Поднимая фонтаны черной земли, мины разрывались возле тех землянок, где мы только что ночевали. Значит, немецкая разведка не дремала, и промедли десять-пятнадцать минут — нам пришлось бы плохо…
Когда приблизились к лесу, впереди взвились две зеленые ракеты.
— Ложись! — крикнул командир разведки, и мы бросились в рыхлый сугроб, ожидая выстрелов. Вверху по-прежнему летели мины.
Пролежав минут пять, двинулись дальше.
Вот и лес. Сквозь тяжелые лапы елей различаем сарай. Решаем обойти его с трех сторон. Со мной идут тринадцать человек. Нам приказано зайти с тыла. Когда прошли больше половины пути, услыхали автоматную очередь. Из сарая выскакивают четыре человека и по извилистой тропке бегут к поляне. Это немцы. Они в зеленых шинелях, в кожаных сапогах. Мы с удивлением смотрим на них и… не стреляем. И только тогда, когда немцы скрываются за деревьями, мы приходим в себя.
— Вперед! — кричу я.
Ребята бросаются в погоню, стреляют из карабинов по удаляющимся фигурам.
Бежавший позади немец на минуту приостанавливается, повертывается вполоборота и, раскинув руки, падает в снег.
— Ура! — кричат обрадованные бойцы и бегут дальше. Впереди всех Горячев. Он опускается на колено, прицеливается и стреляет. Падает еще один гитлеровец.
Увлеченный азартом погони, Горячев внезапно останавливается и испуганно кричит:
— Окопы!
Действительно, на краю леса виднеется темная полоса недавно вырытой земли. Мы круто разворачиваемся и бежим обратно. «Тьюф, тьюф!» — поют фашистские пули, срезая ветки деревьев.
Поспешно укрываясь за стволами деревьев, мы отходим к сараю. Нас догоняет Горячев, раскрасневшийся, возбужденный.
— Здорово получилось. Двух ухлопали… Посмотреть бы на них.
Ловлю себя на мысли, что такое же желание испытываю и я. Какие они, наши заклятые враги?
— А нас тоже могли бы шлепнуть, — продолжает Горячев, — отправились бы тогда в Могилевскую губернию. Вот жаль — пуля отстригла конец лыжи.
У покинутого врагами сарая нас ожидал отряд. Командир разведки поздравил нас с первым успехом, затем отметил на карте расположение фашистских блиндажей. Сарай, где немцы устроили наблюдательный пункт, пришлось сжечь.
На передовой мы пробыли несколько дней. Ходили с разведчиками и одни по ближним тылам врага. Мы выдержали первое боевое испытание, дававшее нам право выполнять новые, серьезные задания.
Но не всем участникам первого похода посчастливилось шагать дальше, кое-кто сам, а некоторые по нашему настоянию вынуждены были оставить отряд.
2. В глубокий тыл врага
В середине декабря сорок первого года части Калининского фронта под командованием генерал-полковника И. С. Конева перешли в наступление. Немцы, упорно сопротивляясь, вынуждены были оставить областной центр и отойти к городу Ржеву.
Командование партизанского штаба вызвало нас с Веселовым за получением нового задания.
— Хватит, — сказал Митько, — покружили в родных местах. Пора поглубже заглянуть фрицам в душу.
На другой день получили приказ: перейти фронт в районе Осташкова, углубиться километров на триста в тыл врага, собрать сведения о расположении и численности немецких частей, совершить диверсию на железной дороге и распространить среди населения листовки.
Дело в том, что немецкая пропаганда день и ночь на все лады кричала о разгроме Красной Армии, о захвате Москвы. Наши листовки правдиво рассказывали о положении на фронтах, призывали людей объединиться и вести беспощадную борьбу с иноземными захватчиками. Белые листочки бумаги переходили из рук в руки, из дома в дом. Их читали молодые и старые, мужчины и женщины. Воля людей к сопротивлению крепла, они выше поднимали головы, в их сердцах загоралась жажда мести.
Для выполнения задания отобрали одиннадцать человек, смелых, выносливых и надежных.
Мы выстроились во дворе. Майор Митько читал нам текст партизанской присяги, а мы торжественно повторяли слова клятвы.
«Мы, граждане Великого Советского Союза, верные сыны героического русского народа, клянемся, что не выпустим из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.
Мы обязуемся беспрекословно выполнять приказы своих командиров, строго соблюдать воинскую дисциплину.
За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над нашим народом мы клянемся мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.
Кровь за кровь и смерть за смерть!
Мы клянемся, что скорее умрем в жестоком бою с врагом, чем отдадим себя, свои семьи и весь советский народ в рабство фашизму.
Если же по своей слабости, трусости или злой воле мы нарушим присягу и предадим интересы народа, пусть умрем мы позорной смертью от руки своих товарищей».
Я посмотрел на ребят. Взгляд их был мужественен и тверд. Руки крепко сжимали карабины. Всех охватило чувство необычайной приподнятости. Каждый из нас понимал, что отныне его жизнь принадлежит Родине, народу и что во имя народного счастья, свободы и независимости Родины он должен отдать все свои силы, а, если потребуется, то и жизнь.
На другой день, рано утром, машина повезла нас в Осташков. Стоял трескучий мороз, и мы после долгой езды в кузове едва не окоченели.
На место прибыли только под вечер. Старинный русский городок встретил нас неприветливо. Фашистские самолеты совершали очередной налет. Стреляли зенитки, зловеще выли пикирующие бомбардировщики, визжали и рвались бомбы. Дым заволакивал вечернее небо.
Машина остановилась на площади.
— Приехали, — устало объявил шофер.
На ночь расположились в большом, неосвещенном зале двухэтажного здания, ранее принадлежавшего какому-то учреждению. Здесь стояло много письменных столов, и мы кое-как улеглись на них. Стол, где устроился Горячев, стоял у окна, из которого была видна высокая колокольня с часами. Часы давно остановились. Застывшие стрелки показывали половину первого. Нет-нет кто-нибудь и спросит у Горячева:
— Коля, сколько там на серебряных?
Два раза он ответил. Потом, видя, что над ним смеются, начал сердиться.
В одну из бомбежек пламя зажигательной бомбы обожгло лицо нашему бойцу Ивану Попкову. Идти в тыл врага он уже не мог. Ваня загоревал. Да и нам было досадно лишаться товарища в такой важный момент: не сегодня-завтра нужно переходить линию фронта. Нас было немного, и терять в своем тылу бойцов не хотелось. Заметив наше беспокойство, Ваня успокаивал нас:
— Не тужите, друзья! Вместо меня придет в отряд брат Федя.
Его брат Федор действительно потом вступил в наш отряд, был отважным бойцом и хорошим гармонистом. Он погиб в бою с немцами.
После войны мы узнали, что Иван Попков тоже сложил голову в партизанской борьбе с врагами на Витебщине.
В Осташкове к нам присоединилась группа партизан во главе с лейтенантом Боровским. Боровской только что вышел из немецкого тыла для связи с частями Красной Армии. Теперь он направлялся с секретным пакетом в партизанский отряд, действовавший в районе Идрицы.
Боровской перед войной окончил Томское военное училище, служил в кавалерийском полку и во время первых боев попал в окружение.
Командир эскадрона, коммунист майор Литвиненко, умный, волевой человек, быстро разобрался в сложной обстановке. Он собрал на опушке леса своих бойцов, правдиво объяснил им положение и сказал:
— Кто не боится умереть за Родину, может остаться со мной. Остальные могут быть свободными…
С любимым командиром остались вес. Эскадрон стал одним из первых партизанских отрядов в Калининской области.
Боровской с гордостью говорил нам:
— Сведу вас к нашему батьке Литвиненко, он научит казацкой удали.
Ребята с завистью поглядывали на пистолет «кольт», из которого Боровской застрелил несколько гитлеровцев.
Линию фронта в районе Осташкова перейти нам не удалось. Красная Армия, прорвав немецкую оборону, перешла в стремительное наступление. Фашисты откатывались к Торопцу и Великим Лукам.