Я направилась вперед и толкнула скрипучую калитку, твердо решив, не обращать внимания на пронизывающую сырость. Я шла, почти не замечая, куда ступаю. Лишь когда ноги скользили или увязали в грязи, так что трудно было идти, я отвлекалась от раздумий и переключала внимание на дорогу. Я волновалась перед встречей и мысленно проговаривала то, что скажу деду.

   Моя беспечная вера в старика сильно пошатнулась. Я понимала, что между нами уже не будет той беззаботной легкости, с какой мы общались. Кроме того, был еще мой отец и та огромная, длинной в тринадцать лет глава моей жизни, которая трагически завершилась в канун светлого рождества. Прошлое... Оно встало между нами непроницаемой стеной и разбередило незаживающие раны. Ведь именно дед стал виновником полного и бесповоротного разрыва с моим отцом. Он, не задумываясь, отверг решение сына и отказался от него, когда тот поступил так, как велело сердце и разум.

   Раньше, не зная старика, я безоговорочно верила и в его жестокость, и его бесчувственность, позволившие вычеркнуть родного сына из своей жизни. Но теперь я не знала чему верить. Я вспоминала его одинокий отрешенный взгляд, когда он с горечью и болью говорил о своих ошибках. Передо мной был истерзанный мукой утраты человек, давно осознавший всю тяжесть своего поступка и раскаявшийся в нем. Сейчас я это видела со всей ясностью. И всей душой хотела выслушать его и попытаться понять. Ведь вопреки всему, я была ужасно обрадована, что мистер Лемуэл оказался мне гораздо ближе и роднее. Я думала о том, как же замечательно и в тоже время необычно, что в этом удивительном, непохожем ни на кого человеке я нашла не только друга, но обрела деда, которого у меня никогда не было!

   Наконец я добралась до бревенчатого моста. Я сильно опоздала, так как пришлось делать крюк и обходить размытый паводком овраг. За ночь низины превратились в вязкие болотины, и я чуть было не поплатилась за свою невнимательность, но вовремя сообразила, что за странные чавкающие звуки слышаться у меня под ногами.

   При моем появлении дед поднялся со скамейки и обрадовано крякнул. Я отчетливо услышала нотки облегчения.

   - Ты пришла, - отрывисто произнес он, как будто бы удивляясь этому факту, и в его глазах затеплились искорки надежды.

   Я остановилась чуть в стороне от него, стараясь придать своему лицу выражение полного безразличия. Но вряд ли этой миной провела старика, так как он заухмылялся и стал потирать ладони привычным жестом, означавшим, что он всем доволен, и что настала та самая приятная минутка, когда просто необходимо закурить трубочку.

   - Вы удивляетесь, будто ожидали совсем другого.

   - Тебя так долго не было...

   Я пожала плечами, продолжая разыгрывать безразличие.

   - Возможно, это моя маленькая месть вам. Заставить вас ждать и мучиться в догадках, не зная, захочу ли я иметь с вами дело. Интересно, сколько бы вы сидели тут, задержись я дольше?

   - Думаю, до самого конца.

   Он произнес слова так тихо, что мне почудился в них двойной смысл.

   Сам же старик начал готовиться к своему излюбленному делу. Достав из кисета мятый платок, он расстелил его на скамейке и выложил огниво, трут и ершики. После тщательного продувания трубки, он выбил ее о тыльную сторону ладони и прочистил мундштук ершиком. Его глубокая сосредоточенность немного нервировала меня. Такое ощущение, будто старик вершит ритуальное таинство. Меня так и подмывало съехидничать и спросить, что ему важнее: разговор со мной или его бесценная трубка.

   Прикрыв от наслаждения глаза, граф наконец-то задымил и, выдержав паузу, тихо произнес:

   - Я бы все равно поговорил с тобой, если бы ты не пришла. Приехал бы к твоей тетке, - признался старик и взглянул на меня сквозь дымовую завесу. Глаза у него слезились, то ли от едкого дыма, то ли от переизбытка чувств. - Ты ведь и сама хочешь этого разговора. Тебе ведь не безразлично... все это. Только вот я не совсем еще понял, что все-таки тебя влечет больше: развалины за моей спиной или твой дед-дуралей.

   Решив, что юлить глупо, когда сама же требую откровенности, я призналась:

   - Да, я ждала этого разговора, - продолжала я, - С утра я готова была забыть все, сделать вид, что не знаю вас. Но поняла, что не в силах отказаться от открывшейся возможности. Когда стоишь всего лишь в шаге от мечты, никакие преграды не способны остановить это шаг.

   - А что, есть какие-то преграды?

   Старик как всегда лукавил.

   - Вы же прекрасно знаете, что есть. И не прикидывайтесь, от вас за мили несет лукавством.

   Я подошла к берегу и ступила на бревенчатый мост. Кажется, десятки лет прошли с того дня, когда я сидела здесь, свесив ноги в воду, и увлеченно рисовала, а под ивовыми ветвями стоял смешной человечек, похожий на лепрекона, в зеленом сюртуке и котелке, и наблюдал за мной.

   - А куда у вас делась борода? - неожиданно выпалила я, и сама же вместе со стариком изумилась столь нелепому началу.

   - Здесь какой-то подвох?

   - Да нет же, - засмеялась я. - В детстве я слушала истории о родителях, и Мэг, описывая графа, говорила, что у него, то есть у вас, седая борода. Я и представляла вас таким грозным стариком с крючковатым носом и длинной лохматой бородищей.

   - А вместо этого я оказался сморщенным коротышкой с жиденькими волосиками на макушке! Не совсем подходящий облик для графа Китчестера, да?

   Мы оба улыбнулись этому замечанию, и натянутость, сковывавшая нас, немного отступила.

   - На самом деле у меня была борода, - сказал дед, ощупывая подбородок, - но я долго болел, после того как... после того как выгнал Эдварда, и все мое бородатое богатство повылазило.

   - Вы переживали?

   - Из-за бороды то? - спросил он и хохотнул, увидев мой возмущенный взгляд. - Думаешь, я совсем бессердечный? Я очень хочу, чтобы ты поняла, почему я сделал то, что сделал, и, если сможешь, простила.

   - Вам не у меня надо просить прощения. Мне вы ничего плохого не сделали.

   Он хотел возразить, но лишь еле заметно покачал головой.

   - Каждый день я проклинаю себя за трусость. Я уговариваю себя, что вся беда в нашей фамильной гордости - все Китчестеры, горды до безобразия, - но я уже слишком стар, чтобы прикрывать правду высокопарными словечками. Я боялся, Роби, страшно боялся, что услышу от Эдварда отказ, и все из-за той же гордости.

   - Но вы даже не попытались! Я не верю, что отец отказал бы вам.

   - Мы в жизни поступаем так, как считаем единственно верным. Но если ошибаемся, то узнаем об этом слишком поздно, чтобы что-то исправить. Мне тяжело признаваться в этом. Я ждал, что он сам вернется! Тогда мне казалось, что я прав, а Эдвард оскорбил меня, не приняв моей воли. Он еще слишком глуп, думал я, а эта ситуация хорошо прочистит ему мозги и научит кое-чему в жизни. Нужда и заботы скоро ему опостылеют, и он прибежит обратно! Так я рассуждал...Но вышло иначе. Время шло, а от него не было ни слуху ни духу. Только тогда я понял, что совершил. И самое неприятное - я осознал собственное бессилие что-либо исправить.

   - Но почему? Я до сих пор не понимаю, почему вы выгнали его, чем вас не устроила моя мать? - мой голос зазвенел. Я чувствовала, как во мне нарастает буря возмущения и горькой обиды за своих родителей.

   - Потому что был слеп! Потому что не заметил, когда мой сын перерос свою юношескую мечтательность. Он стал таким же гордым, как и все Китчестеры. Ему нужна была самостоятельность, а не твердая отцовская рука, которой я хотел управлять им. Боже, как я был зол тогда! Мой собственный сын не захотел подчиняться моим приказам! Это случилось впервые, и оттого было еще более оскорбительным. Я так вспылил, что готов был собственными руками придушить его, но, слава богу, Нора была рядом...

   Старик замолчал, не в силах продолжать. Я же не смела отвести взгляд, боясь пропустить малейшее изменение его лица. И уловила момент, когда этот человек, будто переломался в хребте, его плечи опустились, а тело ощутило весь груз прожитых лет. В один миг он сделался смертельно уставшим. Словно почувствовав мою жалость, он в негодовании на самого себя побледнел и очень громко, почти яростно, крикнул: