Пешт, 1847 г.
АПОСТОЛ
1
На мрачный город навалилась ночь,
В других краях луна блуждает,
Смежились Золотые очи звезд,
Мир темен,
Как подкупленная совесть.
Один-единственный заметен луч
Там, в вышине,
Мерцает он устало,
Как чей-то взор мечтательный, больной,
Как чья-нибудь последняя надежда.
Горит под крышей этот огонек.
Кто там не спит в мансарде при лампадке?
Кто бодрствует высоко над землей?
Там две сестры –
Нужда и Добродетель.
Огромная, огромная Нужда,
Она едва вмещается в мансарде.
Не больше ласточкиного гнезда
Вся эта поднебесная клетушка.
И пусты стены этого гнезда,
Вернее, были бы они пустыми,
Когда бы плесень не покрыла их
Своим узором незамысловатым
И не исполосатили дожди,
Чьи струйки, проникая через крышу,
Оставили под ветхим потолком
Широкий след,
Весьма похожий
На шнур звоночный в доме богача.
Здесь воздух тягостен от вздохов
И мерзкой сыростью напитан…
Привыкшие к удобным будкам,
Изнеженные барские собаки
В мансарде этой сдохли бы, наверно!
Сосновый стол, два стула рядом,-
За эту мебель на толкучке
Никто бы не дал ни гроша,-
Кровать с соломенным матрасом,
Сундук, изъеденный жуками,-
Вот все предметы обстановки.
Кто здесь живет?
В усталом свете
Со мглой борящейся лампадки
Перемещаются фигуры,
Неясные, как сновиденья.
Глаза обманывает пламя,
Л может быть, жильцы мансарды
На самом деле столь бескровны,
Столь призрачны?
О, бедность, бедность!
Там, на кровати, мать с младенцем.
Сосет младенец с хриплым стоном
Сухую грудь, но в ней – ни капли,
А мать задумалась, должно быть,
О чем-то
Очень невеселом -
Как в оттепель капель с карнизов,
С ресниц срываются слезинки,
Стекают по лицу младенца…
Но, может быть, и не в раздумье
Застыла женщина, а просто
Роняет слезы по привычке,
И льются, льются эти слезы,
Как по камням Родник струится.
Сын старший, слава богу, спит.
Иль только кажется, что спит,
Там, на соломе у стены,
Дерюгой грубою прикрыт.
Спи, милый, сии!
Пускай тебе приснится хлеб,
Хотя б во сне ты будешь сыт
И сон твой будет королевским!
Л у стола сидит мужчина.
Он молод. И темнее ночи
Его лицо,
Как будто сумрак.
Наполнивший мансарду эту,
Спускается с его чела.
Чело мужчины точно книга,
В которой все заботы мира
Записаны… Нужда и горесть
Мильонов жизней отразились
На том челе, как на картине,
И, освещая ту картину,
Пылают два огромных глаза,
Как две блуждающих кометы,
Которым некого бояться,
Но сами вызывают ужас.
И взгляд тех глаз летит все дальше
Сквозь громоздящиеся тучи,
Покуда, как орел могучий,
Не унесется в бесконечность.
2
Повсюду в мире тишина,
И тишина стоит в мансарде.
Вздыхает ветер за окном –
Вздыхает женщина в мансарде.
Присел в постели старший мальчик,
К стене устало прислонился
И глухо, будто из могилы,
Сказал:
«Отец, хочу уснуть я,
Но мне от голоду не спится.
Отец, найди кусочек хлебца!
Хоть покажи и спрячь обратно,
И это будет хорошо!»
«Мой милый, подожди до завтра!
До завтра. Утром хлеб получишь,
Ты булку сдобную получишь
На петушином молоке!»
«Нет! Нынче черствый хлебец
Дороже мне, чем завтра утром
Любая сдоба, потому что
Могу до завтра умереть!
И я умру. Я это знаю!
Ты день за днем сулишь мне завтра,
Но завтра будет, как сегодня,-
Голодное, как и вчера!
Отец, скажи, когда умрем мы,
Когда в могилу нас положат,
И там нас будет мучить голод?»
«Нет, сын мой, если мы умрем,
Мы больше голодать не будем».
«Отец, тогда хочу я смерти!
Прошу тебя – купи мне гробик,
Купи, отец, мне гробик – белый,
Как нашей матери лицо!
На кладбище меня снесите,
А там в могилу закопайте.
Отец, ведь мертвецы – счастливцы,
Им даже голод нипочем!»
Кому же в голову приходит
Ребенка называть невинным?
Где штык такой, такой кинжал,
Который мог бы беспощадней
Пронзить отеческое сердце,
Чем чистые уста ребенка?
Отец несчастный! Он пытался
Сдержать себя, но слезы градом
Вдруг хлынули! Закрыл руками
Лицо свое отец несчастный,
И показалось, что не слезы,
А кровь из лопнувшего сердца
Своей соленой, жаркой влагой
Покрыла руки!
Он не привык стонать и плакать.
Но тут не мог он удержаться.
«Господь небесный! Почему же
Меня ты не оставил вовсе
В небытии, куда стремятся
Душа и тело возвратиться?!
Зачем, господь, семью ты дал мне,
Раз не могу ее питать я,
Как пеликан, своею кровью?!
Но что я говорю? Наверно,
Господь уж знает, что творит,
И мне, слепому человеку,
Его высокий план неведом…
Мне ль бога призывать к ответу?
Бог плыть меня послал по морю,
Свой компас он вложил мне в сердце,
Плыву, куда укажет стрелка!
…Бери, мой сын, бери и ешь!
Ешь маленький кусочек хлеба
И наслаждайся. Этот ломтик
Хотел я поберечь до завтра.
Л если съешь его сегодня,
То лишь господь небесный знает,
Чем завтра утром будешь сыт!»
И с жадностью схватил ребенок
Господень дар – сухую корку,
И ярче светлячков влюбленных
Сверкнули детские глаза,
Когда же он с последней крошкой
Покончил – сразу опустилась
Дремота на его головку,
Как опускается на землю
Туман вечерний в час заката.
И мальчуган заснул с улыбкой.
Что снилось:
Хлебец или гробик?
И мать,
Рыдать уже не в силах,
Двух братцев уложила рядом,
Руками обняла обоих,
Заснула на краю постели.
И встал из-за стола мужчина
И, тихо подойдя к кровати,
Задумался, скрестивши руки.
«Вот наконец-то вы счастливы,
Мои родные. С плеч усталых
Снимает сон всю тяжесть жизни,
Ту тяжесть, что влачить должны мы
С утра до ночи… Боже, боже!
Ведь это значит,
Что сон их любит
Сильней меня! Дарит он счастье,
Которого я дать не в силах!
Ну что же! Я и тем доволен,
Что хоть во сне они счастливы!
Родные, спите!
Доброй ночи!»
Затем поцеловал он спящих,
Как будто троицу святую,
И распростер над ними руки
(А сверх того благословенья
Не в силах дать он был ни крошки),
И отошел, на спящих глядя
Нежнейшим взором, чтобы розы
И ангелы всю ночь им снились…
А после, подойдя к окошку,
Он посмотрел во тьму ночную
Так угрожающе, как будто
Поджечь хотело сумрак ночи
Очей полярное сиянье.