— Тогда съездим к ним, — сказал Махтумкули-сердар и, повернув коня, выехал на дорогу.

Выстроившись по четыре в ряд, конники рысцой направились к лагерю Мяти-Тедженца. Овезли ехал рядом с сердаром, указывал дорогу. Вскоре завиднелся походный стан хивинцев. Ничего там не изменилось: виднелись три юрты, кони, верблюды, овцы, суетились люди. К тому же в пяти-шести местах дымились мангалы: видимо, повара варили для воинов ярму[18] с бараниной.

Хивинцы безбоязненно встретили гостей, указали место, где остановиться. Очень близко к своему лагерю не подпустили. Сердара, Якши-Мамеда и ещё нескольких предводителей провели в кибитку к Мяти-Тедженцу. Выйдя навстречу, он похлопал каждого по плечам, пригласил на ковёр, слуги поставили в огромном медном блюде плов, а в кувшинах нар-турчу, и Тедженец сказал:

— Эти сучьи дети, каджары, — вояки, конечно, плохие, но отведайте и вы поймёте, какой вкусный сок они приготовляют!

— Мы много их соку выпили, — ответил небрежно сердар Махтумкули.

— Вы пьёте их сок, а они вашу кровь, — злорадно усмехнулся Тедженец. — Мы слышали, будто бы весь Гурген они у вас отобрали. И будто бы помогли им в этом урусы.

— Да, это так, — смущённо согласился Махтумкули-сердар. — Гурген на нашей совести, и мы не успокоимся, пока не возьмём свои земли назад.

— Сердар, тогда скажи, почему корабли урусов и сейчас стоят в вашем заливе? — полюбопытствовал Тедженец.

Махтумкули-сердар потупил взгляд, и Якши-Мамед пришёл ему на помощь:

— Они сильнее нас. Они сильнее Персии и сильнее Хивы. Мы не можем с ними воевать. Если мы поднимем на них наши сабли, они прогонят нас с моря, и тогда нам некуда будет деться.

— В Хиву переселяйтесь, — посоветовал Тедженец. — Зовёт же вас Аллакули-хан!

— В Хиве разве сладко? — возразил сердар. — Ни в Хиве, ни в Персии ни один чужестранец не найдёт себе родины. Чужая земля — мачеха. Не тебе ли знать, Мяти, какие мучения терпит туркменский народ от Хивы и Персии?

— Тогда идите к урусам, другого выхода у вас нет, — сердито сверкнув глазами, посоветовал Тедженец.

— Выход есть, — сказал Якши-Мамед. — Надо создавать своё государство туркмен. Надо выбрать хорошее место, построить свой большой город, создать маслахат из аксакалов и ханов всех племён и жить по-новому: никому не подчиняться. Вспомни, к чему нас призывал наш великий Фраги!

— Я помню каждую строчку нашего Фраги, — отвечал Тедженец. — Дай мне дутар, и я тебе пропою все его газалы, месневи и мухаммесы. Но я знаю и о том, что туркмен в Каракумах и в горах в десять раз меньше хивинцев и в двадцать раз меньше, чем персов. Ты, Якши-Мамед, будешь прыгать со своим войском с севера на юг, с юга — на запад, с запада — на восток, а враги будут тебя грабить в том месте, где тебя нет. Ты думаешь, первым заговорил о своём государстве? Многие об этом думали, но никто пока не может сказать, каким должно быть это государство!

В то время как Тедженец говорил, в кибитку, пригнувшись, вошёл Овезли и что-то шепнул на ухо сердару. Тот выпрямился, посмотрел на Овезли, как на дурачка, и махнул рукой: иди, мол, отсюда. Тедженец недовольно сказал:

— Говорите вслух, уважаемые. У меня от вас секретов нет, у вас тоже не должно их быть.

— Ай, Мяти, боюсь, обидишься, — ответил Махтумкули-сердар. — Но и молчать не следует. Мой джигит сказал, что в твоём стане насчитали сто сорок вер-блюдов, на которых стоит тавро Кията. На тридцати двух — тавро ишана Мамед-Тагана и на шестидесяти — моё тавро.

— Да что ты, сердар?! — удивился Тедженец. — Поверь мне, сердар, я не виноват. Когда мы отбивали этих животных у каджаров в урочище возле Шахруда, я не знал, что это твои верблюды! — Тедженец легонько засмеялся и подмигнул сидящим. — Если бы я знал, сердар, что это твои верблюды, разве бы я стал их трогать? Пусть бы их съели каджары!

— Ладно, Мяти, не злословь и не показывай белые зубы, — ответил Махтумкули-сердар. — Понятное дело, что персы съели бы наших верблюдов. Но ты ведь мой друг. Неужели ты не вернёшь нам верблюдов?

Тедженец вздрогнул, веселье его улетучилось, глаза подёрнулись суровой пеленой:

— Сердар, — сказал он строго. — Мы только поговорили о государстве туркмен, а ты уже считаешь, что оно создано. С какой стати я должен тебе отдать верблюдов, которых захватил у каджаров в кровопролитном бою? Разве они мало побили моих воинов? Разве мало разного скота у нас захватили в прошлые годы? Я тебе так скажу, сердар: если ты хочешь получить назад верблюдов, то поднимай своих джигитов и веди на Джейхун. Там поможете Хива-хану в войне против эмира Насруллы. Всё, что захватите у него, будзт вашим. Ни хан, ни я не скажем тебе: «Это наши овцы, это наши верблюды, захваченные эмиром».

— Спасибо за отповедь, — тихо сказал Махтумкули-хан. — Считай, что это был пустой разговор. Пошутили — и хватит. Теперь открой нам — зачем позвал и что от нас хочешь? Надеюсь, ты не попросишь назад коня, который прибежал к нам в аул, к старому хозяину?

Тедженец конечно знал о гибели своего воина и потере скакуна, но сделал вид, что слышит о таком впервые.

— Не о коне у меня к тебе разговор, сердар, — деловито заявил он. — Хочу тебе сказать, что этих верблюдов и овец мы меняем на чугунную и медную посуду. Если тебе нужно мясо и чал, то давай мне все свои казаны, все чаши и всё железо.

Атрекцы засмеялись: не «заразился» ли Тедженец этой болезнью от персиян. Все знали, что жители южного берега Каспия, мазандеранцы и гилянцы скупают у русских моряков медные деньги, потом переплавляют их и делают посуду. А Тедженец превзошёл их: он, наверное, делает из посуды деньги! Тедженец, выслушав шутников, важно ответил:

— Ай, что вы понимаете! Дайте мне десять больших казанов — и я превращу их в пушку.

— В пушку? — переспросил Якши-Мамед.

— Зачем тебе пушка, — спросил сердар, — если ты не веришь в государство туркмен?

— Не мне нужна пушка, а Хива-хану, — уточнил Тедженец. — И не одна пушка, а много. Его величество решил усилить ряды артиллеристов-топчи.

— Воевать, что ли, с кем-нибудь собирается? — спросил Якши-Мамед.

— Да, друг Якши, воевать. Со стороны Бухары уже пахнет порохом. Этот ишак Насрулла подружился с шахом Персии и теперь заигрывает с урусами. А наш Аллакули, по просьбе инглизов, хочет проучить этих ослов!

— Сколько дашь овец за один большой казан? — спросил один из аксакалов.

— Сколько весит казан, столько мяса и дадим, — ответил Тедженец.

— Ох-хо! — засмеялся Якши-Мамед. — Неужели казан стоит только двух овец? Меньше десяти овец или одного верблюда за казан не возьму.

— Ладно, друзья, договоримся, — не стал спорить Тедженец. — Давайте завтра поедем в ваше селение и там сторгуемся.

— Сторговаться-то может и сторгуемся, — опять подал голос аксакал, — но казанов-то и чашек у нас в Гасан-Кули мало. Разве что у русского купца взять. У того, говорят, все трюмы казанами, железом да железными нитками заполнены.

— С урусом есть войско? — спросил Тедженец.

— Зачем ему войско? — усмехнулся Якши-Мамед. — Один со слугами всюду ходит, никого не боится. Знает, что за его спиной столько урусов, сколько муравьёв во всех муравьиных кучах Хивы!

— Не потому он один ходит, — возразил аксакал. — Он нас не боится оттого, что верит нам.

— Верит, — сердито усмехнулся Махтумкули-сердар. — Все мы друг другу верим, все улыбаемся и хорошие слова говорим, а когда дойдёт до настоящего дела — друзья бегут в разные стороны: кто в Хиву, кто в Россию.

— Да, сердар, такова жизнь, — согласился Тедженец и напомнил: — Если не передумал, то мы завтра к тебе пожалуем.

— Приезжайте…

Выйдя из кибитки, атрекцы скупо попрощались и отправились в Гасан-Кули.

И сердар, и Якши-Мамед испытывали странное чувство неловкости и раздражения от того, что завтра свои же туркмены, но подданные Хивы, как ни в чём не бывало будут продавать атрекцам их же скот.

— Я сосчитал, сколько их, — тихонько проговорил Якши. — Их не больше трёхсот человек. Может, нападём да отобьём своё добро? Какая разница — хивинцы или персы, из Теджена или Тегерана — всё равно враги, и общего языка нам с ними не найти.