— Карл Васильевич, — робко возразил барон Розен, — но ведь в бытность Муравьёва в Туркмении, эти туземцы тоже присылали прошение и, кажется, со стороны персиян не было таких грозных и официальных претензий?

— Времена меняются, барон, — ответил Нессельроде. — Разве вам непонятно, что ради Герата нам приходится поступаться не только этими территориями. Мы и контрибуцию[11] шаху, можно сказать, простили… из-за Герата. Уговорив персидского государя идти в поход, мы выполним его многие требования и капризы. А что делать, господа?

— Конечно, если учитывать гератские обстоятельства, вина господина Карелина велика, — снисходительно заговорил Розен, — но ведь он попросту не знал о действиях Симонича.

— Вина его — в превышении полномочий и в нарушении государевой инструкции, в коей сказано: не вступать в политические дела с народами, обитающими по берегам Каспия. Не знаю, по неопытности или по убеждению, но коллежский асессор пошёл вразрез с инструкцией, а следовательно — и с государевой политикой. Гератская проблема ныне на самом острие русской торговой политики! Надо это понимать…

— Я хотел, как лучше, ваше сиятельство, — попробовал оправдаться Карелин. — Я подошёл к туркменцам с миром и добрым словом расположил кочевников к себе. Мне кажется, что начальная форма порядка, которая может со временем водвориться на туркменском побережье, — в постепенном сближении и понимании друг друга…

— Не знаю, о чём вы думали, но поход шаха на Герат сорван по вашей милости… Мы об этом с вами ещё поговорим. Останетесь на годок-другой при министерстве, поработаете в канцелярии. А сейчас садитесь.

Карелин был сражён, обескуражен, унижен. Он всего ожидал, но не этого. Мечтал побыстрее разделаться с отчётами о поездке и заняться наукой. Какие коллекции были собраны в экспедиции! А какой интерес к его открытиям! «Библиотека для чтения» предлагает ему написать для журнала статью о путешествии по Каспию, студенты университета устраивают с ним встречи и даже просятся в путешествия: согласны идти на край земли во имя науки. А этот Нессельроде… «Нет, это невероятно! Остаться на год, а может и больше при канцелярии министерства! Надо что-то придумать, чтобы избежать этой участи». Занятый своими мыслями, Карелин почти не слышал, о чём идёт разговор. А говорили уже о том, что следует отстранить этого мошенника купца Мир-Багирова от господства на Каспии. Да и как иначе, если за шахом закреплялись лишь южные култуки — в Астрабадском заливе и на Гургене; култуки, расположенные севернее, отдавались Кият-хану, и купец Герасимов мог беспрепятственно заключать с ним контракты. Об острове Огурджинском рассудили так: пусть Герасимов сам справляется со своим «подарком», власти его остро-вок охранять не станут! Прошение туркмен о подданстве оставили без внимания. Нессельроде по этому поводу сказал в утешение:

— Как только выйдем к Герату и присоединим среднеазиатские ханства, то и туркмены сами по себе к России отойдут. А пока о них говорить рановато.

— Да и невозможно их принять, — заявил доселе молчавший министр финансов граф Канкрин.

О его консервативных взглядах Карелин был наслышан: ярый крепостник, противник промышленного капитала. И сейчас он повёл речь о предстоящей денежной реформе, о том, что в казне не хватило бы средств на учреждение новой губернии, если б туркменцы оказались под эгидой России.

К концу совещания разговор по обсуждаемому вопросу стал терять стройность, ибо все уяснили, что требовалось, постепенно перешли к частностям. Карелин, воспользовавшись такой паузой, осмелился опять вставить слово:

— Ваше сиятельство, в прошлом году купец Герасимов подавал на ваше имя и в Сенат жалобу по поводу незаконной конфискации товаров… Может быть, помните? Нынче господин Тимирязев присутствует здесь — и он мог бы внести ясность по сему делу.

Карелин заметил, как астраханский генерал-губернатор вобрал седенькую голову в плечи и даже склонил её на эполет: уж очень хотелось ему спрятаться от этого коварного дельца. И Нессельроде, взглянув на него, отвёл серые сердитые глаза.

— Дело о конфискации, как мне кажется, не подтверждено документами…

— Я привёз их, — Карелин торопливо вынул из сумки перечёркнутые астраханским прокурором контракты.

Нессельроде лишь мельком взглянул на них:

— Я думаю, этими контрактами займёмся потом. Не так уж и велико дело, да и господин Тимирязев пока останется здесь… Как-нибудь разберёмся…

Досадливо поморщившись, Нессельроде пригладил бакенбарды, поправил брови и как бы сделал резюме:

— Итак, господа, мы наметили к исполнению целый ряд вопросов, с решением которых открывается беспрепятственная возможность победы на Гератском плацдарме. У меня всё.

После совещания некоторое время ещё продолжались дебаты. Спорили Розен и Тимирязев, Чернышев что-то доказывал Перовскому. Канкрин не спеша подошёл к Карелину, попросил контракты, привезённые от туркмен, осмотрел их, хмыкнул и спросил:

— На какую сумму конфисковано?

Точно не знаю, ваше сиятельство, но, кажется, на полмиллиона ассигнациями.

— Недурно, — ответил Канкрин и вновь взял перечёркнутые контракты. — Вы, пожалуй, батенька, оставьте эти порченые документики мне. С Тимирязевым я сам поговорю…

У выхода на Дворцовую площадь Карелин догнал Бларамберга, который остановился и поджидал его.

— Ну, что, Иван Фёдорович? Как твои дела?

— Всё в порядке, Григорий Силыч. Ещё утром я получил назначение: еду в Тегеран к Симоничу.

Тут же они остановили карету, сели и поехали к дому вдовы-генеральши.

«ДВА РУМБА ВЛЕВО»

Ранней весной, едва сошёл ледоход и очистились волжские протоки к морю, Герасимовы вновь принялись загружать свой шкоут «Астрахань» продуктами и товарами для туркмен. Как и прежде, старик Тимофей намеревался отправить к туркменским берегам старшего сына, но в один из дней вдруг передумал. Дошёл до Тимофея поганый слушок, будто бы казаки с того берега приплывали в слободку, к астраханским девкам, и произошла между статскими и служивыми парнями резня. Одного казака прикончили и бросили в Волгу, а какой-то рыбак выловил его, и этим «мокрым» делом занялся губернский следователь. Прослышал старик и то, будто бы младший его участвовал в этой смертельной драке. Не раздумывая долго, Тимофей призвал к себе всех трёх сыновей и объявил свою волю: Санька с Никитой в Нижний нынче поплывут, а младший — к туркменцам. Тут же повелел папаша Михайле готовиться в дальний путь и заняться делами по загрузке шкоута. Успокоился было старик, и тут — на тебе: приходит посыльный из военного управления, приглашает Тимофея и его сына, который корабль к басурманам поведёт, к генерал-губернатору. Перетрусили купцы, но что делать? — пошли: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!»

Тимирязев только что возвратился из Санкт-Петербурга, к делам ещё толком не приступал и вот сразу же вспомнил про купцов Герасимовых.

— Доброго здоровья, торговые люди, — встретил он их приветливой улыбкой. — Присаживайтесь, пожалуйста. В ногах, говорят, правды нет…

— Да ведь и сядешь — куриного яйца не снесёшь, — сдерзил старик Тимофей и подумал: «Отвечать — так с норовом».

— Это ещё как сказать, — возразил генерал, щурясь в улыбке. — Вот, скажем, я… Съездил в Санкт-Петербург к государю, посидел с министрами и с яичком вернулся… Словом, ваше степенство, похлопотал я малость за вас. Будем считать так: что упало, то пропало. Деньги от ваших конфискованных товаров на устройство улиц и ремонт бани пойдут, зато милость царская к вашему степенству — в наличии.

— То есть? — не понял Тимофей.

Генерал-губернатор немного замялся, и Михайла, глядя на него, наконец-то понял, что притянули их сюда не за убийство, а по тому, старому делу с туркменцами, и возликовал душой, заговорил прибаутками:

— Эка, папаня, какой ты недогадливый. Тут надо так понимать: «То ли взятка — то ли взаймы без отдатка». Или так: «Попал — не кричи «пропал», был за решёткой вроде — глядь, — опять на свободе!»