— Ну как, не убился?

— Да нет, пустяки, — вытирая грязное лицо, говорил Соколов, — что-то сегодня лошадь волнуется. Вчера свободно барьер брала…

Верховой ездой Соколов увлекся не на шутку. В заброшенной кузнице он раздобыл пару старинных стремян. После этого, куда бы мы ни приходили, он первым долгом разыскивал кузницу и рылся там в старых железках, стараясь найти шпоры. К сожалению, все его поиски были безрезультатны. А однажды с Соколовым произошел неприятный случай. Приехав в один из местных партизанских отрядов, он привязал к дереву лошадь. Когда же он собрался уезжать, то обнаружил, что кто-то срезал одно стремя. Виктор чуть не взвыл с досады.

Как-то вечером по просьбе жителей ребята собрались в просторной избе: пели песни, декламировали стихи. В последнее время у нас стало правилом коротать свободные часы в кругу населения. Все на минуту забывали о черных днях оккупации, вспоминали довоенное время.

Помню, с каким душевным подъемом пел Виктор Соколов свою любимую песню «Трансвааль».

Люди сидели не шелохнувшись, внимательно слушали. Под Трансваалем все подразумевали свою советскую Родину, которая также была объята пламенем войны. Песня звала народ на священную борьбу с врагами.

Когда Виктор доходил до последнего куплета, материнские сердца не выдерживали, и женщины начинали плакать.

Были у нас и свои гармонисты, самые юные бойцы отряда: Федя Попков и Володя Волков. Они пришли в отряд прямо со школьной скамьи и, как гармонисты, пользовались в отряде большим уважением. Мы достали им одну гармошку, и они играли по очереди.

Когда на импровизированной сцене Поповцев читал горьковского «Буревестника», вернулся из разведки Горячев. Несмотря на важность донесения, Николай не осмелился нарушить тишину и потихоньку подал мне знак. Мы вышли. Сдерживая радостное возбуждение, Николай рассказал, что в селе Гривино, близ Новоржева, стоит небольшая немецкая часть, в которой служат сорок поляков. Поляки, как шепнул Горячеву один крестьянин, давно ищут связи с партизанами.

Сообщение Горячева нас обрадовало.

К Гривину была послана группа бойцов во главе с Вереничем. Веренич давно мечтал встретить своих земляков и за порученное дело взялся с радостью. Весь день бродил он с разведчиками возле Гривина. Но никто из поляков не показывался. Вечером наши бойцы задержали гривинского полицая, который рассказал им все подробности.

Гарнизон располагался в большом двухэтажном здании. Нижний этаж занимали немцы, верхний — поляки. На ночь для поддержки гарнизона из Новоржева приезжали на автомашине полицейские.

На следующий день весь отряд готовился к боевой операции. Мы с Соколовым и Вереничем сидели над картой, обсуждая план операции.

…Ночью отряд остановился в двух километрах от Гривина. Привязав лошадей, мы тихо пошли к селу. В деревне запели петухи. Было начало четвертого. В лощине чернели три избы. Мы решили заглянуть туда. Постучали в окно. В дверях появилась немолодая женщина.

— Матка, наш германские зольдат есть деревня? — спросил я на ломаном русском языке, стараясь выдать себя за немца.

Но провести женщину не удалось. Она поняла нашу хитрость, сразу же признала нас и проговорила:

— Гоните, милые, их отсюда, гоните иродов!

Женщина рассказала нам, как лучше подойти к казарме. В тыл гарнизону мы выслали засаду во главе с Горячевым, а сами стали карабкаться по крутой горе. Наш план прост: Соколов снимает часовых, а отряд полукольцом охватывает вплотную казарму и по сигналу открывает огонь по нижнему этажу.

Сжимая в руках снайперскую бесшумную винтовку, Соколов по-кошачьи обходит казарму. Пригнувшаяся его фигура в белом халате скользит на фоне здания, как призрак.

Близость утра притупляет бдительность часового. Солдат заходит в коридор. Там не дует. Он прячет лицо в поднятый воротник шинели, облокачивается на карабин и дремлет. И вдруг часовой слышит чьи-то крадущиеся шаги. Он пробуждается, выскакивает на улицу и лицом к лицу сталкивается с Виктором. В дрожащих руках немца лязгает затвор, но Соколов стреляет первым. Часовой мешком валится на землю.

Мы не заставили себя долго ждать. Веренич подтащил к колючей проволоке тупорылого «максимку», Нефедов — второй номер — расправил в руках змейку патронов. Наши автоматы уставились черными глазками в окна здания.

— Огонь!

Звякнули разбитые стекла, на втором этаже со звоном вылетела рама, выбитая ударом ноги. Несколько голосов сверху закричали:

— Мы поляки! Мы с вами!

Веренич громко запел:

Но из подвала резанул вражеский пулемет. Упал партизан. Из подвала послышались голоса гитлеровцев.

— Гранатой их! — крикнул я.

Сверкнули огненные вспышки гранат, эхом отдались взрывы. Фашистский пулемет захлебнулся.

Немцы и полицейские оказались в тисках: поляки сверху, мы снаружи. На улицу выскочила группа немцев. В нижнем белье, босиком, они бежали к большаку, скользили и падали на лед. Но там их давно поджидал со своими хлопцами Горячев.

Из распахнутых дверей выбегают поляки. Они жмут нам руки, обнимают. Многие из них тащат с собой сундуки и чемоданы. Занимается пожаром казарма, горят склады, автомашины, повозки.

Дело сделано. Пора уходить. Кто-то раздобыл лошадь. На повозку кладем двух своих боевых товарищей. Один из них убит, другой тяжело ранен. Отряд медленно покидает освещенное пожаром село. Слева на большаке мигают автомобильные фары: из Новоржева гитлеровцам едет подмога. Мы прибавляем шаг — надо скорее проскочить голую лощину. Поляки с багажом начинают отставать, и партизаны дружно помогают им.

Неприятель открывает бешеный огонь по нашей колонне. Два поляка замертво падают на землю. Отделение Соколова прикрывает отход отряда. Наконец мы минуем зону обстрела. Подходим к лошадям, складываем в повозки вещи польских солдат, захваченные трофеи. Еще не рассвело, и мы не можем как следует рассмотреть своих новых товарищей. Их тридцать два человека.

Мы везем с собой убитого бойца. Другой смертельно ранен. На пути фельдшер осмотрел раны, сделал укол, перевязал раненого.

— Выживет? — спросил я его.

— Нет, — ответил фельдшер.

Поляки оказались веселыми, общительными людьми. Почти все они были уроженцы города Млава, и лишь пятеро — из Краковского воеводства. Мы быстро подружились с ними, а потом плечо к плечу сражались против общего врага. Впоследствии к нам в отряд пришло еще несколько поляков. Особенно запомнились энергичные и отважные бойцы Морозовский, Коршляк, Люка, Фиевлек, братья Раковские.

Старше всех был Ящинский. Он имел отличную военную выучку и, несмотря на то, что был с одним глазом, стрелял без промаха. Сначала его в отряде называли «паном», но когда он показал класс стрельбы, Горячев заметил:

— Этот батя — снайпер. Он специально оставил себе один глаз, чтобы не щуриться при стрельбе. Ох, и хитер.

Бойцы дружно засмеялись. В нашем отряде, как и везде, прозвища были в большом ходу, Ящинский так и остался «батей-снайпером».

Много хороших боевых дел совершили польские патриоты, и совершили бы еще больше, если бы отряд не попал в беду. Но об этом рассказ пойдет ниже.

Дмитрий Веренич ликовал. Как же, он давно мечтал встретить поляков, чтобы вместе освобождать Польшу. Теперь его мечта сбылась, и он, подходя ко мне, говорил:

— Пошли к Бресту, к Варшаве, до самой Германии дойдем.

Сначала мы и слушать не хотели об этом. Согласно заданию партизанского штаба наш отряд должен был дислоцироваться на территории Калининской области. Что же касается поляков, то мы слышали, что в советском тылу формируется польская дивизия имени Тадеуша Костюшко. Туда мы и думали при случае отправить наших друзей. Теперь же, когда Веренич нарисовал перед нами заманчивую картину похода через всю Польшу к границам фашистского логова, — предложение нам очень понравилось. Как-то мы сидели с Вереничем на завалинке и грелись на весеннем солнцепеке.