Все шло пока хорошо. Тревожило одно: мне, как командиру, следовало сообщить о наших намерениях районному комитету комсомола. А что если из нашей затеи ничего не выйдет?

Наконец втроем — Поповцев, Горячев и я — идем в райком комсомола. Моросит мелкий осенний дождик. Под ногами хлюпает грязь. По булыжнику тарахтят военные повозки, шагают угрюмые красноармейцы. Мимо нас в мокрой плащ-палатке прошел здоровенный красноармеец метра в два ростом с пленным немцем. Немец, низенький, тощий, в потрепанной куртке и сапогах с широченными голенищами, смешно семенил, еле поспевая за своим конвоиром. Прохожие останавливались и кто с любопытством, кто с ненавистью смотрели на фрица.

Слышались возгласы:

— Довоевался сукин сын…

— Пат Паташона ведет!..

— Где ты, Ваня, выколопнул такого сморчка?

Мы впервые видели живого гитлеровского вояку.

— Неужели у них все такие замухрышки? — спросил Горячев.

— Придет время — увидим, — ответил Поповцев.

В райкоме нам долго пришлось ждать. В кабинете секретаря шло бурное совещание. Через дверь слышался горячий разговор о каком-то истребительном батальоне, который, видимо, по ошибке обстрелял наши самолеты.

— Кто давал право стрелять? — громко спрашивал чей-то бас.

— Они кружили над крышами, — оправдывался другой голос.

— А звезды на крыльях видели?

— Видели. Но ведь звезды могут и немцы нарисовать.

— Паникуете, товарищи! — гремел бас.

Слушать чужой разговор стало неудобно, и мы тихо вышли из приемной.

— Сердитые… Не попало бы и нам, — беспокоился Николай Горячев.

Часа через полтора нас вызвали к секретарю. В комнате густым облаком висел табачный дым. У окна стоял военный с двумя шпалами на петлицах и курил папиросу. Мы молча топтались на месте.

— Ну что, орлы, членские взносы пришли платить? — спросил секретарь райкома.

— Нет, — ответил я. — Пришли по важному делу.

— Теперь все дела важные, — усмехнулся секретарь.

— А у нас особо важные. Мы прибыли сюда по призыву партии, — сказал я каким-то чужим голосом и почувствовал, что на лбу выступил пот.

— Ах, вот как… — удивился секретарь. — Тогда рассказывайте толком. Товарищ Митько, — обратился он к военному, — послушайте, может, это и по вашей части.

Военный повернулся от окна, окинул нас строгим взглядом и сел в кресло.

— Рассказывайте, — загудел его бас.

Мы догадались, что раздававшийся из кабинета голос принадлежал ему.

Почувствовав наше замешательство, майор улыбнулся.

— Что ж вы, как красные девушки, стесняетесь. Говорите смелее.

— Мы в партизаны пришли записываться, — решился наконец Поповцев.

— В партизаны?.. А с родителями посоветовались, не возражают?

— Посоветовались… Не возражают, — приврал Горячев. В его глазах появилась лукавинка.

Майор внимательно рассматривал каждого из нас.

— Что ж, хорошие бойцы нам нужны, но куда вас определить? В городе нет партизанского отряда.

Я встрепенулся.

— Отряд есть, товарищ майор. Дело за вашей поддержкой.

— Какой отряд? — удивился Митько.

— Наш… Сами организовали. И оружие есть, маловато, конечно, но на первое время хватит…

— И много у вас людей?

— Двадцать человек…

— Занятная вы публика — молодежь. Вот ты, — обратился Митько к Горячеву, — не испугаешься в бою?

— Я, товарищ начальник, в драке всегда первым… и здесь не отстану, — смущенно проговорил Горячев.

— Здесь убить могут.

— Это как сказать… А убьют… что ж…

— Смелый ты парень. Это хорошо. Ну, а с дисциплиной как у тебя? Что такое дисциплина, знаешь?

— Дисциплина, — скороговоркой выпалил Горячев, — такой порядок: ел не ел — кончай, спал не спал — вставай.

Митько засмеялся:

— Это ты правильно сказал. Ну, что ж, секретарь, возьмем таких орлов? Ребята вроде бы ничего.

— Ребята стоящие, товарищ майор, — ответил секретарь райкома.

Они проверили наши комсомольские билеты, подробно расспросили о семьях и, посоветовавшись между собой, велели завтра явиться в райком со всем отрядом.

Обратно мы не шли — бежали. Хотелось скорее сообщить ребятам радостную весть: отныне мы — настоящие партизаны.

В райкоме не подвели. Нас поставили на довольствие, вооружили десятизарядными карабинами и поместили в отдельный дом. К нам прикрепили опытного инструктора-подрывника, и мы с увлечением стали изучать подрывное дело.

Однажды, вернувшись с учения, мы застали в своем доме других партизан. Это была группа Веселова. Веселов до войны работал учителем, и я немного знал его. Вскоре мы с ним подружились и попросили объединить наши группы в один отряд. Разрешение было получено. Веселов, как старший по возрасту, стал командиром, я — комиссаром. Отряд назвали «Земляки».

Наступила зима. Повалил снег. Он покрыл землю, запорошил кусты, белыми шапками лег на широколапые ели. Немцы подошли к нашему городу, но, встретив упорное сопротивление советских войск, остановились. Образовалась долговременная линия фронта.

Нам выдали белые маскировочные костюмы, мы принесли из дома лыжи и стали ждать приказа о выходе на передовые рубежи. Наконец долгожданный день настал. Нам предстояло совместно с армейской разведкой ознакомиться с ближним тылом врага.

Как-то под вечер у нашего дома остановились две полуторки. Мы дружно погрузились на машины и поехали за город. Настроение у всех было приподнятое. Ребята пели песни, шутили, старались казаться веселыми и беззаботными, но чувствовалось, что они волнуются. Как никак первое боевое задание.

Было холодно, дул пронизывающий ветер, дорогу заметало снегом. Грузовики, не дойдя до намеченного пункта, забуксовали. Дальше ехать не было смысла. Мы соскочили с машин и, приплясывая от стужи, пошли пешком.

Впереди, рассекая черное небо, часто взлетали ракеты, доносились выстрелы. Линия фронта была рядом, рукой подать. Всем не терпелось скорее перейти ее. Но по приказу мы должны были это сделать только утром.

В землянке, где пришлось заночевать, холодно и сыро. Чтобы хоть немного согреться, разожгли костер. Но от него мало толку. Мороз пробирает до костей. Дым ест глаза. Никто не может уснуть, ночь кажется бесконечной.

Примостившись в темном углу, неунывающий Николай Горячев рассказывает ребятам про Украину, где довелось ему однажды побывать.

— Пойдешь, бывало, на бахчи, — это вроде нашего огорода, только там арбузы растут. Кавунами их зовут. Выберешь самый большой. Вот такой, — Николай разводит руками. — Ножом его раз… два. Ломоть красный, сочный… Ешь, только косточки выплевываешь…

Сидящий рядом Семенов тыльной стороной руки вытирает губы.

— Что, Саша, слюнки потекли, — раздается дружный хохот.

— А то еще на сахарном заводе был, — продолжает Горячев. — Сахара там — горы… Черпай кружками и ешь себе на здоровье…

Всем ясно, что Николай немилосердно врет, но бойцы с улыбкой на лицах внимательно слушают его. И — странное дело: дым кажется не таким едким, в землянке вроде бы потеплело и на душе стало веселее.

Горячев — заядлый курильщик. Увидев мерцающий огонек папиросы, он прерывает свой рассказ и кричит:

— Сорок.

— Уже заказано.

— Ну, хоть разок затянуться.

— Да ты закури лучше… на табак.

— Мне не свернуть — руки озябли…

Ребята тянутся к кисету. Курить многие не умеют. Скручивая цигарки, они просыпают табак. Набрав полный рот дыма, пускают его к потолку. Ничего не поделаешь, на фронте без курева нельзя.

С рассветом подошли армейские разведчики. Помятые и закопченные, вылезли мы из землянки, погрызли вприкуску со снегом мерзлых сухарей и стали прилаживать лыжи. Командир разведки сказал, что вчера бойцы обнаружили группу немцев у сарая в лесу. Их следовало уничтожить или взять в плен.

Командир опытным глазом осмотрел людей, сделал кое-какие замечания насчет одежды, оружия, крепления лыж, и мы не спеша двинулись в путь.

Неожиданно стали бить немецкие минометы. Хотя мины летели высоко над головой, ребята инстинктивно пригибались.