— Не горячись, Якши, — успокаивал молодого хана сердар. — Ты думаешь, у меня не горит печень от того, что моими верблюдами эти собаки распоряжаются? Но надо собрать всю волю и не показать им нашу обиду. Если кинемся на них, может быть, и победим. Но через месяц-другой примчится сам Аллакули и тогда трудно будет искать спасения. На Челекен что ли опять поедешь прятаться… К брату своему? — Сердар засмеялся, и Якши-Мамед выругался:
— Собачья отрава! Придёт время, я его заставлю в ногах у себя валяться.
— Ладно, друг, давай остудим свои головы и встретим хивинцев, как подобает умным мусульманам.
На другой день Тедженец приехал с сотней всадников, пригнал отару и десятка два верблюдиц. Началась торговля. Атрекцы все нуждались в овцах, а о верблюдах и говорить нечего: верблюдица всегда может заменить и коня, и корову, и овцу. Повезли на арбах и покатили между кибиток казаны, потащили липшие чугунные кундюки. Мальчишки давно знали, что у Чагылской косы, на мелководье лежит громадный русский якорь: его выбросили лет сто назад моряки, когда приплывали к берегам. Словно муравьи, облепили они его, погрузили на арбу и привезли Теджен-цу. Юзбаши был доволен. Обменивая овец и верблюдов на чугун и железо, он всё время смотрел на русские парусники, которые стояли в море поодаль, и ждал самого купца Михайлу. За ним давно послали: вот-вот должен был приехать. Однако купца то ли не было на корабле, то ли не торопился увидеть гостей из Хивы: прождали его до самого вечера. Уже на закате солнца, когда Мяти-Тедженец расположился на тахте у кибитки Якши-Мамеда и старая ханша Кейик сама взялась подавать ему угощение, показался с тремя музурами Михайла. Он шёл в рубахе, подпоясанной плетёным шнуром, в парусиновых брюках и брезентовых сапогах. На голове купца красовалась широкополая соломенная шляпа. Музуры были в грязной замусоленной робе, но у каждого за поясом торчал пистолет. Вооружён был и сам Михайла.
— Доброго здоровьица, бабка! — громко поприветствовал он Кейик-ханым. — Как живёшь-можешь? Не болят косточки? Не кличет Чёрный ангел? А то месяц назад был у Кията. Он всё жалуется: Чёрный ангел ему открыл ворота и ждёт его не дождётся!
Старуха немного понимала по-русски, но сейчас она даже не придала значения тому, что сказал Михайла.
— Вот гость у нас именитый, — буркнула она, указывая на Тедженца. — Торговать с тобой приехал.
Увидев купца, к тахте поспешили сердар, Якши-Мамед и ещё несколько человек, кому не возбранялось присутствовать при деловых разговорах. Усаживаясь, Михайла поздоровался с Тедженцем, приглядываясь к его мрачному, с приплюснутым носом лицу.
— Наш друг, родом из Теджена, туркмен по национальности, но служит верой и правдой хану Хивы, Аллакули хочет с тобой торговать, — пояснил Якши-Мамед. — Нужны ему казаны… Меняет на овец, на верблюдов.
— Куда мне его овец-то девать! — засмеялся Михайла. — Разве их до Астрахани довезёшь? Да и до Баку не дотянешь. Чем их кормить в трюмах? А с верблюдами и того труднее. Такой товар мне не нужен.
Якши-Мамед перевёл слова купца, и Тедженец спросил:
— А в каких товарах нуждается урус?
— Вот кабы ты мне три ковра текинских привёз — тут бы мы с тобой сговорились! — сказал, азартно поблёскивая зрачками, Михайла.
— Есть ковры, только персидской работы, — ответил Тедженец. — У шахского вели захватили.
— Персидские у меня есть: все комнаты в Астрахани устланы! — похвастал Михайла. — А мне надо текинские ковры. Моя фрейлейн со вкусом, друг ты мой. Это тебе ни какая-нибудь там пери! Габи у меня разбирается — что к чему. Говорит: самые наилучшие ковры — это текинские!
— Жене подарок хочешь сделать? — спросил Як-ши-Мамед.
— Жене, хан-ага, кому же ещё! — весело отозвался Михайла. — Недавно женился. Купил себе небольшое поместье в Баку, а обставить комнаты пока что не успел. Вот и хочу — со вкусом, стало быть… — Умолкнув на мгновение, Михайла спросил: — А зачем ему котлы да казаны понадобились? Нечто в Хиве мало казанов?
Тедженцу сказали, о чём спрашивает купец, и тот, не моргнув глазом, соврал:
— Сыновей своих женю. Невест всем купил. Гостей на той придёт много. Вся Хива, весь Ахал и Тёке. Много казанов надо!
«Ловок Тедженец, — подумал про себя сердар. — О пушках ни слова».
— Хорошее это дело — женитьба, — одобрил Михайла. — Ну что ж, коли так, то я поступлюсь. Гоните своих овец к берегу, режьте, делайте солонину, а ещё лучше кавурму. Всё равно команду кормить чем-то надо. А за казанами и другой утварью прошу-с, дорогой гость, на корабль. Садитесь в катер…
Тедженец остался доволен купцом. Махтумкули-хану сказал тихонько, по-своему:
— В Хиве у нас тысяч пять, не мензе, урусов, и все туда попали из-за своей доверчивости. Было бы другое время, утащил бы и этого.
Сердар засмеялся, но деланно, без веселья, и подумал про себя: «В другое время и мы бы тебя ограбили до нитки, да ещё за самого выкуп взяли!»
Человек сорок отправились к купцу на шкоут, остальные хивинцы поехали к своим кибиткам. Тедженец удалился тоже, напомнив, что мир хоть и велик, но тесен: придёт время — встретятся они ещё и попируют как следует.
Тяжёлым взглядом проводил его сердар. Смотрел вслед и сжимал эфес сабли. И Якши-Мамед с упрёком покачивал головой.
— Да, дорогой Якши, — сказал сердар. — Нет нам спасения нигде. Выход один — надо отобрать у каджаров потерянное. Гурген должен быть нашим!
На другой день хивинцы уехали, оставив за собой облачко пыли. Подростки на конях провожали их, размахивая папахами и улюлюкая. Затем, вернувшись в селение, все спешились у юрты сердара:
— Отец, — с вызовом спросил Мамед, — почему ты не отобрал у них наших верблюдов?
— Такова жизнь, сынок, — хмуро ответил тот. — Хозяин вещи гот, у кого в руках вещь.
— Отец, — опять обратился Мамед. — Но я же убил хивинца, значит, его конь должен принадлежать мне!
— Конечно. А кто это оспаривает?..
Мамед развернулся и побежал к чатме, где жила бедная одинокая старуха, мать погибшего Сазака. Подбежав, он, не поздоровавшись и вообще не сказав ни слова, бросился к скакуну, отвязал его и вывел на дорогу.
— Ой, люди, караул! Мошенник, ты что делаешь! — завопила женщина, хватаясь за уздечку. Но Мамед оттолкнул её, затем пнул сапогом и выругался. Старуха упала в пыль, вопли её разнеслись на всё селение:
— Кровопийцы вы! Ненасытные! Проклятье вам!
Овезли видел всё, но ничего не мог сделать. Он знал, что шутки с сердаром плохи. Задыхаясь от гнева и презрения, плюнул вслед отпрыску сердара и поднял старую женщину на ноги.
— Успокойтесь, эдже, — сказал он тихо. — Придёт время, и мы расплатимся с ними! Сазак на том свете давно ждёт своих обидчиков. Как только они спустятся к нему, он превратит их в прах!
— Спасибо тебе, сынок. Спасибо…
Он отвёл её в чатму и пообещал старушке овцу.
СМЯТЕНИЕ
С финского залива дули холодные осенние ветры. Низкие тяжёлые тучи нависали над чёрными оголёнными лесами. Дороги от частых дождей и мокрого снега превратились в месиво. Император Николай I пребывал в эти ненастные дни в Царском Селе, хандрил и не спешил в Санкт-Петербург. Царь, однако, был обременён делами. Каждый день у царскосельского дворца останавливались кареты. Выходили из них придворные и министры, штатские и военные: почтительно шествовали к порталу дворца, в то время как царь подходил к окну и, отодвинув штору, смотрел, кто к нему приехал. Ожидал он английского посла.
Год 1838 изобиловал осложнениями с англичанами. Попытки государя потушить «пожар из-за Герата» и примириться с Сент-Джемским кабинетом долго не приносили миру спокойствия. Англичане продолжали «выкидывать фокусы» один другого лучше. Мало того, что ввели эскадру в Персидский залив и высадились на острове Карек, — они же спровоцировали турок, и те захватили у персов пограничные селения. Затем стало известно, что это не просто инцидент: англичане руками турок решили сместить царствующего Мухаммед-шаха и посадить на престол его брата Зелле-солтана, вот уже несколько лет скрывавшегося в Турции. Тогда же британский посол в Тегеране сэр Макнил демонстративно покинул шахский лагерь и проследовал к туманным берегам Альбиона через равнины России: демарш вышел более чем внушительный. Обо всём этом английская пресса вещала на весь мир, толковала так и сяк о военном вмешательстве русских в восточные дела и прямой угрозе захвата Индии…