Хазарапатиша утерся. Он в этом доме связей не имел, и это не в первый раз выводило его из себя. Семья Набарзана уже сто лет состояла в тесных отношениях с когда-то могущественным, но ныне постепенно увядающим торговым домом Мурашу. Сказать по правде, Мурашу так и не смогли достичь вершин, занятых их конкурентами. Им не удалось вступить в партнерские отношения с заморскими торговыми домами. А Эгиби даже в Афинах знают.

Способов воздействия на купцов Эгиби не существовало. По крайней мере, хазарапатише не удалось придумать ни одного. Получив от шахов право откупа податей, сосредоточив в своих руках денежные потоки всей державы, богатства шахрабов и чиновников помельче, купцы-ростовщики никого и ничего не боялись. Даже если найти способ обойти Мазея, среди глав семи привилегированных родов, которым не требуется стоять в очереди к хазарапатише, чтобы попасть к государю, найдется кто-то еще, кого великий шах выслушает с не меньшим вниманием. А если хазарапатиша превысит свои полномочия и обидит почтенных купцов, совершив насилие, хотя бы даже над их рабами... Не сносить ему, пожалуй, головы. Властители монет бдительно оберегали свои секреты, а кроткий Кодоман на один день вполне способен вернуть времена жестокого Оха...

Можно, конечно, потрясти эту девку, Вашти, но ее госпожа Барсина дружна со Статирой, дочерью государя. Пожалуй, без огласки и скандала не получится, а шума Набарзан не любил.

Итак, Фратаферн сбежал. Набарзан не сомневался, что он сейчас скачет к Одноглазому. Люди, отправленные по самым главным дорогам в погоню, вернулись ни с чем.

Что знает сириец? В лучшем случае то, что знают все: выступление войска намечено на шестнадцатый день месяца Тир, именуемый еще днем Михра[43]. В худшем... Что Набарзан знал наверняка, так это то, что Фратаферн в своем деле из первых. Переиграл, собака. Давно надо было его удавить, да все пытался выжать из мерзавца какую-никакую выгоду. Эх...

С этого дня Набарзан ждал от яванов какой-нибудь подлости. Вот и дождался.

Гонец из Киликии догнал войско возле селения Гавгамелы и хазарапатиша, как обычно, первым узнал о дерзком нападении Птолемея на Тарс. Арсам, не ожидавший налета, был разбит и отступил с остатками войска на восток, к городу Малл. Проклятье, он должен был защищать Киликийские ворота, но теперь они открыты для Одноглазого.

Шахиншах созвал малый совет из одних военачальников. Едва им объявили о случившемся, как Реомифр, брызгая слюной, забыв об этикете, который, впрочем, не особенно соблюдался в узком кругу, вскричал:

– Не может быть! Как Одноглазый смог просочиться через Киликийские ворота? Или этот бездельник Арсам проспал его?

В тайне Реомифр ликовал: чем глубже в дерьмо нырнет Арсам, тем больше у него, Реомифра, шансов занять его место. Начальник конницы еще в Вавилоне заручился поддержкой Мазея, который совсем недавно сам правил Киликией.

– Арсам бдителен, – возразил Оксафр, – охрана прохода – его прямая обязанность. Как он мог проспать? Ведь сам же и предлагал в донесениях накрепко запереть Врата, дабы не пустить Одноглазого в Киликию. Действительно, уму непостижимо, как яваны туда проникли.

– В том-то и дело, что на Тарс напал не Одноглазый, – сказал Набарзан.

– А кто? – спросил Бесс, резко выделявшийся на фоне присутствующих своей густой рыжей бородой. В отличие от бороды шахиншаха, выкрашенной охрой, достояние бактрийца было природным.

– Одноглазый сидит в Анкире, это известно совершенно точно. Яваны пришли с моря. Высадились тайно и стремительным броском овладели городом.

– Тайно?! Как можно тайно провести корабли вдоль побережья, которое постоянно сторожит наш флот? Где был Аристомен?

Присутствовавший на совете фессалиец Аристомед, командир кардаков, вздрогнул, но речь шла не о нем, а о человеке со схожим именем, навархе-наемнике, державшем флот в Саламине Кипрском.

– У Аристомена не так уж много кораблей, – ответил Набарзан, – к тому же никто не ожидал, что яваны решаться подставить спину Мемнону.

Хазарапатиша замолчал. Остальные военачальники тоже перестали шуметь и посмотрели на повелителя.

Войска собирались к лагерю у Арбел почти месяц. Шахиншах ждал прибытия Мемнона, но Аристомед, жаждавший высоких чинов и опасавшийся, что родосец, появившись при дворе, вернет расположение Кодомана и задвинет его, Аристомеда, в тень, смог убедить шахиншаха в том, что Мемнон не нужен. Действительно, сил у него – кот наплакал, но те, что есть, удачно отвлекают часть войск Одноглазого. Пусть себе на западе торчат. Врага лучше всего бить по частям, а у великого шаха и так храбрых воинов хватает. Вон, бактрийцы, как раз, подошли.

Кодоман отличался большой осторожностью и нерешительностью, однако ему наскучило сидеть на месте, настроение его постоянно менялось, и, в конце концов, он отдал приказ к выступлению войска без родосца и его людей. Посланник Тимонд еще даже до Родоса не добрался, не говоря уж о Митилене.

В день выступления с запада прилетел голубь, принесший на лапке весть о внезапной болезни Мемнона. Новость сообщал Фарнабаз, который опасался, что дядя умрет и просил инструкций, надеясь, что великий шах титул карана передаст ему, а не Автофрадату.

У Дарайавауша заболела голова. Он слег пластом в своей роскошной четырехколесной крытой повозке и не желал думать о войне. Однако пришлось.

– Достойна похвалы, Набарзан, твоя защита провинившихся, – сказал великий шах, – я знаю, что ты соблюдаешь справедливость всегда и во всем, как и надлежит истинному сыну Парсы, высшая добродетель которого – правдивость.

Шахиншах поморщился: столь длинная речь привела к новой вспышке боли в висках. Превозмогая ее, он продолжил:

– Тем не менее, трусость Арсама не может быть прощена...

Реомифр заулыбался.

– ...страх помутил его рассудок и он забыл о своем долге. Теперь ничто не мешает Одноглазому пройти в Киликию. Несомненно, именно так он и поступит, любой разумный полководец на его месте ушел бы с равнины в горы.

– Позволь, сказать, о великий, – поклонился Бесс.

– Говори, брат мой.

Кодоман всегда обращался к Бессу таким образом, дабы порадовать его, ибо хорошо к нему относился. Родство их не было близким. Всякий раз, слыша слово "брат", произнесенное государем в адрес бактрийского шахраба, обязательно кривился Оксафр.

– Если яваны оставят Анкиру, твое войско легко и быстро, не встречая сопротивления, достигнет Сард. Мы отрежем яванов от их тылов, рассечем пути снабжения, и они окажутся в ловушке, – сказал Бесс.

– Я согласен с почтенным Бессом, – прогудел Оксафр, совершенно неожиданно для самого себя, поддержав родственника-конкурента, – если они попытаются ударить в спину, что же, тем хуже для них. В Каппадокии мы легко их побьем. Тогда ничто не помешает нам вернуть Фригию и Лидию еще до зимы. А там и все остальные владения очистим от яванов.

– Прикажи, государь, – запальчиво воскликнул Бесс, – мои бактрицы разгонят фалангу яванов, как стадо баранов! Никто не устоит против удара нашего клина!

– Действительно, – подтвердил Оксафр, – мы знаем, что у яванов совсем мало конницы. На равнине они не противники нам.

– Вы предлагаете забыть про Киликию и продолжать путь, согласно ранее утвержденному плану? – спросил шахиншах.

– Не забыть, – мягко поправил Набарзан, поглядев на большую карту, расстеленную на столе, вокруг которого расположились военачальники, – пусть Арсам продолжает сражаться за Малл, Исс, пусть свяжет боем Одноглазого, притянет его к себе. Даже если все воины Арсама падут, мы успеем войти во Фригию. А яваны в Киликии, отрезанные от ионийских городов, сдохнут с голоду.

– Или захватят Кипр, – вставил Аристомед.

– Каким образом? – удивился Оксафр.

– Ты забываешь, почтенный Оксафр, что Тарс Антигон, или кто там у него заправляет флотом, взял ударом с моря. То есть войска Монофтальма прибыли на кораблях. У Арсама четыре тысячи воинов, не считая ополчения. Если его бьют, значит, число эллинов соизмеримо. Из этого следует, что флот, доставивший их в Киликию, сопоставим с нашими силами на Кипре. А Кипр – такой лакомый кусок. Я бы непременно на него позарился.