На рубеже моём последнем...

- О том,

Что билось и рвалось,

О том, что плакало и пело,

О жизни,

Что любил до слёз

Так тяжело и неумело.

* * *

Дни мои

Давние,

Словно под сердцем

Осколки.

Гляну в былое:

Как трудно

Прожил на земле!

Что-то забылось...

И всё-таки

В памяти столько,

Что для другого

Хватило б

На тысячу лет.

Прежде,

Чем стану землёй,

Поклонюсь троекратно

Отчему полю,

К которому

Болью приник.

Ты не поток,

Уходящий в меня

Безвозвратно, -

Входишь,

Навек превращаясь

В горючий родник.

Мир мой осенний,

Отрада моя и спасенье,

Видишь -

Над лугом

Над бывшим

Туманный платок...

Мир мой осенний,

Надежды моей воскресенье,

Не обдели меня

Поздней твоей теплотой.

22

ПРЕДВЕСТНЫЙ СВЕТ

«Предвестный свет». Казалось бы, что

особенного в этом сочетании? А между

тем, из-за этого названия сборника в

1985 году редактор Северо-Западного

книжного издательства (г. Архангельск)

Елена Шамильевна Галимова попала в

больницу.

Появление Михаила Николаевича ли-

тературная Вологда восприняла благо-

желательно, что пермяков удивило. Еще

когда мы готовились к переезду, друзья

качали головами:

- Пробиться трудно везде. Но если в

других городах могут появиться хоть

какие-то возможности, то Вологда - нуле-

вой номер. Там писатели стоят плотной

стенкой и «чужих» не пропускают.

Чужих! Но Миша появился по реко-

мендации непререкаемого в этих краях

авторитета. (Там услышал обиходное в этих местах название Союза писа-

телей - «Союзпис». «Союз... как?» - переспросил).

Его начали печатать местные газеты: «Вологодский комсомолец», «Крас-

ный Север». В 1985 году готовилось празднование 40-летия со Дня Побе-

ды. Особо патриотично настроенной публики среди пишущей братии не

было, и странным образом на эту роль неплохо смотрелся Михаил. Тема

Родины у него звучала очень искренне. В нём пробудился маленький сол-

дат сорок первого года, уста которого были зашиты не одно десятилетие,

и вот теперь он с каждым стихотворением всё ярче обретал собственный

голос!

...Тема войны глазами детей в то время в советском искусстве была уже

достаточно развита. Наиболее ярко это проявилось в кинематографии,

вершинами можно считать фильмы Андрея Тарковского «Иваново дет-

ство» и Элема Климова «Иди и смотри». Не будем сравнивать начинающе-

го поэта со знаменитыми режиссёрами по выразительности и мастерству,

но интересно, что он начинает там, где они завершили. Ни у Тарковского,

ни у Климова не звучит то, о чем Сопин говорит в стихотворении «Ветера-

ны»: «Опасны не раны, а сердца поразившая ложь!»

Конечно, всё это ещё достаточно декларативно, скорее заявка. Но прой-

дёт совсем немного времени, и тема станет едва ли не главной.

Перестройкой в обществе ещё и не пахнет, а в стихотворении «Октябрь.

Воскресный день...» («Предвестный свет», 1985 г.) читаем:

То в пламень чувств,

То в стылый веря разум,

Юродствуя,

Сметая алтари,

Стремясь со злом -

В себе! -

Покончить разом,

23

Мы столько бед

Успели натворить.

Там же, «Боль безъязыкой не была...»:

...Я сам творил тот суд посильно,

Чтоб смертный приговор отцу

Не подписать рукою сына.

Официальное общество еще полно самодовольства. Даже мыслящая

интеллигенция, собирающаяся на кухнях, видит в своем противостоянии

официозу нечто героическое. А Сопин уже без иллюзий:

«... Гляну в зеркало. Вздрогну. И сам от себя отшатнусь».

(Хочется высказать замечание относительно его манеры «рваной стро-

ки». Многих она приводила в недоумение, мне самой частенько хотелось

«ужать». К тому есть и чисто практические соображения: рваная строка

занимает слишком много места на странице, а за всё надо платить. Но

Миша категорически не соглашался. Он очень большое значение прида-

вал каждому акцентному слову, даже местоимению, вынося их в столбик.

Получалось как бы биение пульса).

...Кожинов переслал свою рекомендацию, адресованную Пермскому

книжному издательству, в Архангельск. Сделал несколько поправок (убрал

выпады против известных мастеров), а в остальном сгодилось. Вторую

рекомендацию дал секретарь Вологодского отделения Союза писателей

В. А. Оботуров.

Назначили редактора - Елену Шамильевну Галимову. Это можно было

считать счастьем: попасть к специалисту, который так тонко чувствует

русское слово! Её профессия была наследственной - отец прославился как

исследователь-собиратель поморского фольклора.

Впоследствии она скажет Михаилу: «Ваша книжка была для меня ред-

костью и радостью. Не помню уже, сколько лет не работала с таким удо-

вольствием». Другой сотрудник издательства заметил: «Эту книжку можно

разорвать по листочкам и раскидать по разным рукописям, а потом со-

брать и безошибочно назвать автора».

Но работа потребовались большая. Сроки «под юбилей» дали сжатые -

два месяца, а рукопись была пухлой. Почти каждое стихотворение возвра-

щалось с почеркушками, восклицаниями-вопросами, плюсами-минусами,

замечаниями типа: «А м.б., (может быть) лучше так?» И неоднократно!

Долго бились над стихотворением «Ударю в ладони и вздрогну!». Елена

Шамильевна считала его для рукописи принципиально важным, а автор

никак не мог довести до кондиции.

Оттрубив смену по слесарной профессии, Миша залегал на диван в

дальней комнате нашей, уже вологодской, «хрущёвки» закрывал дверь и

заполнял пространство табачным дымом. Иногда это продолжалось дале-

ко за полночь. Мы с детьми оставались в ближней: я на диване, один сын

на раскладушке, другой на полу...

Миша вспоминает, что жил тогда «на разрыве». К нему ещё никогда не

предъявляли сразу столько требований. Очень хотелось, чтобы книжка

вышла, и было ощущение опасности, что рукопись изменится к худшему.

Понимал, что она слишком велика по объему, и было всего жалко. При-

знавался: когда редактор приняла работу, почувствовал себя настолько

измочаленным, что «сил хватило только на то, чтобы выдохнуть воздух, а

скажи, что надо переделать еще раз - рухну и не встану».

24

Однако сотворчество с Галимовой оказалось на пользу. Пошли новые до-

бротные стихи: «Снега и синицы...», «Всё прозрачнее верб купола...», «Дни

мои давние...», «Если выйти в поле...», на фоне их стало терпимее расста-

ваться с более слабыми. В то же время, другие стихи урезались, и не всегда

понятно, почему. Так, от «Узкоколейки» был отрезан «хвост», Миша очень об

этом жалел. В стихотворении «Плывёт метель над крышей» словосочетание

«стоит еврей-скрипач» заменили на «стареющий скрипач» (про евреев пи-

сать не полагалось?). Вместо «Роковая звезда бездорожья» стало «Ни огня.

Лишь звезда бездорожья...» (Вместо напевности - спотыканье). Но разве

могло быть в нашей бурной жизнерадостной жизни что-то роковым?!

Впоследствии мы узнали, что Елена Шамильевна была ни при чём. Она

сама попала с этим сборником «в переплёт». Заставляя Мишу работать,

перед своим начальством отстаивала то, что считала важным. Не всегда

это было возможным. Потом она говорила: даже то, что в конечном счете

вышло, можно считать прорывом.

Неожиданным препятствием к публикации стало название сборника.

Миша назвал его «Предвестный свет», что привело начальство Галимовой в

замешательство. Какой может быть предвестный свет, когда и так светло?