Дуна-Вече, октябрь 1842 г.
НА ПИРШЕСТВЕ ПО СЛУЧАЮ УБОЯ СВИНЬИ
Уши и рты… Тишина. Слушайте!
Провозглашаю глагол: Кушайте!
Пусть и на небесах Слушают,
Как на земле свинью Кушают!
Пусть будет наша жизнь Мирная
Длинной, как колбаса Жирная.
Глянь на нас, рок, так Сладостно,
Как мы глядим на гуляш Радостно!
Пусть потечет с высот Мир на нас,
Как в эту кашу вот Жир сейчас!
Если же явится Смерть Дерзкая
Праздновать тризну свою Мерзкую -
Тесно набьемся мы В мир иной,
Словно в кишку колбасы Жир свиной!
Секеш-Фейервар,
18 ноября 1842 г.
ВОЛЧЬЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
«Эй, друг, ты жрал – в крови клыки и пасть.
А нам судьба от голода пропасть.
Вихрь табуном воздушных жеребцов
Над пуштой мчится. Мрак зимы суров.
Здесь не видать ни одного следа.
Так где же пировал ты и когда?»
Так волки волку ночью говорят,
Когда приходит в стаю он назад.
А волка голод больше не томит.
А он волкам любезно говорит:
«Есть в снежной пуште хижина одна,
Пастух живет в ней и его жена.
А сзади хижины там стойло есть,
В нем блеют овцы… много их, не счесть.
Бродили ночью около жилья
Один какой-то господин и я.
Овечку я хотел схватить одну,
Он – пастуха высматривал жену.
Вот так овцы и не отведал я,
Но… съел того, кто бродит вкруг жилья.
Кечкемет, январь 1843 г.
КЛИН КЛИНОМ…
Ох, спина болит и ноет.
Ох, болит!
Я вчера в саду соседнем
Был избит.
Набалдашником тяжелым
Что есть сил
Наш сосед меня за груши
Колотил.
Но зачем же на деревьях
Каждый год
Поспевает этот сочный,
Сладкий плод?
Я считал: его недаром
Создал бог,
И от груши отказаться
Я не мог.
Сам не помню, как сорвался
Я с плетня.
Печень с почками столкнулась
У меня.
А сосед меня сграбастал
И опять
Начал пыль своею тростью
Выбивать.
«Вот тебе,- сказал: он,- груша.
Получай!
Вот тебе вторая, третья,
Шалопай!»
Столько груш я на деревьях
Не видал,
Сколько он своею тростью
Насчитал.
Это видел только с неба
Лунный луч.
Но луна накрылась шалью
Черных туч.
Видя все, что я в тот вечер
Перенес,
Пролила она немало
Крупных слез.
Он с ума сошел от злости,
Мой злодей.
С каждым разом бил он тростью
Все сильней.
Он смычком своим работал,
Как скрипач.
Только скрипка издавала
Громкий плач.
Отомщу же я соседу -
Скрипачу.
За побои я с лихвою
Заплачу.
Не топите вы осиной
Вашу печь -
Может искрами полено
Вас обжечь.
Я заметил, что частенько
Вечерком
Вы приходите под окна
К нам тайком.
У меня в глазу заноза
Вам видна,-
У себя же вам не видно
И бревна!
Запрещаете вы грушу
Мне сорвать,-
Сами ж ходите под окна
Воровать.
Мне вы грозно говорите:
«Не воруй!» -
А у тети вы крадете
Поцелуй.
Пусть за Библией зевает
Наша мать,
Буду в оба я за вами
Наблюдать.
И при первом поцелуе
В час ночной
Вас водою окачу я
Ледяной!
Пуста-Палота, апрель 1843 г.
МОЯ НЕВЕСТА
Ожидаю в нетерпенье:
Скоро ль, скоро ль, боже мой,
Сядет на мои колени
Та, кто мне дана судьбой?
Кто же это, кто такая
Нареченная моя,-
Вот о чем хочу узнать я,
Вот о чем гадаю я!
Белокура, чернокудра,
Невесома иль полна,
Черноглаза, синеока -
Как-то выглядит она?
Синие глаза? Прекрасно!
Черны очи? Соглашусь!
Ну, а если с обаяньем
Доброта войдет в союз…
Вот такую дай мне, боже!
И не важно – будь она
Бледнолица иль румяна,
Белокура иль черна!
Пожонь, май 1843 г.
ИЗДАЛЁКА
Скромный домик, домик у Дуная…
Я о нем мечтаю, вспоминаю,
Что ни ночь, мне домик этот снится,-
И в слезах, в слезах мои ресницы!
Там и жить бы до скончанья века,
Но мечты уносят человека,
Будто крылья сокола, высоко…
Домик мой и мать моя – далеко!
Матушку целуя на прощанье,
Я зажег в груди у ней страданье.
Не могла залить мучений пламя
Ледяными росами – слезами.
Если б сил у матушки хватило,
Так она меня б не отпустила,
Да и сам бы я решил остаться,
Если б мог в грядущем разобраться.
Манит жизнь в лучах звезды рассветной.
Будто сад волшебный, сад заветный.
И поймешь уже гораздо позже -
Жизнь на дебри дикие похожа!
Озарен я был надежды светом…
Да уж что там толковать об этом,-
Странствуя по жизненной дороге,
О шипы я окровавил ноги.
Вы, друзья, на родину спешите.
Матушку мою вы навестите!
Не пройдите мимо, повидайте,
От меня поклон ей передайте.
Ей скажите: пусть она не плачет,
Сыну, мол, сопутствует удача…
…Знала б, как мои страданья тяжки,
Сердце бы разбилось у бедняжки.