Изгнан из Австрии
Гвоздика день-другой жива,
пока в стакане вянет.
Свежа на дереве листва,
но скоро жухлой станет.
Уже три раза таял снег, —
как странно доживать свой век
не на родной земле.
Еще желтей желтофиоль
цветет в соленой влаге,
в ответ на слезы и на боль
спешит строка к бумаге.
Корней лишенный, я живу,
чтоб и во сне, и наяву
петь о родной земле.
О сердце, в грохоте годов
тебе не биться долго:
тебя я вырвать прочь готов
по настоянью долга.
Но миг еще в груди побудь:
знаком ли хоть кому-нибудь
я на родной земле?
Нашим мертвым
Вы те, кто положили жизнь свою,
вы те, кто пали в праведном бою,
кто навсегда лишен и уст, и глаз, —
вы, мертвые, вы с нами каждый час.
Вы ввергнуты в пучину страшной тьмы
и говорить о вас не смеем мы,
вы вспыхнули, как факел нефтяной,
чтоб вас узнали мы в дали ночной.
Шагать к победе — слишком тяжело,
ликует безнаказанное зло,
однако от чудовищных огней
горящей плоти запах всё слышней.
Сведенная навеки на корню,
толпа убийц такому же огню
быть беспощадно выдана должна
во имя жизни, хлеба и вина.
Наперекор жестоким временам
беззвучным криком вы кричите нам,
зияниями выколотых глаз —
вы, мертвые, вы с нами каждый час.
Из сборника
«ВЕНА 1938 / ЗЕЛЕНЫЕ КАДРЫ»
(1946)
Мне ничего не сделали пока
Мне ничего не сделали пока:
в газетах обо мне давно ни слова,
зато и мать не гонят из-под крова.
Мне ничего не сделали пока.
Я радуюсь улыбке мясника,
платя за ветчину для бутерброда;
загвоздка лишь с источником дохода.
Мне ничего не сделали пока.
Я даже вправе погулять слегка,
пройтись пешком, довериться трамваю:
на что же я, однако, уповаю?
Мне ничего не сделали пока.
Ни документов нет, ни тайника,
я не могу ни выбраться отсюда,
ни, сидя здесь, надеяться на чудо.
Мне ничего не сделали пока.
Кто в нашу дверь звонит чуть свет?
Кто в нашу дверь звонит чуть свет?
Тревога — не всерьез
и для нее причины нет:
мальчишка хлеб занес.
Кто в нашу дверь звонит чуть свет?
Не к нам на этот раз,
но в дворницкой какой-то тип
расспрашивал про нас.
Кто в нашу дверь звонит чуть свет?
Кончай сходить с ума:
ну, почтальон, ну что с того,
что нет пока письма.
Кто в нашу дверь звонит чуть свет?
Неважные дела:
отсюда съехать мы должны
до первого числа.
Кто в нашу дверь звонит чуть свет?
Не плачь любой ценой,
подай мне узелок с бельем —
они пришли за мной.
В бор соседний я один ушел вчера
В бор соседний я один ушел вчера
как тепла была трава и как сыра,
ветер пел мне, ветер в зелень пеленал, —
здесь никто меня не видел и не знал.
Взмыл стеклянный шар луны сквозь звездопад,
в ломких травах зазвучал оркестр цикад,
и концерт его старинный стоил мне
ровно столько, сколько ветер в вышине.
Так стоял я и следил, как яркий след
по дороге прочертил мотоциклет,
от всего, что в жизни станется со мной,
отсечен блаженной лиственной стеной.
Лебедь плыл за Андромедой, как ладья,
по кустарникам бежал в ознобе я,
и во мне, высвобождаясь из оков,
трепетало сердце канувших веков.
На переломе
Распался мир, и все свои тетради
горящему я отдал очагу, —
но вновь, привычки ежедневной ради,
пишу и по-другому не могу.
Мне ль, хворому, тогда, на самом деле,
мечтать о переходе рубежа, —
я тратил в колебаниях недели,
всё более от ужаса дрожа;
был страшен путь подошвам воспаленным,
но жребий мне нежданно пал такой,
что я друзьями скрыт в дому зеленом
и незаслуженно обрел покой.
И снова, словно подчиняясь порче,
к бумаге голова наклонена:
я чутче стал, однако же не зорче,
пока что даль передо мной — темна.
Я планов на грядущее не строю,
как будто расщепилось бытие, —
меня спасли друзья, но мне порою
чудовищно спасение мое.
Сквозь тишину судьба диктует властно,
и выбора передо мною нет:
был слаб или силен я — станет ясно
в чужой стране и через много лет.