— А вдруг самого Гитлера кувырнем, — дуя на озябшие руки, пошутил Удалов.

— Может быть, и кувырнем, — в тон ему ответил я.

— Тогда сразу война кончится. Да?

— Должно быть, так.

Удалов начал было клевать носом, но в это время раздался пронзительный вой сирены. Из-за поворота с шумом выскочила бронедрезина с пассажирским вагоном. Она стремительно приближалась к месту взрыва. Послышался скрежет металла и звон битого стекла. Сделав резкий поворот влево, вагон грохнулся под откос. Полетели искры, что-то вспыхнуло и загорелось. На время все стихло. Лишь продолжала завывать неугомонная вьюга, да клубилось пламя у перевернутого вагона.

Мы понимали, что немцы так не оставят этого дела и постараются напасть на наш след. Так и есть. В небо взвились красные ракеты. Отрывисто заработал пулемет…

Несколько дней спустя разведчики Литвиненко принесли нам данные о результатах диверсии. Мы узнали, почему не попал в нашу ловушку пассажирский поезд. Оказывается, в ту ночь по станциям был дан приказ немецкого командования — незамедлительно пропустить специальную бронедрезину с вагоном, в котором ехали пятьдесят гитлеровских офицеров. Во время крушения больше половины их было убито и ранено.

В тот же рейд мы взорвали мост через реку Великую и устроили там засаду. Засада, правда, не удалась: к мосту подошли два танка.

Литвиненко, узнав о наших делах, специально приехал в Кряковку поздравить нас с боевым успехом.

— Молодцы, — сказал он. — Будьте, товарищи, и впредь смелыми бойцами, громите фашистов, помогайте пашей Красной Армии.

Ночью мы вместе с отрядом Литвиненко нагрянули в бывший совхоз «Поддубье». Здесь гитлеровцы сосредоточили большое количество лошадей, скота и птицы для снабжения своей армии. Немцев там не было, а их прислужники — управляющий и несколько полицейских — не оказали нам никакого сопротивления. Мы их забрали с собой, чтобы осудить, а лошадей, скот и птицу раздали местному населению.

Февраль был на исходе. Все ярче светило солнце, все больше грело оно остуженную зимними ветрами землю.

С приходом весны оттаивали, становились мягче и сердца людей. И несмотря на то, что кругом были враги и было неизвестно, сколько еще продлится война, — все становились добрее, чаще улыбались, старались сделать друг другу приятное.

В такие дни вспоминалось, мирное время, девчата, с которыми вместе учились, дружили, в которых молча влюблялись…

Я тоже не раз вспоминал одноклассницу, белокурую девушку с косичками. Перед самой войной я учил ее кататься на велосипеде.

И вот теперь все чаще вставал передо мной ее образ, ее улыбка, слышался ее голос, слова песни, которую она пела:

Как бы хотелось вернуть довоенное время!

Почти всю зиму вместе с отрядом Литвиненко мы пробыли в тылу врага. Громили немцев, уничтожали полицейских, бургомистров и других предателей.

Многому научил нас храбрый командир.

Срок нашего задания подходил к концу. Мы раздали последние листовки, запрягли лошадей и, простившись с боевыми товарищами, направились к линии фронта.

Покидая Кряковку, я не думал, что нам придется в две последующие военные зимы вновь побывать здесь. Но об этом рассказ пойдет ниже.

Следуя в советский тыл, мы задались целью вывести к своим побольше окруженцев, которые укрывались в лесах и деревнях. Разрозненные, они не знали, что предпринять, с чего начать борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.

За неделю нам удалось встретить семнадцать командиров Красной Армии. Среди них были танкисты, артиллеристы, летчики.

Сначала они относились к нам, юнцам, с недоверием. Но ледок недоверия скоро растаял.

На одной из стоянок, когда мы вновь пересекли линию Новосокольники — Дно, в деревню неожиданно прикатили три эсэсовца. Наши ребята сидели на завалинке и преспокойно курили, наслаждаясь коротким отдыхом. Вдруг прямо к избе мчатся сани с тремя гитлеровцами. Владимир Баранов бросается к взмыленной лошади и хватает под уздцы. Остальные подбегают с карабинами. Ошарашенные гитлеровцы таращат глаза и неохотно поднимают руки. На шапках у них эмблема карателей — белые кости и череп. Оказывается, в соседнюю деревню прибыла рота эсэсовцев. Немцы и не предполагали, что здесь могут находиться партизаны.

Пока мы приводили в исполнение приговор, часовой увидел, как из соседней деревни выехало человек тридцать фашистов. Схватив лыжи, мы бросились им наперерез.

Фашисты заметили нас и стали на ходу отстреливаться. Мы залегли и открыли прицельный огонь. Еще восемь врагов нашли смерть на снежном поле.

В деревне, где только что побывали эсэсовцы, нас окружила толпа взволнованных людей. Перебивая друг друга, крестьяне рассказывали, как каратели загнали их в сарай и готовились сжечь. Только близкие выстрелы партизан помешали совершить им черное дело. Жители деревни плача благодарили нас за спасение.

Через два дня группа соединилась с частями Красной Армии.

В советском тылу мы пробыли около месяца. В ту пору в Кувшинове находился штаб Калининского фронта. Немцы знали об этом и часто бомбили город. Однажды днем налетели девятнадцать стервятников. Наши зенитчики сбили сразу пять самолетов. В одном месте упали рядом два штурмовика. Народ бросился к самолетам. Побежали и мы. Как сейчас помню: в снегу валяется оторванная голова фашистского летчика.

Какой-то старик швырнул в нее комком снега, плюнул и злобно сказал:

— У, паразит…

В толпе кто-то хихикнул, а старик горестно проговорил:

— Они у меня меньшого сына убили…

В одну из бомбежек мы потеряли нашего бойца Сашу Семенова. Он был насмерть сражен осколком бомбы. Сашу хоронили с воинскими почестями.

В середине апреля 1942 года наша группа вновь переходила линию фронта.

Снег почти стаял. Увязая по колено в грязи и воде, пробирались мы темной весенней ночью к железной дороге Новосокольники — Дно. Нас провожала армейская разведка. Впереди и по сторонам взвивались немецкие ракеты, эхом доносились глухие пулеметные очереди.

Мы желали лишь одного — скорее миновать железную дорогу. Из-под ног то и дело взлетали вспугнутые чибисы. Они подолгу кружились над нашими головами, нарушая тишину предательским писком.

Часа в два ночи подошли к станции Насва — гнезду немцев и полицейских. Попрощались с армейской разведкой и, огибая станцию, стали переходить железнодорожную насыпь.

Неожиданно из-за поворота темной громадой выполз бронепоезд. Группа оказалась разделенной на две части. Пришлось залечь. Сверкнув огнями, вражеский поезд растаял в ночной мгле.

Сразу за линией началась глинистая, вязкая пашня. С трудом переставляя ноги, мы медленно шли на запад. Как назло, рядом вспыхнул пожар. Зарево осветило окрестность. Впереди не было ни одного кустика, за которым можно было бы укрыться.

Начал брезжить рассвет, когда, усталые от ночного похода, мы вышли к спящей деревушке. Горячев подбежал к столбу и долго читал название деревни, написанное по-немецки.

— Артимоново… — наконец сказал он.

Идти дальше было опасно. Мы выбрали заброшенный дом на отшибе и, осмотревшись кругом, быстро зашли внутрь. Здесь нам предстояло провести долгий и тревожный день.

Только уснули — часовой разбудил нас.

— На дороге немцы, — доложил он.

Мы с Веселовым влезли на чердак. Мимо дома проходил обоз. Человек сорок гитлеровцев шли и ехали, громко разговаривая.

— Да, местечко выбрали ходовое, — сказал наблюдатель.

До обеда мы еще два раза видели немцев. Во второй половине дня случилось непредвиденное. К нашему дому, играя в лошадки, прибежали деревенские ребятишки.

Впереди скакал мальчишка лет восьми. За ним, держась за веревку, гналась девочка. Надо было немедленно что-то предпринять.

Если выйти из дома, ребята испугаются, убегут в деревню и расскажут там о нас. У Горячева быстро созрело решение. Он снял оружие, схватил в руки попавшуюся веревку и, как ни в чем не бывало, сел на завалинку.