И с этим чувствомподнимаюсь на четвёртый этаж, и с этим чувством звоню своим близким и сообщаюим звенящим от радости голосом:
Завтра в десять, прошуваших молитв...
Тебе страшно?
Мне радостно, япричастилась.
Раннее утро. Я ужеумылась холодной водой, переоделась в операционное и стою у окна, за которым доменя нет никому никакого дела. Но здесь, в отделении, до меня есть дело всем. Ипостовой сестре Ларисе Степановне, пришедшей сделать мне укол, и буфетчицамНине Николаевне Бровциной и Любови Антоновне Федорчук, вчера вечером шепнувшиммне «всё будет хорошо», и моей соседке по палате Настеньке Ивановой:
Я сразу же позвонювашим, сразу же, не волнуйтесь
А вот и СветланаМухадиновна. Глаза-звёзды вопрошают: Готовы?
Готова.
Меня везут нагромыхающей каталке в операционную. Опять много белых халатов, и опять белыйцвет кажется мне равнодушно-белым. Но вот вижу склонённого надо мной ВладиславаГеннадьевича:
Ну что, с Богом? -спрашивает он тихонечко.
С Богом, — отвечаю ему икрещусь широким крестом.
Всё. Больше ничего непомню. Потом откуда-то из глубины сознания слышу «операция закончена», потомопять погружаюсь в беспамятство. И вот оно, первое ощущение возвратившейсяжизни. Вижу склонённого над собой... священника. Хочу произнести «благословите»,но губы не слушаются. Батюшка благословляет меня, говорит слова утешения иподдержки. Иерей Сергей Филимонов, священник и врач практикующий хирург-лор. Онвозглавляет Общество православных врачей Петербурга, автор нескольких книг, яслышала о нём, но познакомиться до операции не получилось. И вот он пришёл вреанимационное отделение, дабы поддержать и благословить православнуюхристианку. Щедры Господни утешения. Туда, в никуда, за черту сознания - «сБогом!» - из уст православного хирурга. Оттуда, обратно в осмысленную жизнь - сблагословением православного пастыря. Сквозь невыносимую боль пробилась ко мнепока ещё слабым пульсом радость Божьего соучастия. Потом она окрепнет во мне,станет явной и торжествующей.
Тяжело выбиралась я изреанимации. Боль на разные лады заявляла о себе, держалась высокая температура,и опять рядышком теперь уже свои, родненькие сестрички. Даша Прокофьева.Трепетная, стройная девочка. Помню, зашла ко мне в палату с умопомрачительнойпрической, только уложенная феном стрижка обрамляла живые, жадные до жизниглаза.
У тебя новая прическа,Дашенька?
— Решила поменять имидж,хочется нового, понимаете...
Тебе очень идёт.
Через час она вновьпришла ко мне поставить капельницу. Пряди летящей стрижки прилипли квспотевшему и осунувшемуся лицу, ещё только недавно белоснежный халатик измят изапачкан кровью.
Тяжёлая больная, срочнооперировали...
Она склонилась надомной, уставшая девочка, избравшая себе нелёгкий путь выхаживать людей иоблегчать их страдания. Как непросто сохранить при её ремесле летящий имидж ибезукоризненно наглаженную блузку. Грустно было узнать, что несколько лет Дашапоступала в медицинский, но неудачно, конкурс большой, а ей всё не хваталокакого-то балла. А ведь хороший доктор уже поселился в её сердце, фундаментпрофессии уже выложен прочными кирпичиками мастерства не менее важного, чемпрофессиональные знания - сочувствовать людям и любить их вместе с их немощами.
Однажды, доведённая допредела измотавшей меня болью, я накричала на другую сестричку, Верочку,пришедшую звать меня на физиотерапию:
Отстаньте от меня, яникуда не пойду!
А она с улыбкой:
Не хотите? Тогда непойдём. Вы успокойтесь, пожалуйста.
Прости, Верочка.
Да что вы! Это нашаработа, я не сержусь, вам действительно нелегко.
А разве легко им? Ведьони не имеют права на слабости и оправдания. Уколы, капельницы,послеоперационное выхаживание больных — разве будешь объяснять им, что у тебясамой раскалывается голова или всё валится из рук, потому что нелады дома.Помню, заступила на дежурство Ирина Евгеньевна Пеликс. На ней не было лица,бледная, еле передвигается:
- Отравилась грибами...
А ведь надо работать! Аночь, как на грех, выдалась беспокойная, то в одну палату зовут, то в другую.На ватных ногах, стиснув зубы...
Отделение - единая команда.Не каждый сам по себе, все будто отбор прошли и выдержали общий для всехэкзамен.
Часто в отделениезаходили студенты. С двумя девочками, Викой Дробышевой и Настей Калмыковой яподружилась, сначала они приходили по долгу - заполните анкету, пожалуйста,потом просто навестить и посочувствовать. Даже на операцию мою пришли. Они ещёне выбрали специальность, но главному уже научились - видеть перед собой неформального больного, а живого человека, расположенного к участию и добромуслову.
Потихоньку, по чуть-чутьвозвращалась я к нормальной жизни. Сняли швы — праздник! Выровняласьтемпература - праздник! Анализ крови приличный - праздник! И все праздники своия делила с теми, кто был рядом. Сестричками, санитарками, врачами. И онирадовались вместе со мной, конечно, по долгу службы радовались. Но долг службысовпадал у них с долгом совести, и это было ещё одной моей радостью. И —устыжением. Потому что помнила свою первую стойку перед медиками, на которых«пробы негде ставить», грубы, неряшливы, алчны. Наверное, есть и такие. Но мнеповезло. Я попала к людям, достойно несущим крест медика. И когда я прощалась сВладиславом Геннадьевичем, мне очень хотелось поцеловать его руку. Наверное,кроме священников, имеют право на это и хирурги. Господь открывает перед нимиСвои тайны. Они видят то, что сокрыто от остальных глаз, они допущены в особыеобители земной жизни, где особо остра связь с обителями небесными. Я сказала обэтом моему хирургу. Он улыбнулся грустно и ничего не ответил. Он вообщенемногословен, потому что в его деле слова не значат ничего. Его дело вершитсяне языком, а искусными руками и молитвенным сердцем. На операционном столе сменя не сняли крестик. Я очень боялась этого и приготовилась сражаться закрестик насмерть. А Яковлев тихо сказал:
- Крест не снимайте...
Не поведать всего, ноэтот неразговорчивый человек вернул меня к жизни. Он говорил мне - я на васнадеюсь, когда мне было совсем плохо и надежда оставляла моё малодушное сердце.И я благодарна Господу, что определил мои стопы именно в Петербург, в отделениеоперативной гинекологии Первого медицинского института. И свёл с человеком,который стал теперь для меня образцом русского врача - с крестом на шее,молитвой в сердце и с благословенным мастерством в руках.
- Я буду молиться завас, - сказала я ему на прощание.
- Спасибо.
И он пошёл по длинномубольничному коридору к операционной, потому что уже прогрохотала каталка сочередной пациенткой, и ему надо успеть успокоить её и шепнуть обнадеживающее«с Богом».
ФОТОКАРТОЧКА В СЕРВАНТЕ
Вот уже третий часрассказывает мне Люция Ивановна Браун о своей жизни. Вернее, о детстве даотрочестве, до взрослой биографии мы ещё не добрались. Говорит спокойно,размеренно. Так пересказывают фильм, с подробностями, но бесстрастно, потомучто — о чужом. Но она о своём. И всё это её «своё» могу охарактеризовать яодним словом — беспросвет.
Маленькой девочке-немкепришлось вволю помыкаться по русским, понатыканным в оренбургских степяхбаракам, утолять голод случайной корочкой, увертываться от камня, и вбиратьголову в плечи от поганого слова неразумного хулигана-«патриота», её ровесника- «немка, фашистка, гадина». А она жила. Привыкла. Почему-то зла на обидчиковне держала, не делала из своей беды далеко идущих выводов. Добрых да разумныхлюдей тоже посылал Господь - в утешение. Добрые да разумные запомнились и сблагодарностью вспоминались. А обидчики — Бог им судья. Да и разобраться, какаяиз неё немка? Дочка переселенцев, которые сами-то родной язык забыли, а уж ейдостались крохи от немецкой лексики — гутен таг, хенде хох. Её легкиеосновательно адаптировались к сухому воздуху оренбургского степногоразнотравья. Их было много, немцев, рассеянных по российским степям. Теперьменьше, совсем мало - уехали. Она осталась.
Вот получила письмо отзнакомой из Германии. Всё бросила, уехала, а там ведь тоже не сахар. С жильёмпроблемы, с работой тоже. И что я поеду так далеко горе мыкать? Оно и здесьгоре, за порогом. А за сто вёрст другое, что ли? - сидит, рассуждает тихонько.