— Балагур ты, однако, купчик, — сказал генерал и продолжил более строго: — Стало быть, помогу я вам отбиваться от подлого купца Мир-Багирова. С нонешнего дня не станет он вам мешать в торговле. Все туркменские култуки до самого Гургена — за вами. Плывите, откупайте… но и о нас помните. Сейчас я напишу командиру Саринской эскадры, чтобы полюбезнее обходился с вами…

Тимирязев придвинул четвертушку бумаги, обмак-пул в чернильницу гусиное перо, написал несколько фраз, подышал на сырые строчки и, кликнув секретаря, велел принести печать с сургучом. Когда тот исполнил приказание, генерал-губернатор сам скатал в трубочку письмецо, заделал шнурок и запечатал.

— Бот, — протянул он Михайле. — Как встретишь капитана первого ранга Басаргина, то передашь ему. Тут ваша купеческая судьба: удача, прибыль и прочее. А также примите и от меня всяческое благорасположение. Отныне нет для меня других купцов в море, кроме вас…

Тимофей бухнулся генералу в ноги, а Михайла кланялся и растерянно глядел то на генерала, то на отца. Генерал похлопал Тимофея по плечу, помог подняться с пола и выпроводил в коридор. Когда вышли, старик, утирая слёзы умиления, сказал:

— Везучий ты, Мишка, ей-бо! Я думал, они тебя, антихриста, в Сибирь сошлют или в солдаты забреют, а тут — вишь как…

— Ну ладно, папаня, не хнычьте, а то люди увидят… А что касается меня — я такой, везучий… Это уж точно.

На радостях старик Тимофей устроил младшему проводы. Собрались за стол всем семейством. Пили за добродетеля генерала и желали Михайле успеха. А наутро он отбыл в катере по Кутуму, по Волге, по Маракуше к Бирючьей косе, где стоял шкоут «Астрахань», и через день отправился на юг.

Плыли при хорошей погоде. Наштормовавшись за зиму, Каспий словно отдыхал: мягкий, лёгкий ветерок надувал паруса и нёс славно по мелкой игривой волне. От Бирючьей косы до Дагестанского полуострова над мачтами повизгивали чайки, ожидая, когда же моряки потянут сети и будет возможность поживиться свежей рыбкой. Но корабль шёл и шёл уверенно заданным курсом — и птицы постепенно отставали от него.

За сорок четвёртой широтой, в тёплых водах, всё чаще и чаще стали попадаться тюлени. К ним Михайла быстро привык и перестал на них обращать внимание, а увлёкся зрительной трубой, в которую разглядывал дагестанские поселения. Видел в отдалении Тарки с крепостью на горе, Дербент, окружённый стенами, самурские леса и гору Бешбармак. Потом пошли мимо Апшерона, мимо острова Наргена и Фульфа и бросили якорь в бакинской гавани, дивясь сказочным красотам города, но ещё больше страшась горячего южного солнца. Михайла с интересом рассматривал теснящиеся у берега парусники всех «мастей», пыльную набережную, заставленную духанами и фаэтонами, огромную «Девичью башню» и только что выстроенное неподалёку от неё русское здание — такой же высоты, но иной конструкции. Михайле хотелось «гульнуть» здесь малость, но он сдерживал свои желания и, съезжая на берег со штурманом Васильевым, предупредил музуров:

— С брига — ни на шаг. Скоро опять поплывём!

Сошёл Михайла на берег единственно для того, чтобы узнать: где отыскать командира морской эскадры? В таможне усатый, с задубевшим лицом матрос указал на морской клуб, затем кивнул на покачивающийся военный пакетбот:

— Это его посудина.

Следуя вдоль набережной, Михайла со штурманом свернули в указанную улочку и оказались у каменного здания. Был полдень, солнце пекло нещадно, и возле клуба моряков не было ни души. Только где-то внутри помещения раздавались писклявые звуки флейты и гремели бильярдные шары. Молодой купец чутьём угадал, что этот Басаргин, наверняка, заядлый бильярдист, и направился по коридору на стук шаров. Двери в бильярдную были распахнуты настежь, окна тоже. Несколько офицеров в морской форме сидели у окна в креслах, двое играли. «Вот этот», — подумал Михайла, взглянув на одного из игроков — рослого, статного, надменного, с рыжими вьющимися бакенбардами.

— Извините, если можно… Кто тут будет Басаргин?

— А тебе зачем он? — спросил рыжеволосый, с бакенбардами, даже не взглянув на купца.

Михайла с обидой отметил, что моряк мог бы и обратить на него внимание: хотя бы на его внушительный рост — всё-таки не каждый день появляются в Баку такие молодцы, как младший Герасимов! И, подумав немного, ответил небрежно:

— Письмишко надо передать от Тимирязева.

Бильярдист положил кий:

— Я — Басаргин. Где твоё письмишко?

— А чем докажешь, что Басаргин?

— Ты что, в уме? — моряк побагровел и выхватил из рук Михайлы свиток. Повертев его, он поморщился — не было, мол, печали, сунул во внутренний карман лёгонького сюртука, который висел на стенке, и спросил: — Всё, или ещё есть что сказать?

Михайла, парень на редкость самолюбивый и задиристый, на этот раз не удостоил моряка ответом. Резко повернулся да и вышел вон.

К вечеру бриг «Астрахань», так его называли хозяева, а все остальные шкоутом, уже был далеко от Баку и держал курс на остров Огурджинский, на котором, по словам брата Саньки, ждали купцов Герасимовых как владетелей и благодетелей. Чем ближе подходили к восточному берегу, тем больше Михайла обращался к штурману Васильеву с вопросами. Тот плыл к туркменским берегам в третий раз, хорошо знал все заливы и стоянки; знал, в каких местах прошлой осенью расставил Санька аханы и какие туркменцы приглядывают за сетями. Не знал Васильев лишь того, что прошлой осенью, когда ушли отсюда экспедиционные и купеческие парусники, шахские полчища налетели на туркмен, пожгли и разграбили их селения.

К Огурджинскому подплыли вечерком. Кеймировская лодка-гями вышла навстречу шкоуту. Скользила рядом до тех пор, пока купеческий корабль не убрал паруса и не выбросил якорь. Туркмены размахивали руками и что-то всё время выкрикивали. Легко можно было угадать по интонации, что произносили они слова приветствия. И Михайла, стоя у борта, всё время поднимал руки и соединял в рукопожатии.

— Заждались, черти! — приговаривал он радостно. — Небось, без хлеба сидят…

Хотелось ему поскорее сесть в шлюпку да податься на этот дикий островок, посмотреть — что он из себя представляет, и осмотреть бугры, о которых Санька толковал — будто бы в них можно хорошие вавилоны[12] вырыть.

— Ты, Михайла Тимофеевич, со шлюпкой бы погодил, — посоветовал штурман. — Время вечернее… Вишь, солнышко в море садится. Мало ли что может случиться. Считай, полгода тут не были… Не домой ведь вернулся.

Михайла выслушал штурмана, похмыкал, подумал и сказал:

— Пожалуй, верно, штурманок. Давай-ка приглашай туркменцев сюда, ко мне в каюту.

На палубу поднялись Кеймир, его сын Веллек и ещё шестеро островитян. Поздоровались, познакомились с хозяином. Штурман хорошо лопотал по-турецки и сейчас выполнял роль толмача. Иногда Кеймир заговаривал по-русски, но плохо.

— Беда, батька, — сказал он, когда направились в каюту, и прибавил по-своему, по-туркменски, а штурман перевёл:

— Беда, говорит, у них, у туркменцев произошла. Конец света увидели. Персы побили всех и аулы разграбили. Люди, говорит, умирают от голода, хлеба вовсе нет.

В каюте зажгли коптилку и уселись за стол. Как только подали гречневую кашу с мясом и нарезанный большими ломтями хлеб, туркмены, не раздумывая, принялись быстро и жадно есть. Михайла смотрел на их худые скуластые лица и думал: «Да, видать несладко им живётся». Насытившись, Кеймир начал рассказывать с подробностями, как всё произошло, и об ущербе сказал. Весь скот атрекцев угнан за Гурген, сети, которые поставил Санька на Атреке, в Гасанкулийском заливе и здесь, возле Огурджинского, пропали. Их с собой брат Мир-Багирова персидский «адмирал» Мир-Садык утянул.

— Значит, и рыбу не заготовили? — испуганно спросил Михайла.

— Нет, батька, не заготовили. Чем её ловить, если сетей нет?

— А чем же туркменцы торговать со мной собираются?

Кеймир пожал плечами, и Михайла разозлился:

— Да ты отвечай толком. Ты же мой староста! Я тебе получку за полгода привёз. Данила, — тихонько сказал он одному из приказчиков, сидящих тут жо, — ну-ка, достань ведомостишку с деньгами да выдай ему жалованье.