16
Ведь он сказал, что мысль его
В нем не умрет,
А день придет -
Покинет мысль свою темницу
И обойдет весь шар земной!
Так и случилось. Что не мог он
Достичь усильем долголетним,
На что он тратил труд напрасный,-
Все, все осуществилось вдруг:
Нашел он тайную печатню,
В земле сокрытую глубоко,
И там он отпечатал книгу…
Что было в том произведенье?
Там было, что попы – не люди,
А черти;
Короли – не боги,
А люди.
Было там, что люди
Все равны пред лицом господним,
И человек не только право
Имеет на свою свободу,
Но он обязан перед богом
Свободным быть!
Свобода – лучший дар господень,
И те, что этот дар не ценят,
Не ценят бога самого!
И книга вышла. Эта книга
С невероятной быстротою
В десятках тысяч экземпляров
Распространилась по земле.
Мир поглощал страницы эти,
Как освежающий напиток,
Но Власть от гнева побледнела,
Нахмурилась от гнева Власть,
И вот слова загрохотали:
«Мятежник-автор оскорбил
Его величество и веру!
Да понесет мятежник кару!
Ведь свят и неприкосновенен
Закон!»
И страшно был наказан автор.
Средь улицы его схватили
И повели…
И закричал он: «Погодите,
Я не хочу бежать! Пойду
За вами я беспрекословно,
Но подождите хоть немного.
Вы видите мансарду эту?
Я в ней живу!
Туда меня вы отведите
Хотя б на краткое мгновенье!
Жену и малого ребенка
Я обниму, благословлю,
А после этого тащите!
Простившись с ними, в ад пойду я,
А не простившись – не желаю
Попасть и в рай!
Вы не отцы и не мужья вы!
Что испытали бы вы сами,
Коль так бы поступили с вами?
Ведь, кроме сына и жены,
Нет у меня на свете близких,
А у жены и у ребенка
Нет никого другого в мире,
Лишь я один у них и есть.
О люди добрые, пустите
Проститься, увидать друг друга
Хотя б на краткое мгновенье
И, может быть, в последний раз!
О, не меня вы пожалейте,
А их! Они не виноваты,
Они закон не нарушали,
Так для чего же их карать!
О, боже! Вас не могут тронуть
Мои слова. Но пусть вас тронут
Вот эти слезы – капли крови,
Моей души смертельный пот!»
Рыдая, пал он на колени
И, как в былом своей любимой
Он ноги обнимал, так ныне
Колени обнял палачам,
Но палачи, смеясь жестоко,
Поволокли его к телеге,
Уже стоявшей наготове.
Увидев, что слова напрасны,
Все силы он свои напряг,
Чтоб, яростно сопротивляясь.
Спасти себя!
Боролся с львиною отвагой,
Но тщетно! Смяли, и связали,
И бросили его в телегу,
И, лежа в ней,
Вопил он страшные проклятья:
«Проклятье вам и вашим детям,
О сатанинские вы твари,
Одетые в людскую кожу!
Нет человеческого сердца
У вас в груди, там жабы скачут!
Пусть отвратительные язвы
Покроют ваши злые морды,
Как злоба кроет ваши души!
Пусть черви из помойной ямы
Сожрут вас всех!
Будь проклят ты, король злодейский,
Себя считающий за бога!
Ты черт проклятый, лжи ты демон!
Кто поручил тебе мильоны?
Не пастырь ты людскому стаду!
Красней твоих одежд пурпурных
Твоя кровавая рука,
Твой лик бледней твоей короны,
А сердце у тебя чернее,
Чем траур, тянущийся, точно
Ночная тень,
Вслед за деяньями твоими!
Проклятый вор!
Как долго ты еще сумеешь
Владеть украденною властью?
Зачем похитил ты права?
Пускай восстанут миллионы,
И если ты тогда посмеешь
Пойти наперекор народу
С толпой наемников своих,
Пусть бог не даст тебе погибнуть
В геройской битве, как мужчине!
Ты бросишься трусливо в бегство,
Захочешь спрятаться под трон,
Как под кровать собака лезет,
Но вытащат тебя оттуда
Со смехом дети и старухи,
И в умоляющие очи
Они начнут тебе плевать!
А те, кому давал ты ногу
Для поцелуя,
Твои оскаленные зубы
Ногами вышибут из рта!
Пусть выбьют из тебя пинками
Твою ничтожнейшую душу,
И сдохнешь ты в таком же горе,
В какое ты меня приводишь!
О, скорбь! Жена моя и сын!»
17
Дремал ли он и вдруг очнулся?
А может быть, с ума сходил он
И выздоровел? Без сознанья
Был час он или много больше?
Не знал он этого. Он думал
И думал – что это случилось?
Глядел и ничего не видел…
Очнулся он во тьме кромешной.
Сказал он: «Ночь. И, вероятно,
Я спал, и что-то мне приснилось…
Тот сон не целиком я помню,
Но он, конечно, был кошмарным.
Об этом даже и не стану
Жене рассказывать. Не надо
Ее пугать… Скорей бы утро!
Такой гнетущей, жуткой ночи
Еще, пожалуй, не бывало…
Любовь моя, меня ты слышишь?
Наверно, спит. Не отвечает.
Ну, ладно… Спите, дорогие!
Спокойно спите, тихо спите.
Но где ж рассвет? Когда же утро?
Меня задушит ночь густая.
Яви, рассвет, свой лик блестящий!
Хотя бы кончиками пальцев
Коснись меня. Мой лоб пылает,
Как будто извергают лаву
Из головы моей вулканы,
А мозг уже разъят на части…»
Чтоб отереть свой лоб вспотевший,
Он поднял руку. Что такое?
Что зазвенело?
Кандалами
Грохочет он! Все, все он вспомнил!
И холод пробежал по телу,
Как ветер мчится средь развалин.
Все, все теперь он вспомнил ясно:
Его на улице схватили,
И потащили, и связали,
И он не мог увидеть даже
Жену и сына своего.
Не мог он с ними попрощаться,
Взглянуть им в очи дорогие,
Которые его богатством
И счастьем были…
И теперь он
Меж стен тюремных под землею
Сокрыт бог знает как глубоко,
Во всяком случае, поглубже,
Чем труп,
Опущенный в могилу.
Когда ж он вновь увидит солнце?
Когда увидит дорогую?
Кто знает! Никогда – быть может!
А почему попал он в яму?
А потому, что вздумал людям
Поведать откровенье божье:
Есть общее добро на свете,
Которое должно достаться
Всем поровну, и это благо -
Ты, драгоценная Свобода!
И кто отымет у другого
Хотя бы крошечку Свободы,
Тот совершает грех смертельный
И истребленью подлежит!
«О ты, священная Свобода,
Теперь я за тебя страдаю,-
Сказал с великой болью узник,-
И если бы я в этом мире
Один был, как в былые годы,
То здесь, на каменной скамейке,
Сидел бы я теперь спокойно,
Так гордо, как сидит на троне
Король-насильник! И, ликуя,
Носил бы я свои оковы,
Как прежде – перстень обручальный!
Но у меня жена, ребенок.
Кто будет хлебом и любовью
Питать их? Что случится с ними?
О сердце, если ты не можешь
В холодный камень превратиться,
Так что же ты не разорвешься?»
Так он стонал, кричал и плакал,
А вечный мрак смотрел спокойно
И равнодушно на Сильвестра.
И замолчал он наконец,
Как будто сдался дух усталый,
И стал немым и неподвижным,
Таким бесчувственным, как камень
Тот, на котором он сидит,
Таким бесчувственным, как мрак,
Которым нынче он объят.
Не чувствовал, а только думал.
Летели мысли низко-низко,
Как птицы, чьи подбиты крылья:
«Тюрьма моя, сестра могилы!
Кем выстроена? Кто разрушит?
С каких ты пор стоишь? Доколе?
Кто до меня во мгле томился?
Свободолюбец, мне подобный,
А может быть, простой разбойник?
И здесь ли в прах он превратился
Иль снова божий мир увидел?
Прекрасен мир – поля и горы,
Леса, и реки, и равнины,
Цветы и звезды… Но, быть может.
Я больше их и не увижу,
А может быть, тогда увижу,
Когда забуду их названья…
Неужто год пройдет в темнице?
Здесь каждая минута – вечность,
Здесь время медленно плетется,
Как старый нищий одноногий!
Год! А быть может, даже – десять,
Быть может – двадцать. Даже больше!
Придите же ко мне скорее,
Вы, мертвецы, что здесь уснули!
Потолковать хочу я с вами.
Меня научите, быть может,
Как надо коротать здесь время.
О мертвецы, ко мне придите!
И я, уже мертвец, быть может,
Дурные сны в могиле вижу…
Меня живым похоронили,
Я мертв! Уже не бьется сердце,
А эта дрожь в груди холодной
Не боле, чем последний трепет
Больной души…»
И вовсе перестал он думать.
Ни в голове его, ни в сердце
Ни чувств, ни мыслей не осталось.
Сидел, как статуя, недвижно,
Смотрел он молча в очи ночи,
Заполнившей его темницу.
Застыли, омертвели члены,
И голова его склонилась,
И начал он терять сознанье,
И навзничь он упал на камни.
Заснул ли? Потерял ли намять?
Лежал он долго без движенья.
И вдруг,
Как будто поднят взрывом
Или железом раскаленным
Ожжен, вскочил с таким он воплем,
Что даже стены застонали:
«Куда ты? Стой!»
Простер он руки,
Как будто что то обнимая,
И снова рухнул на скамейку
Он, обессилев. И застыли
В его очах большие слезы.
И, будто выдыхая душу,
Он прошептал:
«Ушла. Исчезла!
Теперь всему конец. Свершилось!»
Что сталось? Кто его покинул?
Что кончилось? Приснилось что-то?
Нет. Было то не сновиденье,
И все ж не явь!
Перед Сильвестром
Явилось женщины виденье,
В котором он узнал супругу.
Она, она к нему склонилась
И на ухо ему шепнула:
«Господь с тобой! Я – отстрадала!»
Поцеловала и исчезла.
И он вскочил. Глаза раскрылись,
Но все ж ее он видел, видел
Еще мгновенье. Вслед за этим
Сгустилась тьма еще ужасней,
Как после молнии бывает.
«Господь с тобой! Я – отстрадала!»
Он вспомнил этот мертвый голос,
Он понял: больше не придется
Услышать этот голос нежный.
«Господь с тобой! Я – отстрадала!»
«Господь с тобой! Под страшным вихрем
Ты, ветвь души моей, сломилась!
С цветущей ветвью вихрь умчался,-
Зачем он дерево оставил?
Пусть вывернет меня он с корнем
И унесет за ветвью следом!
Пусть я найду тебя увядшей,
Чтоб весь остаток этой жизни
Проплакать у святых развалин.
За жизнь я больше не цепляюсь -
Я жизни цель уже утратил:
Была ты целью этой жизни!
Ведь для тебя я жил на свете,
Благодаря тебе и жил я,
О ты, любви моей богиня!
Действительность – лишь только ты,
А человечество, свобода -
Ведь это все слова пустые,
Лишь призраки, во имя коих
Бороться могут лишь безумцы!
Ты, только ты реальность жизни,
Ты – явь, любви моей богиня!
И ты потеряна навеки!
И если я, как крот, разрою
Всю землю – не найду тебя я!
Ты только прах, как все другое,
Такой же и ничем не лучше!
Среди других ты растворишься,
Как будто зверь или растенье!
Но даже и утрату эту,
Всю тяжесть эту понесу я,
До той поры пока не рухну,
Лишь удалось бы попрощаться
И ей сказать одно лишь слово,
Одно коротенькое слово!
Конец, конец! Ведь даже это
Господь мне не позволил сделать…
Как беспощаден бог небесный!
А человек, глупец ничтожный,
Склоняет перед ним колени,
Зовет отцом и обожает…
Нет! Ты – тиран, господь небесный!
Я шлю тебе свое проклятье.
Сидишь ты на небесном троне,
В своем величье хладнокровном
Земным тиранам уподобясь,
Сидишь, господствуя кичливо,
И, что ни день, зари лучами
И кровью из сердец разбитых
Окрашиваешь тусклый пурпур
Давно уж выцветшего трона!
Ты хуже всякого тирана!
Будь проклят! Так же, как отрекся
Ты от меня, я отрекаюсь
И от тебя! Пусть будет меньше
Одним рабом! Возьми обратно
Жизнь, что швырнул мне как подачку!
Бери назад! Отдай другому!
Пускай другой в ней прозябает!
Меня не тешит жизнь-подачка!
Я под ноги тебе бросаю
Всю эту жизнь! Пусть разобьется
Она, как черенок негодный!»
Он так вопил, что тьма дрожала
В испуге. И, вопя безумно,
Лбом он ударился о стену,
И зазвенела от удара
Стена, как будто бы от боли.
И так лежал он в луже крови,
Сочащейся из головы,
И все ж не умер, жив остался.
Жизнь горемычная прилипла
И приросла к нему так крепко,
Как и к душе его – мученья,
Как и к тюрьме его – безмолвье!