града, словно черные жемчужины.

На узенькой тропинке у подошвы холма, за причудливо

изогнутой изгородью, — гулкий перестук деревянных башма

ков: сборщица винограда мелькает яркой белизной своей со

рочки сквозь дыры изгороди; а вот видно, как она одной рукой

надвигает на глаза соломенную шляпу. Там и сям несколько

178

мужчин, то спускаясь, то поднимаясь, несут на себе большие

корзины, вытянув вперед шею и свободно опустив руки. По

всюду вокруг и там, внизу, где только виднеются красные, го

лубые, белые точки, женские фигуры наклоняются к земле,

так что еще выше всползает подол крупноскладчатой юбки.

Все говорит, шумит, напевает, смеется. Слова, песенки, шутли

вые перепалки звенят в воздухе, как голос самого опьянения,

на который издали откликается рукоплесканиями стук и гул

молотков, ударяющих по пустым бочкам. Сбор винограда, на

ступающий после жатвы, — это как бы сладкая закуска после

сельских трудов.

Под навесом из серых балок, цвета горшечной глины, около

бочек, выстроенных в ряд на покатом настиле, я вдыхаю воз

дух, пьяный от запаха бродящего винограда, смотрю, как во

круг снуют отяжелевшие пчелы, и слушаю, как вино вытекает,

капля за каплей, из кранов, образуя в углублении желоба крас

ный ручеек, покрытый розовой пеной, напоминающей взбитый

розовый крем.

Я слышу, как приглушенно шумит эта струйка, как, сбе

жав, она ударяется о чан, отрывисто, словно икота пьяницы.

Я слышу непрерывное бульканье в деревянных кранах с розо

вой каплей на конце, в которой рубином светится солнце.

И близ этой вереницы кранов, протянутых вперед, как дере

вянные руки, я сижу на давленом винограде, который станет

когда-нибудь вином, и чувствую броженье, кипенье моей мысли,

и с карандашом в руке выдавливаю сок для своей книги.

Кабинет нашего родственника. На окне никаких занавесок,

только белая, без всякой оторочки коленкоровая штора на ме

таллическом пруте. Слева, в рамке из палисандрового дерева,

портрет Жерд и. Направо, напротив камина, всю панель зани

мают полки с книгами, огибая сверху дверь, вделанную в па

нель; они образуют что-то вроде большого библиотечного

шкафа, переходя внизу в закрытый шкаф из простого дерева,

выкрашенного под орех,— там хранятся документы на право

владения имуществом. Книги — добродетельный Андрие, Дюси,

Курье, «Происхождение религий» Дюпюи, один номер «Бюл

летеня законодательных постановлений» и т. п. Книжные

полки немного не доходят до панели, что напротив двери: она за

ложена «Насьоналем» за 1840 год, связанным в пачки. Впе

реди — высокий пюпитр для скрипача.

Напротив камина висят на стене два больших плана:

один — на палке, придерживаемый снизу деревянной рей-

12*

179

кой, — это план области Беранри и Бекассьер; другой — Ван-

дёвра. Над ними, в деревянных рамочках, портреты Дюпена,

Бенжамена Констана, Манюэля; между ними — пара седель

ных пистолетов в футлярах из зеленой саржи, упирающиеся

в потолок. Там видны бумажные обои, разрисованные ядовито-

зелеными и оранжево-желтыми ананасами, — словно их изоб

разили лишь по рассказам путешественников, — в рамках из

каштанового дерева.

Посредине противоположной панели, на каминной доске,

расписанной под мрамор, стоят часы орехового дерева с цифер

блатом от простых извозчичьих часов. По одну сторону — банка

с вишневой настойкой, прикрытая куском бумаги, а поверх

него — старым абажуром, и еще банка — со сливовой настой

кой. По другую сторону — бутыль с настойкой зверобоя, помо

гающей при порезах. Между этими предметами — мой кузен

хранит все! — валяются старые пустые спичечные коробки,

старые бутылки из-под чернил и аптечные пробирки от милли

граммовой дозы крупинок дигиталина.

Повыше, над камином — широкая плоская рама из про

стого дерева, куда вставлено крохотное зеркальце. Вся дере

вянная рама усеяна гвоздиками, на которых висят ножницы,

привратницкий фонарик XVI века, старые жестяные под

ставки, абажур, старые негодные трубки, зеркало для бритья,

кастет, кинжалы, спринцовки для ушей. Вокруг зеркала засу

нуты пустые конверты, на голубом поле которых вырисовы

вается голова Наполеона III. Над зеркалом, посередине, в по

золоченной рамке рыночной работы — портрет его матери:

суровое лицо под шляпой с белыми перьями — настоящий Ян-

сениус в женском облике, — черное закрытое платье с одной из

тех золотых брошей, что выдают время создания портретов —

эпоху Империи. С обеих сторон — две палисандровые рамочки;

в одной — эта самая брошь в натуре, ножик, табакерка, очки,

игольник, ножницы, зуб покойной; другая, посвященная Импе

ратору и подаренная «генералом Гурго», содержит землю и

веточку ивы со Святой Елены.

Рядом с камином — письменный стол розового дерева, на

котором стоит большой белый ящик со словарем Бешереля и

кипами бумаг, как у стряпчего.

Посреди комнаты — большое старинное бюро розового де

рева, с медными, совсем позеленевшими инкрустациями; на

нем — пюпитр, испещренный пятнами, словно у школьника.

Рядом с пюпитром — свеча в медном подсвечнике, железные

щипцы для снятия нагара, без одной ручки, чернильницы и

180

множество всяких безымянных вещей. Для сидения — кресло

орехового дерева, сквозь белый чехол которого проглядывают

круглые подлокотники — сделанные из ножек стула! — и два

стула с соломенными плетеными сиденьями.

Я забыл о домашнем божке, Беранже (на литографиях, на

гравюрах, на картонных барельефах, — с руками в карманах и

выпяченным толстым животом), о его многочисленных изда

ниях, среди которых есть особенно любимое хозяином издание

1822 года, купленное им еще в пору студенчества и хранимое в

среднем ящике бюро.

Это — кабинет, чтобы грабить деньги, логово, где притаи

лось потомство скупщиков национальных имуществ, восстано

вителей крупной собственности во Франции, но собственности

не производительной, а прикрывающей одну только скупость,

недостижимую для мольеровского «Скупого» и даже для

Гранде.

В этом кабинете засел человек, который продавливает под

собою стул, время от времени всасывает воздух, как кашалот,

и с усилием отхаркивает огромные сгустки мокроты, запол

няющей, казалось бы, все его внутренности. Прямо на округ

лых, расплывшихся по спинке стула плечах, без шеи, — тол

стая физиономия: глаза, прикрытые зелеными очками, козли

ный чувственный нос, как у Франциска I, слюнявая лоханка

вяло очерченного рта между грязно-серыми, с неделю не бри

тыми щеками. Налившееся кровью лицо, когда он смеется,

когда поет «Куманька Сабрена»; пасть, подобная маске фавна,

с улыбкой тарасконского чучела *, урчащая от циничного, за

стрявшего в глотке смеха... Помесь Фарнезского быка с цер

ковным певчим.

Это — тип: это — либеральная партия эпохи Реставрации, с

ее предрассудками, завистью, ограниченностью, стремлением

всегда и во всем видеть козни иезуитов, со всеми дурацкими

выдумками старого «Конститюсьоннеля» *. Раздражен против

дворянской частицы «де», но любит упомянуть об аристокра

тическом происхождении своей матери. По натуре он — кре

стьянин, любящий только безобразное, предпочитающий ла

чугу, деревенскую хижину, упорно пользующийся сальными

свечами; мыло в голубых прожилках, с продетой посредине

веревочкой, праздно висит у него в кухне над очагом; его

стесняет и ему неприятно все то, что может напомнить о чи

стоте, комфорте и цивилизации; ему хотелось бы все подчинить

своим эгоистическим вкусам, и поэтому он — ярый сторонник