Шахиншах, напротив, не спешил. Готовясь к войне, он, будучи нерешительным по складу характера, старался предусмотреть кучу мелочей с великим тщанием. Дарайавауш не поехал в зимнюю резиденцию в Экбатанах. Чем теплее становились дни, тем меньше времени он проводил в охотах и увеселительных прогулках, посвящая большую его часть военным совещаниям и упражнениям в стрельбе из лука.

Будучи сложением скорее хрупок, нежели могуч, шахиншах, тем не менее, по праву имел славу доблестного воина. Более двадцати лет назад, тогда еще не Дарайавауш, а Кодоман, он победил в единоборстве знаменитого поединщика племени кадусиев, придумавших воевать с его царственным родственником, шахиншахом Охом-Артахшассой. С тех пор он больше не участвовал в сражениях, но не оставлял регулярных воинских занятий, следуя правилу, установленному для знатных юношей и зрелых мужей самым первым государем парсов из тех, кто носил имя "Добронравный":

"Как всадник, я хороший всадник. Как лучник, я хороший лучник, и пеший и верхом".

Придворным была известна любовь Кодомана ко всему эллинскому. Он даже стал носить на поясе прямой меч-ксифос, отказавшись от акинака. Придворные шептались по углам, а маги и вовсе открыто объявили, что это дурное предзнаменование, сулящее гибель державе парсов. Дарайавауш, если и знал об этих разговорах – не обращал на них внимания. Он окружил себя эллинами, бежавшими от Филиппа и Александра, и все чаще прислушивался к их словам.

Шахиншах прекрасно говорил на ионийском диалекте, много читал, изучая сочинения эллинских историков, особенно Ксенофонта, который более других был осведомлен о военном устройстве державы парсов, изучив его изнутри во время знаменитого "похода десяти тысяч". Шах стал горячим поклонником западного военного искусства и считал своих наемников более боеспособной силой, чем даже "бессмертных", не говоря уж о простых щитоносцах-спарабара. Будь такая возможность, он бы всю армию сформировал из эллинов, которым достало бы беспринципности, чтобы с легким сердцем воевать против своих же соплеменников. Однако хитрые эллины еще со времен Междоусобицы, когда в борьбе за трон Парсы схватились братья Куруш и Арсак, задрали свою цену до небес. И совершенно справедливо – те десять тысяч наемников, которых Ксенофонт вывел из сердца Азии после неудачной для них битвы при Кунаксе, всем в Парсе доказали, что запрашиваемых денег они стоят. Наемники очень дорого обходились далеко не бездонной казне.

Выход нашел еще Ох, а Дарайавауш активно развивал его идею: шахи занялись созданием войска из парсов, вооруженных эллинским оружием и обученных сражаться в строю фаланги. Во главе этих отрядов, получивших название "кардаков", стояли эллины, которые втихаря над ними посмеивались: вид у оштаненных варваров в льняных панцирях, вооруженных гоплитскими копьями и щитами, был донельзя странным.

Дарайавауш возлагал на кардаков большие надежды, но вынужденно признавал, что их численность и боеспособность пока оставляют желать лучшего, поэтому немало времени проводил в бесконечных инспекциях. Командирами кардаков шахиншах поставил эллинов-наемников и совещался с ними чаще, чем с военачальниками из числа парсов.

Это приводило к обидам. Парсы ревниво смотрели в сторону Аристомеда-фессалийца, командира кардаков, предполагая в нем очередного Мемнона. Особенно возмущался (конечно, не в лицо шаху) Реомифр. Набарзан был убежден, что Реомифр ненавидит Мемнона в первую очередь за то, что тот оказался прав в своей оценке сил Александра. Особенно битый полководец бесился от осознания того, что нахлестывая коня, с сердцем, стучащим в пятках, он удирал от мертвого врага.

Набарзан ненависть Реомифра разделял. Ему не нравились эллины, не нравился Мемнон, он не доверял ни ему, ни кому из его родственников, даже если они приходились ему, хазарапатише, единоплеменниками, как Артабаз. Неудачи Мемнона облегчили задачу хазарапатиши, который изо всех сил помогал Дарайаваушу утвердиться в мысли, что назначение родосца караном с обширными полномочиями было ошибкой.

Его усилиями шахиншах, наконец, принял решение отозвать родосца из Эгеиды. Племянник Мемнона, Тимонд, отправился под стены осажденной Митилены с приказом к дяде сесть вместе со всем войском (вернее, его остатками) на корабли и отплыть в Атар, который эллины называли Тройным городом, Триполем, а далее идти по суше к Арбелам. Шахиншаху для войны требовалось как можно больше эллинских наемников, и он не желал их распылять по очагам военных действий, собираясь объединить в ударный кулак.

Набарзана беспокоил Артабаз, но удача оказалась на стороне хазарапатиши: шахиншах сам не желал того видеть. Зная за собой излишнюю для владыки половины мира мягкость и склонность к прощению, Дарайавауш сам избегал встречи, во время которой, поддавшись жалости, непременно помиловал бы друга своего отца. Шахиншах старательно изображал гнев, хотя уже начинал тяготиться им.

Впрочем, избегать Артабаза было не так уж и ложно: занятый военными приготовлениями, Дарайавауш почти не вспоминал про него, а тот всякий раз упирался в непреодолимую стену, которую возводил перед ним хазарапатиша. В результате Артабаз остался в стороне от подготовки войска и не имел никаких сведений о планах владыки.

Это играло на руку Набарзану, который подозревал старика в двурушничестве, прекрасно помня, как тот интриговал против Оха, выходя вместе со своими родичами сухим из воды. Хазарапатиша давно уже выявил всех подсылов, работавших на Артабаза. Часть удавил, остальных перевербовал. Конечно, доверял он им с большой оглядкой. За ними всегда нужен глаз да глаз, особенно за Фратаферном.

Сириец появился у Набарзана вечером того же дня, когда о его появлении доложил Багавир. Сведения Фратаферна о делах в Ионии не отличались новизной и не представляли большого интереса. Хазарапатиша и так уже знал о том, то Антигон собирает войско в Сардах, готовясь к выступлению на восток. Тем не менее, лазутчик получил оговоренную плату и спокойно отправился в гостиный двор дома Эгиби. Багавир организовал за ним слежку и периодически докладывал, что сириец ведет себя спокойно, без суеты. К Артабазу он больше не заходил, занимался своими самоцветами.

Все же что-то не давало Набарзану расслабиться, необъяснимое чувство, нажитое годами службы главой шептунов. Подошел день большого совета, на котором шахиншах объявил давно уже утвержденные планы перед многочисленными придворными. Артабаз присутствовал на приеме, ибо Дарайавауш, в кои-то веки решивший пробежать глазами список приглашенных подданных, не обнаружил имени старика и попенял за это хазарапатише. Гнев шахиншаха остыл, он пребывал в хорошем настроении от уверенности в том, что кампания против яванов спланирована хорошо. Набарзану ничего не оставалось, как подчиниться.

Предчувствуя недоброе, он напомнил Багавиру приказ не спускать глаз с сирийца, однако в тот же день каппадокиец с серым от страха лицом доложил хазарапатише, что Фратаферн скрылся от слежки. Набарзан скрипнул зубами и проклял сам себя за то, что не отдал приказ усилить стражу во всех воротах Вавилона. Впрочем, это ни к чему бы не привело: "Врата бога" открыты на все стороны света, слишком много входов и выходов, а люди, простые служилые люди, всегда были слабым местом в интригах и расчетах хазарапатиши.

– Он встречался с Артабазом? – грозно прорычал начальник над шептунами.

– Н-нет, – пролепетал Багавир, обычно невозмутимый, но теперь сам на себя не похожий.

– С кем-то из домашних слуг старика?

– Нет, нет, он даже близко не подходил к его дому. И слуги не искали встреч. Хотя... – Багавир почесал затылок, – Вашти, служанка Барсины, беседовала с каким-то конюхом, служащим в доме Эгиби.

– Болван! – рявкнул Набарзан, – найти этого конюха, душу из него вытрясти! Что передал сирийцу, как и куда тот убрался из города?

– Слушаюсь!

Однако в доме Эгиби Багавиру заявили, что людей своих хватать не позволят, даже если речь идет о конюхе. А если начальник Багавира будет настаивать, им, уважаемым купцам, придется пожаловаться Мазею. Кандидат в зятья шахиншаха и правитель Вавилонии был самым уважаемым клиентом торгового дома с многовековой историей.