Пешт, декабрь 1844 г.
ПЬЯНСТВО ВО БЛАГО РОДИНЫ
Ну, с богом! Выпейте, друзья!
Я тоже с вами пью.
Когда бываю во хмелю,
На грустную страну мою
Я веселей смотрю!
Она мне видится такой,
Какою быть должна.
Глотну – и будто бы одна
Из многих ран заживлена,
И не болит она!
Когда б на самом деле хмель
Мог родине помочь,
Я согласился б вечно жить
И вечно за отчизну пить,
Вот так – и день и ночь!
Пешт, декабрь 1844 г.
ЛИРА И ПАЛАШ
Вот снова небо в тучах
Над родиной моей…
Быть буре? Ну так что же!
Душа готова к ней.
Моя устала лира,
Ей хочется молчать.
Давно уж этим струнам
Наскучило звучать.
А там в углу палаш мои
В обиде на меня:
Ужель в ножны уложен
До Судного он дня?
Пешт, декабрь 1844 г.
ПРОТИВ КОРОЛЕЙ
Известно, ребятишкам все забава…
Народы тоже ведь детьми когда-то были,-
Их тешили блестящие игрушки,
Короны, троны, мантии манили.
Возьмут глупца, ведут, ликуя, к трону:
Вот и король! На короле – корона!
Вот королевство! Вот высоты власти!
Как кружат голову они. Похоже,
Что короли и в самом деле верят,
Что правят нами милостию божьей.
Нет, заблуждаетесь! Ошиблись, господа, вы!
Вы куклами лишь были для забавы!
Мир совершеннолетним стал отныне,
Мужчине не до кукол в самом деле!
Эй, короли, долой с пурпурных кресел!
Не ждите, чтоб и головы слетели
Вслед за короной, если мы восстанем.
А вы дождетесь! Мы шутить не станем!
Так будет! Меч, что с плеч Луи Капета
Снес голову на рынке средь Парижа,-
Не первая ли молния грядущих
Великих гроз, которые я вижу
Над каждой кровлей царственного дома?
Не первый грохот этого я грома!
Земля сплошною сделается чащей,
Все короли в зверьков там превратятся,
И будем мы в свирепом наслажденье,
Садя в них пули, как за дичью, гнаться
И кровью их писать в небесной сини:
«Мир – не дитя! Он зрелый муж отныне!»
Пешт, декабрь 1844 г.
ХОТЕЛ ТЫ, ДОБРЫЙ МОЙ ОТЕЦ…
Хотел ты, добрый мой отец,
Чтоб делом я твоим занялся,
Чтоб стал, как ты, я мясником,
А я – поэтом оказался.
Ты бьешь скотину топором,-
Пером я бью людей обычно.
А в общем, это все равно,-
И только в именах различье.
Пешт, январь 1845 г.
ЛЕПЕСТКИ С ЦВЕТОЧКА ОСЫПАЮТСЯ…
Лепестки с цветочка осыпаются,
А со мной любимая прощается.
Бог с тобою, любушка,
Милая голубушка,
Бог с тобой!
Желтый месяц через ветви смотрит голые.
Что-то бледные с тобой мы, не веселые!
Бог с тобою, любушка,
Милая голубушка,
Бог с тобой!
Падают на веточку росиночки,
А на щеки падают слезиночки.
Бог с тобою, любушка,
Милая голубушка,
Бог с тобой!
Розы вновь цвести весною примутся,
И дороги наши не разминутся.
Бог с тобою, любушка,
Милая голубушка,
Бог с тобой!
Пешт, 7 января 1845 г.
ЦВЕТКОМ МОЕЙ ЖИЗНИ БЫЛА ТЫ…
Цветком моей жизни была ты;
Увяла – все стало пустыней.
Ты солнцем сверкала когда-то;
Померкла – в ночи я отныне.
Мой дух ты на крыльях кружила.
Сломались они – не летаю.
Была ты огнем в моих жилах;
Остыла ты – я замерзаю…
Пешт, январь 1845 г.
МИР И Я
О человек, лишь жалость и презренье
Внушает мне обличив твое.
Я думаю, что ты – не царь природы,
А только раб и насыпок ее.
Ведь под конец, в последний день творенья,
Жизнь подарил тебе усталый бог:
Одна усталость у него осталась,
Творить добро и он уже не мог.
А все же я любил тебя когда-то…
Но чем же этот кончился союз?
Два близнеца – презренье с отвращеньем –
Теперь растут. И очень я боюсь,
Что никогда и заслужить не сможешь
Ты от меня иного ничего.
Ты раб-тиран! Ты чьи-то пятки лижешь,
Иль от других ты требуешь того!
Коль ты в неволе, жалкое творенье,
Так думаешь, что стал рабом и я?
Ты думаешь, что мне не безразличны
Твоя хула и похвала твоя?
Ты думаешь, что может червь тревоги
Подтачивать душевный мой покой?
Мол, я творю, и все ж трепещет сердце:
«А что на это скажет род людской?»
Что ж! Думай так! Но помни, что нисколько
Зависеть от тебя не буду я.
Иду я прямо и по той дороге,
Которую нашла душа моя.
И если, будто идола, меня ты
Подымешь над своею головой -
Коль вознесешь меня ты столь высоко,
Твой рабий зуб я вышибу ногой!
Пешт, январь 1845 г.