Она рассмеялась, и Андрей поразился чистоте и белизне ее зубов – их было много, они были крупные, ровные и белоснежные.

– Я в Симферополе в Глухом переулке жил, – сказал Андрей. – Вы знаете?

– Нет, не знаю, – огорчила его Аспасия. – А вы кондитерскую Циппельмана знаете?

– Ну конечно же! Пирожные эклер с шоколадной начинкой!

– А Фиру, дочку хозяина, знаете?

– Отлично знаю.

– Она замужем за моим кузеном! – радостно сообщила Аспасия.

– И у них ребенок, – сказал Андрей.

– У них трое. Малыш и двойня, – сообщила Аспасия с гордостью, словно сама родила всех детей Фиры.

Коньяк она пить не стала, а отпила кофе – Русико принесла еще по чашечке, чтобы кофе был горячий.

– Можно я вас буду просто Андреем звать? Ведь мы с вами будто давно знакомы.

– Конечно, зовите.

– А в Феодосии меня часто Асей звали. Один гимназист по мне сох и стихи читал: «Ася, ты мое несчастье!» Смешно?

– Смешно.

– Андрюша, ты только не подумай чего, – сказала Аспасия. – Ты, конечно, видишь, какое у меня дело. У меня здесь и варьете бывает, по ночам, а еще номера. Ты это понимаешь?

– Понимаю, – сказал Андрей и покраснел, хотя в полутьме этого, наверное, не было видно.

– Ты не стесняйся, Андрюша, – сказала Аспасия. – Это дело мужское, обыкновенное, ничего такого нет. Только девочки должны быть чистые и без болезней. Мне, знаешь, приходится трех-четырех каждый месяц в деревню возвращать – я же не могу у офицера спросить: вы больной, ваше благородие, или нет? Они мне девочек и губят. Стыдно просто ужасно.

– Но разве это… необходимо? – неумно спросил Андрей, но Аспасия вовсе не засмеялась. Она вообще была склонна к умным разговорам и тогда теряла чувство юмора, оставшееся у нее для обыденных житейских ситуаций.

– Это необходимо, – сказала Аспасия, – потому что иначе в мужчине происходит застаивание соков и он становится опасным.

– А монахи? – спросил Андрей.

– Монахи? Монахи, Андрюша, знают особое слово – их учат, я точно знаю. Но есть некоторые, которые забываются, – из них такие развратники получаются, ты не представляешь.

Андрей вдруг испугался, что Аспасия, которая считает это занятие нужным, тоже подрабатывает в этом доме терпимости и позволяет себя ласкать пьяным военлетам.

Но спросить об этом он, конечно же, не осмелился.

Но осмелился на другой вопрос:

– А почему вы вчера танцевали в «Галате»?

– А я ведь танцовщица. Я с семи лет начинала. Меня украли. Честное слово. И я даже в настоящем гареме жила – совсем девочкой, только это неинтересно. Лучше вам, Андрюша, не знать – но меня танцам учили. Я деньги люблю. Я такая голодная девочкой была, что теперь, когда денег у меня много, я, Андрюша, не могу остановиться – а мне тысячу рублей платят за один вечер – два танца, три танца, – они же бешеные кобели и все воруют, пока их солдаты всех к стенке не поставят, они спешат деньги прогулять.

Нет, подумал Андрей, собой она не торгует.

– Вы, Андрюша, не стесняйтесь, вы можете пользоваться моими девочками без денег – когда угодно. Я вам Русико советую, она хорошая и по-русски хорошо говорит. И чистая. Она за стойкой, видите?

– Нет, спасибо, – сказал Андрей. – Мне не нужно…

– Ну ладно, ладно, – сказала Аспасия, – я не для того вас сюда заманила, чтобы девочками покупать. Вы понимаете, я вас по делу позвала. И торопилась, как узнала, что на вас вчера напали.

– Вы и это знаете?

– Это банда Османа Гюндюза, страшный человек, вы, Андрюша, не представляете. Они могут ради денег на все пойти.

– Но я-то при чем?

– А как же? – удивилась Аспасия и положила ладонь на пальцы Андрея. Ладонь была жесткой, прохладной и уверенной в себе.

– Аспасия, – сказал Андрей, – честное слово, вы мне очень симпатичны, вы даже себе не представляете, до какой степени.

– Я все отлично представляю. И цену себе знаю на кобелином рынке. И даже знаю, мальчик мой, – она как бы имела право на такое обращение, потому что сразу стала вдвое старше, – знаю, что скоро, если меня кто не зарежет или не обезобразит, я лишусь своей красоты и буду просто толстой старой бабой, и тогда меня смогут спасти только большие деньги. Так что мне твоя симпатия, Андрей, приятна, потому что ты лучше, чем я ждала, – даже удивительно, зачем тебя на такое дело послали.

– Меня не посылали, – искренне возразил Андрей, – я сам попросился.

– А это больше похоже, – согласилась Аспасия. – Ты мог попроситься, потому что не умеешь свои ходы просчитывать заранее. Лентяй ты…

Они словно давным-давно были знакомы с Аспасией, и это было грустно, потому что Аспасия, понимал Андрей, никогда не станет его возлюбленной – искры, волны, какие посылал его организм, возвращались от Аспасии притушенными, чуть теплыми, ласковыми и семейными. Да и мог ли Андрей претендовать на внимание такой красавицы – подобные ей рождаются раз в столетие, ради них погибают царства и стреляются герцоги. И обычно такие красавицы несчастны, потому что их добиваются наглые, сильные, плохие люди – одинокого благородного рыцаря пристрелит наемный убийца в трех лье от замка, а негодяй подъедет к замку во главе сверкающего латами войска…

– Почему лентяй? – спросил Андрей.

– Не притворяйся, – поморщилась Аспасия. – Ты все отлично понял. Но мне не жалко и повторить – меня очень интересует вопрос: что ты задумал? Я очень хочу знать.

Русико принесла еще по чашечке горячего кофе. Ее мускулистые прямые ноги были обтянуты белыми чулками. Аспасия подождала, пока девушка отошла. Обернулась к Андрею.

– Аспасия, мне, честное слово, очень приятно сидеть здесь с вами, – сказал Андрей. – Я бы век так сидел. Но, к сожалению, я не понимаю ни слова из того, что вы говорите. Я ничего из себя не изображаю, я ничего не задумал.

– Андрей, – сказала Аспасия, – я все равно заставлю тебя решить по-моему. Если ты решил играть на подполковника Метелкина – ты погибнешь, как погибнешь и связываясь с турками.

– Честное слово, меня все с кем-то путают. И мне это очень грустно, потому что я хочу заниматься археологией, а за мной по ночам бегают убийцы.

– Не просто убийцы, – сказала Аспасия, – а люди Османа Гюндюза. Ты лучше скажи мне, что заставило вас в Севастополе изменить свое мнение? Что тебе донесли? Обо мне? Говори, я не боюсь правды! Я же вижу – ты шастаешь по городу, пытаешься что-то выяснить. Но ты здесь чужой – ты не уедешь отсюда живым!

Госпожа Аспасия раскрыла сумочку из золотого стекляруса, достала оттуда золотой портсигар – дамский, узкий, достала из него, нервно щелкнув алмазиком-замочком, длинную коричневую сигаретку. В мгновение ока рядом оказался инвалид, который поднес госпоже огонь. Аспасия глубоко затянулась сигаретой, и запах, распространившийся вокруг, был терпким и приторным.

– Аспасия, – сказал Андрей, – попытайся допустить, что произошла ошибка. Ты ведь думаешь, что я связан с торговлей. Правда?

Аспасия кивнула, глядя на него в упор. У Андрея даже захватило дух от такого взгляда, он сглотнул слюну…

Андрей молчал. Сил говорить более не было. В те минуты он не вспоминал о Лидочке. И не потому, что меньше любил ее, – Аспасия не относилась к числу обычных людей – она была небожительницей, которая могла выбрать себе любого мужчину, заставить его повеситься на площади или зарезать ее саму. Это была женщина-проклятие, женщина-наказание, женщина-пытка, которая в виде особой милости может оставить тебя в покое.

– А кто же ты? – спросила Аспасия, неожиданно опуская глаза, словно смущенная чем-то.

– Я студент, – сказал Андрей. – Я приехал с экспедицией Авдеева. Я думаю, об этом знает весь Трапезунд.

– Весь Трапезунд знает другое, – сказала Аспасия. – Он знает, что из Севастополя приехал большой человек, которого зовут Андрей Берестов, что этот человек приехал ко мне, потому что мы будем принимать большие решения – скоро русским войскам уходить из Турции, надо искать новые пути товарам, заменять людей – если мы не хотим погибнуть, надо делать быстро. Теперь тебе ясно?