Р у м а т а. Я тоже не пью крепкого. Это не эсторское, это клюквенный морс...

О к а н а. Но...

Ру м а т а. Отцу Будаху было необходимо срочно покинуть мой дом. И вообще город. Не мог же я поить его эсторским! Чего доброго, он бы свалился с лошади где-нибудь по дороге... А так он благополучно скачет сейчас по одному из двенадцати Арканарских трактов милях в двадцати от городских стен...

Окана встает.

О к а н а. До свидания, благородный дон. В вашем обществе я испытала истинное наслаждение, сравнимое лишь с восторгами, кои вызывает у нас пребывание под сенью райских кущ, даруемыми нам — увы! — только во снах наших...

Румата молча кланяется. Окана идет к выходу, разглядывая свое лицо в зеркальце.

О к а н а (в дверях). Всю краску размазал, дурак... (Выходит.)

 КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Гостиная в доме Руматы. Входит, вытирая на ходу лицо и руки полотенцем, Румата — в цветастых штанах, в чулках и баш -маках с пряжками, в расстегнутой до пупа сорочке с кружевными манжетами. За ним следует Уно с барским камзолом в одной руке и с огромным гребнем в другой.

У н о (ворчит). У всех как у людей, только у нас с выдумками... Где это видано — в двух сосудах мыться? В отхожем месте горшок какой-то придумали... Полотенце им каждый день чистое... Простыни подавай накрахмаленные... А сами, не помолившись, каждое божье утро голый по комнате скачут, руками машут, ногами выше головы дрыгают...

Румата швыряет ему полотенце, берет гребень и принимается причесываться.

Р у м а т а. Я при дворе, не деревенщина вшивая. Придворный должен быть чист и благоухать.

У н о. У его малолетней светлости только и интересу, что вас нюхать. А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, ихний лакей рассказывал... Не моются, зато молятся, во как.

Р у м а т а. Ладно, перестань бурчать... Давай камзол... (облачается в камзол, неторопливо застегивается.) Кто-нибудь заходил?

У н о. Из благородных никто не пожаловал... (Останавливается.) А вот приходили от рыбника, из пекарни... (Снова останавливается. Румата вопросительно глядит на него.) Требуют задолженности погасить. Как сговорились все. И от молочника... и кондитер...

Р у м а т а. Так-так-так, интересно... Ты расплатился с ними?

У н о. Еще чего! Будете со всеми расплачиваться — сами без штанов останетесь. Подождут.

Р у м а т а. Уно!

У н о. Ну что — Уно? Что — Уно? (Понизив голос.) Сами знаете, в городе нынче нехорошо. Не время сейчас долги отдавать. Видите, как они — всем скопом на нас навалились: плати, дескать! Узнали что-то такое, не иначе, заторопились...

Р у м а т а. Соображаешь, дружок, это хорошо... Ну что ж, подавай завтрак в таком случае.

У н о. Шпагу вашу я на диван положил... (Выходит и сразу же торопливо возвращается.) Кира пришла!

Р у м а т а. Кира? Так веди ее сюда, что же ты?

Уно выходит и возвращается с Кирой. Кира одета по-прежнему простолюдинкой, в руке маленький узелок. Румата подбегает к ней, хватает за плечи, глядит в запрокинутое лицо. Уно деликатно удаляется.

Р у м а т а. Почему ты плакала? Кто тебя обидел?

К и р а. Никто меня не обидел.

Р у м а т а. Нет, ты скажи, почему ты плакала?

К и р а. Уедем отсюда.

Р у м а т а. Обязательно.

К и р а. Когда мы уедем?

Р у м а т а. Я еще не знаю, маленькая. Но мы обязательно уедем...

К и р а. Далеко?

Р у м а т а. Очень далеко. Ко мне.

К и р а. Там хорошо?

Р у м а т а. Там дивно хорошо. Там никогда никого не обижают.

К и р а. Так не бывает.

Р у м а т а. Бывает.

К и р а. А какие там люди?

Р у м а т а. Люди? Обыкновенные. Как ты. Как я.

К и р а. Все такие, как ты?

Р у м а т а. Не все, конечно. Есть много других, гораздо лучше.

К и р а. Вот это уж не бывает!

Р у м а т а. Вот это уж как раз бывает!

К и р а. Почему тебе так легко верить? Отец никому не верит. Аба говорит, что все свиньи, только одни грязные, а другие нет. Но им я не верю, а тебе всегда верю...

За окнами раздается треск барабана и тяжелый грохот марширующих сапог. Кира вздрагивает и прижимается лицом к груди Руматы.

К и р а. Я больше не могу дома. Я больше не вернусь домой. Страшно мне дома. Можно, я у тебя служанкой буду? Я даром, мне от тебя ни гроша не надо...

Р у м а т а. Успокойся, лапочка... Успокойся...

Усаживает ее в кресло. Входит Уно, принимается накрывать на стол.

К и р а. Дом с утра до ночи полон этих... серых... пьют, песни орут... и всё приводят, приводят... Вчера приволокли каких-то, семью, видно, целую... старика, двух парней, женщину молодую... Били их, так били, Румата, все кровью забрызгали... Они уж и кричать перестали... Не могу я так, не вернусь, лучше убей меня!

Пауза. Уно, застыв у стола, исподлобья глядит на Румату. Румата поворачивается к нему, негромко.

Р у м а т а. Кира будет жить у нас. Отведешь ее в угловой покой. Дашь ей мужское платье... из своего, понаряднее, вы с нею одного роста. Жить будет под видом моего пажа, имя потом придумаем... Если болтать за воротами станешь, язык вырву...

У н о. Еще чего — болтать...

Р у м а т а. Вот так-то... (Кире.) Ступай, маленькая, переоденься, прическу перемени и приходи сюда, будем завтракать...

К и р а. В мужское? Так ведь грех это... И не сумею я...

Р у м а т а. Этот грех простится тебе... а Уно поможет.

К и р а. Не хочу! Он не маленький, как он мне помогать будет?

Уно фыркает, мотает головой.

Р у м а т а. Не капризничай!

К и р а. Я даже при брате родном переодеваться не стала бы, а при Уно и подавно... Не маленький он — помогать мне одеваться!

Р у м а т а. Ладно. Очевидно, самый маленький здесь — я. Пойдем, я тебе помогу.

К и р а. Ой, не надо, Румата, что ты? Сама я... (Поворачивается к Уно.) Давай свои штаны...

У н о. Пойдем...

Кира и Уно уходят. Румата подходит к столу, барабанит по скатерти пальцами.

Р у м а т а. Все дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас и взять в качестве заложника... Кира, ах, Кира, Кира... (Застывает, прислушиваясь.) Что такое?

Входит Уно, держась за щеку.

У н о (мрачно). Все исполнено. Дал ей одежду.

Р у м а т а. Что случилось?

У н о. Ничего не случилось. Стал показывать, как штаны зашнуровывать... главное, сама же попросила показать... а она как влепит!

Р у м а т а. Значит, неделикатно показывал.

У н о. Чего там — неделикатно...

Р у м а т а. Ладно, ступай. Да никого в дом не пускай. Хоть герцог, хоть черт, хоть сам дон Рэба!..

Уно уходит. В ту же секунду с другой стороны в гостиную «ходит сгорбленный монах в черной рясе с капюшоном, надвинутым на лицо. Румата круто поворачивается к нему.

Р у м а т а. Кто ты такой? Кто тебя пустил?

М о н а х (откидывает капюшон). Доброе утро, благородный Румата.