Каких только идей Гитлер не брал на вооружение! Был, например, ученый, внушивший ему, что жизнь на Земле протекает не на наружной поверхности твердого шара, а наоборот, на внутренней поверхности некоего сферического пузыря. Солнце, по его версии, находилось в центре этого пузыря, а звезды рассыпаны где-то посерединке. Если выстрелить по определенной траектории, полагал ученый, снаряд пролетит мимо звезд и солнца и упадет на другой стороне Земли. И Гитлер дал ему деньги на дальнейшие исследования; и ученый построил весьма странные пушки, назначение которых долгое время никто не мог разгадать.
Однако в основном принимались идеи все-таки тех, кто по старинке считал Землю шаром (хотя точная форма Земли называется «геоид», можно считать, что это шар). Одним из таких людей был некто Иоахим фон Куровски, 1875 года рождения и выпускник Гейдельберга; больше о нем не известно ничего, но уж это известно в точности. Не без труда добившись приема у фюрера, изобретатель принес к нему три вещи: толстую папку в красном кожаном переплете, а также яблоко и вязальную спицу.
«Мой фюрер, — сказал он, — смотрите».
И он проткнул яблоко спицей, но не по центру, а недалеко от поверхности — то есть, по хорде.
«Я вижу это», — сказал фюрер, внимательно глядя на действия изобретателя и размышляя, вероятно, не иллюзионист ли тот. — «Обратите внимание, — сказал тем временем фон Куровски, — что если бы по яблоку ходили маленькие человечки, эта прямая линия казалась бы им наклонной с каждой из сторон».
«Почему?» — спросил Гитлер. — «А потому, — сказал изобретатель, — что они считают горизонталью касательную, а не хорду. Вы видите? — он указал фюреру на поверхность стола. — Кажется горизонтальным; а земля-то меж тем — шар, как и это яблоко».
«Понимаю, — сказал Гитлер. — Если проткнуть земной шар от Берлина до Лондона, такой туннель будет короче, чем даже самый прямой путь по поверхности». — «Мой фюрер, — сказал визитер, — вы необыкновенно понятливы. Лично я доходил до этого долгие годы». — «Но что же нам даст это наблюдение?» — спросил Гитлер, польщенный похвалой. — «Дело в том, что этот туннель был бы не только самым коротким путем. Так как при движении по нему воображаемый экипаж вплоть до середины туннеля приближался бы к центру Земли, экипажу был бы не нужен двигатель; он катился бы сам, под собственным весом».
И фон Куровски проиллюстрировал это заранее заготовленным простым чертежом, извлеченным им из своей красной папки.
«Он катился бы, как с детской горки», — задумчиво произнес высокопоставленный слушатель, детально рассмотрев чертеж. — «Именно, мой фюрер». — «Но ведь потом пришлось бы, наоборот, подниматься». — «Да, но экипаж набрал бы такую скорость, что для его подъема на такую же высоту — то есть, до выхода из туннеля — потребовалось бы совершенно незначительное усилие. Именно так, например, работают часы с маятником: для поддержания одного и того же размаха требуется ничтожная доля тяжести гирь».
Фюрер задумался.
«Наконец, последнее, — добавил Куровски. — При движении экипажей в западных направлениях вообще не потребуется никакого усилия». — «А это еще почему?» — удивился фюрер. — «Из-за вращения Земли, — объяснил изобретатель. — Земля, вращаясь с запада на восток, как бы пропускает под собой экипаж, который таким образом сам собой смещается к западу».
Фюрер харизматически прищурился.
«Denn, — сказал он негромким, коварным голосом, который заставил изобретателя содрогнуться и едва не лишиться чувств, — этак любой автомобиль на шоссе, будучи на нейтральную скорость поставленным, сам собою к западу покатился бы! А не морочите ли вы мне голову, уважаемый Herr — мне, фюреру тысячелетнего рейха?» — и он был готов уже дать знак охране, чтобы примерно наказать мистификатора, но в это время тот невероятным усилием воли овладел собой, неожиданно для всех (в том числе, может быть, и для себя самого) протянул руку к стоявшему в кабинете низкому столику, типа шахматного, и резким движением дернул салфетку, расстеленную по его мраморной крышке и прижатую сверху композицией из горного хрусталя. Другими словами, он просто выдернул салфетку из-под этого хрусталя.
«Вы видели это, мой фюрер?» — крикнул он затем.
Хрустальная композиция, с которой Куровски так непочтительно обошелся, изображала немецкого орла, вонзившего когти в земной шар и распростершего над ним свои радужно искрящиеся крылья. Сей орел был подарен фюреру к юбилею рабочими, шахтерами Рура; реалистически отображенная глубина, на которую проникали когти могучей птицы, символизировала господство рейха над недрами, вдобавок к господству над земной поверхностью и воздушным пространством. Поэтому хрустальный шедевр был одной из любимейших вещей фюрера; ясно, что визитер, отнюдь не имевший ловкости фокусника, рисковал головой — ведь от малейшей ошибки в его движении орел наверняка бы упал и разбился; к тому же такое варварство было бы непременно расценено как политический протест. Тем не менее отчаянный жест оправдал себя: орел устоял и даже не шелохнулся; охрана окаменела от ужаса, а фюрер забыл о мысли наказать изобретателя и спросил:
«Na, и что?»
«А то, мой фюрер, — сказал фон Куровски, — что если бы я потянул салфетку медленнее, данный глобус потянулся был вслед вместе с орлом. Причем если орел потянулся бы вслед за глобусом в силу естественного монолита (иначе, единой кристаллической структуры данной породы, то есть горного хрусталя), то уж глобус, соприкасающийся непосредственно с салфеткой, потянулся бы за ней благодаря силе трения; именно потому-то, из-за трения, упомянутые вами повозки сами собой не трогаются с места».
Здесь, забывшись, изобретатель вытер взмокший лоб салфеткой, которую так и продолжал держать в руке, но фюрер, напряженно следящий за технической мыслью, даже не заметил этой очередной непочтительности. «Однако, — продолжал изобретатель свою мысль, — как показал мой простой опыт, при быстром движении сила трения отступает на второй план; именно это я и имел в виду, рассказывая о туннеле, но, вероятно, плохо объяснил в силу природного косноязычия. — И, видя, что фюрер полностью успокоился, он уже совсем смело добавил: — Разумеется, если б трение в одночасье исчезло, то любой экипаж, словно снаряд, немедля рванулся бы на запад со скоростью вращения Земли; а поскольку трение все-таки остается, экипаж всего-навсего ускоряется… но не слабо, мой фюрер! Расчеты показывают, что если ехать точно на запад, то придется еще и своевременно тормозить, иначе экипаж прямо-таки вылетит из туннеля». — «Doch! — сказал фюрер. — А если не тормозить, но запустить туда, например, бомбу?»
Фон Куровски задумался. «Ведь туннель, — медленно произнес фюрер, внимательно глядя на хрустальный земной шар, — не обязательно до конца доводить; можно, к примеру, под Лондоном строительству остановиться позволить…» Изобретатель вздрогнул. «Мой фюрер, — вымолвил он, — вы поистине гениальный человек; такая мысль мне и в голову не приходила. Наверняка эта бомба, набравшись энергии вращения Земли, произвела бы ужасные разрушения».
«Оставьте свои расчеты», — сказал фюрер.
Фон Куровски почтительно и наверняка не без дрожи в ногах и руках вручил ему краснокожую папку, а затем отсалютовал и удалился, в ожидании радостных перемен в своей жизни.
Не знаю, был ли оплачен проект хотя бы частично; полагаю, что нет, потому что последней из подшитых в папку бумаг была точная стенограмма описанного разговора (включающая в себя даже такую подробность, как то, что изобретатель вытер салфеткою лоб); финансовых же документов вслед за ней не имелось. Однако папка была бережно сохранена в числе самых секретных документов рейха; после того как Советская Армия вошла в Берлин, эта папка была отправлена в Россию в особом железнодорожном вагоне. Спереди и сзади от него на платформах располагалось по взводу солдат, на крыше вагона с каждой стороны сидело по снайперу, а на дверях и окнах вагона висели надежные пломбы.
В то время, когда Лос-Аламосский baby потряс мир страшною погремушкой своей, огромная роль научных изобретений уже была полностью ясна всем политикам. Сталин приказал подробнейше доложить лично ему обо всех найденных в Германии идеях и проектах. Разумеется, красная папка была тщательным образом изучена, и генералиссимус заслушал по ней доклад.