Заночевали в Сорочинском городке. Ужинали в грязном трактире, спали в убогой комнатушке, с ситцевыми занавесками на окошках. На другой день, оглядывая из саней белые степи, говорили о восстании бедняков-кайсаков Букеевской орды. Карелин хорошо знал это ханство. Всего десять лет назад он служил управляющим у хана Джангира, учил его говорить и писать по-русски. Сам Джангир и сейчас был жив и вместе с царскими солдатами и своими нукерами разъезжал по степям между Волгой и Уралом — стрелял и вешал бунтовщиков.

— Иной раз подумаю о своей миссии первооткрывателя — и оторопь берёт, — признался Карелин. — Идёшь в юрты, сидишь на одной кошме то с кайсаками, то с туркменцами. Заглядывают тебе в глаза, верят каждому твоему слову. И ты веришь в дружбу и гуманность… Да где там! Сливается воедино эта жесточайшая царская и ханская сила… топит всё гуманное в крови. Вот и теперь прошение туркменцев государю переслали. Посмотреть со стороны — большое дело сотворили. Простые туркменцы верят нам и надеются, что жизнь их улучшится. Но это не так, Иван Фёдорович: если подружится наш государь с этим царьком Киятом — туркменцам тошно от этой дружбы станет!..

Вскоре встретили на пути этап заключённых. В длинном строю, с колодками на шее, шли вместе с русскими и мусульмане. Конные казаки, ехавшие сбоку, щёлкали нагайками и покрикивали на каторжан.

— С Букеевской орды, видимо, — тихонько сказал Карелин. — Русские, кайсаки, калмыки — кого только нет!

— Всё-таки есть сила, которая объединяет христиан с бусурманами, — отозвался Бларамберг. И когда этап прошёл и оказия двинулась дальше, разговор оживился.

— Между прочим, у Пушкина в «Истории Пугачёва» единство бедняцких слоёв всех народностей хорошо подано, — заговорил Карелин.

— Я тоже как-то думал об «Истории Пугачёва», — отозвался Бларамберг, — и понимаете… Дай бог не оскорбить память великого поэта, но скажу вам — он очень симпатизирует Емельке. Читаешь — и невольно заражаешься духом бунтовщиков.

— Может быть, так оно и есть?

— Не думаю, Григорий Силыч… Что может быть общего у дворянина и лапотной черни?

— Но вольнодумцы — Пестель, Рылеев и многие другие пострадали именно за лапотную чернь, — возразил Карелин. — Вспомните: отмена крепостного права и благоденствие всех народов— основные условия их программы.

— Может быть…

Бларамберг замолчал, и Карелин решил, что штабс-капитан не желает продолжать разговор на эту тему. Ну что ж, дело, как говорится, хозяйское. Григорий Силыч стал думать о том, что пожар свободы можно притушить, но погасить его совсем невозможно. Может быть, Александр Сергеевич и написал историю Пугачёва, чтобы показать слабость восстания дворян-вольнодумцев? Что они могли сделать, эти дворяне, без могучей народной силы? Может, Пушкин подсказывает потомкам — не допускайте впредь подобной ошибки? Припоминая прочитанные страницы «Истории», Карелин открыл для себя таксе, на что раньше мало обращал внимания. В самом деле: как могло произойти, что в стане Пугачёва сошлись вместе русские, татары, башкиры, калмыки, кайсаки. Как люди разной веры объединились в одно ополчение? Значит, мечта о свободе и равенстве сильнее? Но можно ли мирными средствами найти то общее, что свело разноплемённый люд под знамя Пугачёва? Может быть, посредством торговли? Может быть, надо, несмотря на царскую жестокость, искать сближение с другими нациями?..

Санкт-Петербург встретил путешественников солнечной погодой. Ярко горело державное золото шпилей и куполов. На фоне густой синевы неба и чистого, недавно выпавшего снега величественные дворцы столицы выглядели подчёркнуто строго. На Неве поблёскивали вмёрзшие корабли и всюду сидели у прорубей рыбаки с удочками. День был воскресный, гуляющих по набережной было много, а попутных повозок — того и гляди столкнёшься. Странно, но Карелин, вообще-то не считая себя человеком робким, до сих пор испытывал неприятное стеснение при встрече со столичной публикой. Между тем он родился здесь. Отец его, Сила Дементьевич, служил придворным капельмейстером у Екатерины II. Сам Григорий после смерти отца под покровительством старшего брата учился в кадетском корпусе. Были у него и сёстры. Но сейчас он даже не знал, где они живут, что с ними. В первый год ссылки он пытался завязать с сёстрами связь, но они не отозвались, и прапорщик принял их опасливое молчание с холодным презрением…

Путешественники остановились в доме вдовы-генеральши, на Невском проспекте: Бларамберг здесь снимал комнату и раньше, и теперь седая старушонка в белых буклях и бархатном капоте до пят с радостью отдала в распоряжение путешественников две комнаты в правом крыле дома. В тот же день они наняли карету и, лихо прокатившись по Невскому, остановились на площади у Зимнего дворца. Величественная Александровская колонна, Триумфальная арка с богиней Славы в колеснице над зданием Генерального штаба и Министерства иностранных дел — ничего этого не было пятнадцать лет назад, когда Карелин, незадолго до ссылки, проходил мимо Зимнего. Отпустив карету, путешественники направились каждый в своё ведомство. В широченном фойе министерства Григорий Силыч позволил швейцару снять с себя шубу и про-шёл по затемнённым коридорам к управляющему Азиатским департаментом. Богатая приёмная: зелёные бархатные занавеси, массивные двери — от всего этого он давно отвык. Да и попасть к управляющему оказалось не так-то просто. Карелин прождал не менее часа, прежде чем его приняли.

— Очень приятно-с, — холодно улыбнулся Дивов. Давно ждём. Вас известили о том, что совещание у Карла Васильевича в четверг?

— Пока нет…

— Ну так представьтесь секретарю, голубчик.

Больше с него пока ничего не потребовали. Карелин оба дня до совещания проторчал в отделах Госдепартамента, рассказывал чиновникам о поездке, побывал у Даля, который находился в столице с генералом Перовским, в «Отечественных записках», в университете у студентов. Всюду его встречали с превеликим удовольствием и слушали с интересом. Наконец в четверг, к десяти утра, он пожаловал к министру иностранных дел, зная, что о его приезде много говорят, им интересуются — кое-кто превозносит, кто-то принижает и злословит. Он пришёл внутренне собранный и подготовленный к любому ответу, из чьих бы уст ни прозвучал вопрос. Как и предполагал Григорий Силыч, на совещание пожаловали почтенные именитые господа. Но неожиданным было присутствие Кавказского командующего — барона Розена, астраханского, генерал-губернатора Тимирязева, военного министра Чернышева и генерал-лейтенанта Шуберта, министра финансов Канкрина… Наконец, когда приглашённые господа уже тесно толпились в приёмной министра, появился Оренбургский генерал-губернатор Перовский и с ним Бларамберг, который никак не предполагал, что его позовут на совещание столь высокого круга.

Без минуты десять Нессельроде, в голубом мундире, седоголовый, с кустистыми бровями и бакенбардами, прошествовал за стол. Поздоровавшись со всеми, он особо приветствовал военного министра и пригласил всех садиться.

— Ваше сиятельство, — спросил небрежно Чернышев, — а что же граф Симонич. Он не приехал?

— Обойдёмся без него, — ответил Нессельроде. — От посла есть записка… — И без всяких преамбул от» крыл совещание:

— Господа, с соизволения его величества, ныне я собрал вас у себя, дабы обсудить гератскую проблему. Вызван этот разговор, как известно, беспорядками в Каспийском море и на туркменских берегах во время нахождения там государевой экспедиции…

Карелин вскинул взгляд на министра: «Значит, всё-таки не обошлось без огня. А что же морская эскадра? Я же посылал депешу!» Непроизвольно он поднял руку, словно попросил слова, но никто не заметил его движения. Нессельроде спокойно продолжал говорить о том, сколько сил и энергии вкладывает государь, чтобы сделать Каспий ареной большой промышленной торговли, чтобы народы, живущие на его берегах, пользовались бы потребительскими предметами России; наконец, какое великое значение придаёт его величество приобщению к торговле среднеазиатских ханств…