же? Слышу, бьют кого‑то, оборачиваюсь – меня… А если серьёзно, крошка с ними разобралась по полной программе. Один, оказывается, её брательник. Ободрала его классно.

Собрав кастрюли и чашки, отправились в столовую. После выходных подмели всё, что нам дали. Слопали даже варёное сало, круто его посолив. Позавтракав, разбрелись по рабочим местам.

15

Маленькую кузницу Афанасьевича отыскал довольно быстро.

— А–а, пришёл! – обрадовался он, протягивая заскорузлую ладонь. – Как палец?

— Нормально! – пошевелил им.

— Вот видишь! – похвалился Афанасьевич, будто сам вылечил меня. – Старикан, правда, чокнутый? Садись, покурим, потом расскажу, что делать будешь.

На всякий случай я взял пару сигарет и сейчас закурил одну из них. Голова приятно закружилась.

— Вот молоток, ключи гаечные, – откуда‑то издалека донёсся голос кузнеца.

Потряс головой.

— Пошли бороны покажу, – сутулясь, вышел он из кузницы.

Кузница, как и наше общежитие, находилась в торце здания и даже по площади занимала столько же места, только от соседнего помещения была отгорожена не капитальной стеной, а металлическим перекрытием с широкой выдвижной дверью. И вообще вся кузница состояла из сплошных дверей. В одну дверь, с торца здания, вышел Афанасьевич, ещё одна, точь–в-точь такая же, вела в соседнее помещение. Медленно направился вслед за кузнецом.

Рядом с входом, начиная от грязной кирпичной стены, вцепившись друг в друга зубьями, в два длинных ряда стояли бороны.

— Пойдем, – повёл меня в конец рядов. – Начнёшь брать отсюдова, а тут будешь устанавливать готовые, – размахивая лапищами, показал мне место. Я осмотрелся. Напротив нашего, метрах в сорока, стояло ещё одно здание без окон.

— Гараж, – увидев, куда смотрю, пояснил Афанасьевич.

На площадке между корпусами десять комбайнов ждали ремонта. Два уже ремонтировались в соседнем с кузницей помещении. Я обратил на них внимание, когда искал Афанасьевича.

— А вон уборная, – махнул он в сторону покосившейся будки. – Туды только по большому ходят, а так здесь брызгают, – очень непосредственно разъяснил мне. – Тут лишь одна бабёнка работает, но её никто не стесняется, – ухватившись за борону, мы потащили её в кузницу и аккуратно поставили у двери, уперев в стену зубьями. – Вот так и стой зубами к стенке, – погрозил ей пальцем Афанасьевич. – Сейчас рукавицы найду, – спохватившись, вышел он в соседнее помещение.

Недалеко от двери, в углу кузницы, стояла тележка с двумя баллонами для сварки. На аккуратно свёрнутом проводе с ободранной изоляцией лежала сварочная горелка. Рядом, у стены, на небольшом верстаке высилась горка болтов, гаек, молотков и гаечных ключей.

Обойдя ржавую, железную бочку с водой, я неторопливо подошёл к горну и поднёс к огню замерзшие ладони.

«Скорее бы обед, – размышлял, потирая руки. – Стройный приеду – Татьяна не узнает… Дениска в садике сейчас, интересно, вспоминает обо мне или нет?»

— Греешься? – брякнул небольшим ящиком о верстак Афанасьевич. – Вот, рукавицы принёс и гайки. Давай закурим, – придавил он губами папиросу, – заодно объясню, чем станешь заниматься, – монотонно гудел сквозь губы, сжимающие мундштук папиросы. – Берёшь два гаечных ключа, одним придерживаешь у основания зуб, другим крутишь гайку, затем контришь другой. И всё! – хлопнул меня по плечу. – Если у гайки сорвана резьба, открути её и возьми новую из ящичка. Если резьба сорвана на зубце, то я прихвачу его, но это не часто. Трудись! – ещё раз ободряюще хлопнул меня.

«Борона это, конечно, не гироскоп», – взялся за дело.

На третьем зубе гаечный ключ сорвался, и я до крови сбил палец.

«Вот чёрт!» – замахал рукой.

Кузнец заржал жеребцом, выронив изо рта папиросу.

— Иди снежку приложи, да не спеши, работа не любит спешки, – учил меня, – тише едешь – дальше будешь, – выхватил из огня щипцами с длинными ручками металлический стержень, до половины огненно–красного цвета, положил его на наковальню, нажал ногой на педаль и механический молот, высекая лучистый сноп искр, несколькими ударами расплющил конец стержня. Оглядев заготовку, бросил её в бочку. Зашипев и выпустив облачко пара, стержень скрылся под водой.

— Чётко сработано! – похвалил я, выбираясь на улицу.

Афанасьевич сделал вид, что не расслышал комплимента, но довольно высморкался, зажав одну ноздрю пальцем.

От снега кровь перестала сочиться.

«Что же это мне как не везет? Так, пожалуй, весь изломаешься, – пошёл греть озябшие руки – глянул на часы. – Через полчаса обед».

— Вали сюды, пеплом болячку засыплю, – позвал кузнец, стряхивая в ладонь, по твердости напоминавшую копыто, пепел с папиросы. – Как на собаке заживёт, – обнадёжил меня.

— Да ну на фиг, лучше пойду потихоньку.

— Тады валяй! – разрешил он, усаживаясь на верстак.

Главный вход, а следовательно, выход находился с другой стороны барака. От него наезженная дорога вела к столовой. До обеда оставалось ещё целых полчаса, поэтому не спешил.

В соседнем помещении два парня приблизительно моего возраста, взобравшись на комбайн, чего‑то прибивали, а может, наоборот, – отбивали. Мне было видно, что один держал какую‑то железяку, другой равномерно бил по ней.