Но, чуждый этой среде, редактор «Современника» готовил новые выпуски своего журнала. Вторая книжка со статьей Пушкина о российской и французской академиях, критикой Вяземского на «Ревизора», записками Дуровой и «Урожаем» Кольцова прошла через цензуру в июне. Готовился осенний выпуск со стихами Тютчева (между ними такие первоклассные произведения, как «Весенние воды», «Цицерон», «Фонтан», «Silentium», «О чем ты воешь, ветр ночной?»), с повестью Гоголя «Нос» и обширным вкладом самого Пушкина — рядом его статей, отрывков из «Рославлева», «Родословной моего героя», «Джоном Теннером».

Последняя статья представляла собою обзор записок цивилизованного американца, прожившего тридцать лет среди индейцев. Занимавшая некогда Пушкина романтическая тема о культурном герое в среде горных черкесов или кочующих цыган приобретала теперь черты политического реализма: конституция Соединенных Штатов, быт «нового народа», противоречия комфорта и наживы с идеями просвещения и демократии, «рабство негров среди образованности и свободы», «бесчеловечье Американского конгресса» к индейским племенам — эти острые вопросы новейшего социального строя сменяют теперь в писаниях Пушкина ранние байронические или шатобриановские мотивы о бегстве «мировых скорбников» от лжи цивилизации к чистоте первобытных нравов.

Один из друзей, посетив Пушкина в воскресенье, застал его за статьей «Джон Теннер». Поэт работал над ней уже целое утро и, встречая приятеля, сказал ему, потягиваясь, полушутливо и полугрустно: «Плохое наше ремесло, братец. Для всякого человека есть праздник, а для журналиста никогда».

В результате напряженного труда вырабатывался новый тип русского журнала. Поэт стремится придать своему «Современнику» характерные черты лучших европейских изданий, преимущественно английских. «Журнал Александра будет вроде английского «Quarterly Review», сообщала сестра поэта О. С. Павлищева. Пушкина, видимо, привлекало и другое издание — «Британское обозрение» («Revue Britannique»); оно имелось за 1830 год в его библиотеке. Журнал этот был посвящен новейшим культурным явлениям в Англии и Америке — «литературе, искусствам, художественным ремеслам, агрономии, географии, коммерции, политической экономии, финансам, юриспруденции и проч.». Особенное внимание уделялось жанру путешествий и роману; широко освещались вопросы представительного строя, организации фабричного труда, новых рынков, мореплавания, тщательно разрабатывался отдел литературной критики.

С первых же своих книжек «Современник» выдвигает мемуарный жанр, как живой отдел исторических источников, в частности воспоминания военных деятелей, записки «кавалерист-девицы» Н. А. Дуровой, дневник Дениса Давыдова в эпоху занятия Дрездена в 1813 году, «Прогулку за Балканом». Систематически разрабатывается отдел научных статей на актуальные темы: «Статистическое описание Нахичеванской провинции», «Государственная внешняя торговля 1835 г.», «О парижском математическом ежегоднике». Незадолго до смерти Пушкин предлагал П. Н. Козловскому написать серьезную статью по животрепещущему вопросу о паровых машинах. Автор вскоре сообщил в печати о своих редакционных переговорах с поэтом, стремившимся развить самостоятельную научную журналистику в России.

«Когда незабвенный издатель «Современника» убеждал меня быть сотрудником в этом журнале, я представил ему, без всякой лицемерной скромности, сколько сухие статьи мои долженствовали казаться неуместными в периодических листах, одной легкой литературе посвященных. Не так думал Пушкин: он говорил, что иногда случалось ему читать в некоторых из наших журналов полезные статьи о науках естественных, переведенные из иностранных журналов или книг; но что переводы в таком государстве, где люди образованные, которым «Современник» особенно посвящен, сами могут прибегать к оригиналам, всегда казались ему какой-то бедною заплатою, не заменяющей недостатка собственного упражнения в науках… Он считал необходимым поместить в «Современнике» статью о теории паровых машин».

Пушкин имел в виду и в дальнейшем развивать этот «культурный» отдел своего журнала, основанный на истории, критике, мемуарах, путешествиях; ввести сюда записки Казановы, описание Сибири аббата Шапп д'Отроша, в свое время возмутившее Екатерину; дать образцы народного творчества — русские песни, сказки, пословицы; напомнить незаслуженно забытых старинных авторов.

В «Современнике» получает свое окончательное развитие деятельность Пушкина-критика, начатая еще в середине двадцатых годов случайными заметками и принявшая систематический характер в «Литературной газете». В плане критики Пушкин испробовал самые разнообразные жанры — от литературного портрета (Боратынский, Дельвиг), фельетона и рецензии до литературного письма, диалога, драматической сцены («Альманашник»). Эти тонко разработанные формы свидетельствуют, что и в критике Пушкин выступал как мастер-художник. Несмотря на необходимость непрерывно бороться с журнальными противниками и полемически обороняться от нападок, Пушкин, как и лучшие классики европейской критики, признавал подлинной задачей этого жанра — раскрытие творческих ценностей, сочувственную характеристику дарований. «Где нет любви к искусству, там нет и критики, — пишет Пушкин, цитируя Винкельмана, — хотите ли быть знакомым с художеством? — старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях».

Пушкин охотно принимает у себя на даче видного парижского журналиста Леве-Веймара. Остроумный политический обозреватель и театральный критик, знаток англо-саксонских народных баллад, переводчик Гофмана и Гейне, он прославился портретами крупнейших современных деятелей — Бенжамена Констана, Тьера, Гизо. Вскоре он зарисовал в живом очерке и русского поэта, каким он наблюдал его летом 1836 года, когда Пушкин переводил для гостя-иностранца русские народные песни.

«Его беседа на исторические темы доставляла наслаждение слушателя; об истории он говорил прекрасным языком поэта», отмечает Леве-Веймар. Но и современность не переставала привлекать Пушкина: «Какою грустью проникался его взор, когда он говорил о Лондоне и в особенности о Париже. С каким жаром он мечтал об удовольствии посещать знаменитых людей, великих ораторов и великих писателей. Это была его мечта». От наблюдательного иностранца не ускользнула и основная драма Пушкина-писателя, обреченного на пребывание в равнодушном обществе с отсталой и косной журналистикой: «Я более непопулярен», говорил он часто. Обаяние молодой славы миновало, приходилось все глубже уходить в свое творческое одиночество.

В таком состоянии происходит некоторый пересмотр идейных и поэтических ценностей. Еще весною 1836 года был написан для «Современника» специальный очерк о Радищеве, представляющий исключительный интерес по новому выражению той внутренней борьбы, которая не раз сказывалась в писаниях Пушкина тридцатых годов. Это был, несомненно, период его мучительных исканий. Сложившаяся обстановка нового царствования настоятельно требовала пересмотра ряда политических положений 1817 или 1821 года. Убежденный в том, что только «глупец один не изменяется», Пушкин стремится уловить развитие исторической мысли и опыты новой эпохи, чтобы на реальной почве строить свои государственные воззрения, неизменно сохраняя при этом верность основным устремлениям своей «декабристской» молодости. Но возникшая еще на юге мысль о бесполезности «неравной борьбы» укрепляется теперь непреложной силою новых политических фактов. В двух статьях о Радищеве (1833-1835 и 1836 гг.) Пушкин высказывается за изменение общественного состояния лишь «от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических». Ранний вольтерьянец склонен теперь расценивать критически «холодный скептицизм французской философии». Но, как и в ряде других страниц этой поры, его основное прогрессивное миросозерцание выдерживает до конца испытание от столкновения с обратными течениями «жестокого века». Сколько бы поэт ни осуждал Радищева за химеричность его революционных выступлений, он преклоняется перед ним, как перед благородной личностью и замечательным поэтом: возражая против ряда положений автора «Путешествия», Пушкин открыто высказывает свое подлинное уважение к этому мужественному писателю «с духом необыкновенным». Замечательно, что единственное имя, которое Пушкин высекает на цоколе своего символического памятника, — это имя Радищева.