Взгляд прищуренных,поблескивающих хитринкой глаз из-под густых черных бровей был устремлен належавшую перед ним на столе горку малюсеньких загадочных чашечек, плошечек ичайничков. Мистический монах любовно перетирал их полотенцем и, таинственноулыбаясь из-под черных усов над негустой, черной же бородкой, нежно мяукал:

— Ни хао лао, дзынь,дзынь, дзынь...

Мне стало как-то не посебе — мало ли какое искушение! — и я, тихонько поставив пакеты со снедью поддвери, пятясь задом, удалился в недоумении.

Выйдя на улицу, я сразуже столкнулся нос к носу с подходящим к дверям Флавианом и тремя незнакомымимне монахами, очевидно хозяевами кельи, сопровождаемыми Игорем, несущимоставшиеся в багажнике сумки.

Поклонившись иблагословившись у настоятеля кельи иеромонаха отца Херувима, я заслонил собоюдверь.

— Отцы! Там это... — Язапнулся, не зная, как описать свое видение. — Дзынь, дзынь, дзынь!

Флавиан удивленно поднялна меня брови.

— Словом, искушение! —выпалил наконец я.

Отцы-агиоритыпереглянулись и рассмеялись.

— Это не искушение! —ответил отец Херувим. — Это Лао Ди — отец Димитрий, наш гость, духовник одногопровинциального женского монастыря в России. Активно занимается апостольскойпроповедью употребления «правильного» китайского чая среди афонскогомонашества. И небезуспешно, обрел уже немало адептов! — Отцы снова рассмеялись.— Пойдем, он и вас с отцом Флавианом приобщит к своему «дао ча»!

— А-а-а! — протянул я. —А я подумал...

Но я не стал говорить, очем я подумал. А просто смиренно отступил в сторону, пропуская в двери кельиотцов-агиоритов.

Знаете ли вы, чтотакое...

Нет, лучше так: «Лао Дивзял ча-ху и поставил его на чабань. Затем окатил ча-ху кипятком снаружи ивнутри. Затем взял ча-хэ с улуном и всыпал улун в ча-ху. Затем залил улун вча-ху кипятком и, закрыв ча-ху, опрокинул его в гундаобэй. Из гундаобэя (он жеча-хай) Лао Ди разлил улун по вэнсянбэям и покрыл их пинминбэями. Затемперевернул пинминбэй вверх вэнсянбэем, вынул вэнсянбэй и начал нюхать пар».

Это все называетсягун-фу-ча, то есть, в переводе на русский язык, высокое искусство чаепития.

Вот чего я теперь знаю!Афон!

Словом, пока Игорь, стояу плиты, занимался приготовлением тушеных овощей с креветками для всей братии исалата из зелени, принесенной тихим улыбчивым отцом Лукой, Лао Ди, он жеиеромонах Димитрий, провел с Флавианом и насельниками кельи мастер-класс покитайскому чаепитию.

Сначала расставил напривезенном в подарок келиотам чайном столике («чабань») чайничек из исинскойглины («ча-ху»), плошку с отверстием сбоку для «знакомства с чаем» («ча-хэ»),кувшинчик, куда сливается чай из чайничка («гундаобэй, он же ча-хай») инесколько чайных пар, состоящих из высокого узкого стаканчика («вэнсянбэя») иширокой низкой пиалушки («пинминбэя»). Потом батюшка вкратце рассказал намназначение каждого предмета и, заварив привезенный им же чай-улун, показал, какнадо правильно вдыхать чайные пары из высокого стаканчика, а затем пить сам чайиз пиалушки.

Отцы улыбались, нонюхали, а мне понравилось! Особенно после разъяснения отца Димитрия, что впроцессе вдыхания чайного пара из «вэнсянбэя» происходит не только наслаждениеароматом, но и полезная ингаляция носоглотки эфирными маслами, содержащимися вчайном пару, я просто почувствовал себя в глубине души уже почти «этническимкитайцем»! Естественно, я сразу же записал адрес чайного магазина вПервопрестольной, где можно приобрести в придачу к чаю все необходимые аксессуары.

«Гун! Фу! Ча!» — звучитпрямо как музыка! И чего это мой батюшка так ехидно улыбается, глядя на меня?

— Отче, а ты в какомженском монастыре подвизаешься? — поинтересовался отец Флавиан у Лао Ди.

— В Северо-Холмскоммонастыре в честь Иверской иконы Божьей матери, — смиренно ответил отецДимитрий, мягко улыбнувшись из-под усов.

— Иверской! — неудержавшись, воскликнул я. — Нашей, Афонской!

— Отец Димитрий ужеспасен, — вставил слово иеродьякон Фома, — у нас здесь говорят, что священника,служащего в женском монастыре, ангелы вводят сразу в рай, минуя мытарства, таккак свои мытарства такой священник уже прошел в женской обители!

Отец Димитрий опятьсмиренно улыбнулся.

— Отче, а сестер у вас вобители много? — вновь поинтересовался Флавиан.

— Чуть больше двадцати,— ответил отец Димитрий.

— Молодых много?

— Средний возраст зашестьдесят, мать настоятельница недавно подсчитала.

— Ого! — воскликнул отецХерувим. — Это же прямо дом престарелых!

— А мать игуменья у васкакая? — спросил Флавиан.

— А что, разве бываютразные? — удивился я, вспомнив нашу Т-скую игуменью, добрейшую мать Лидию,духовного друга отца Флавиана.

— Ох бывают! — вздохнулотец Димитрий. — Нынешняя игуменья слава Богу! А вот предыдущая была — беда...

— Накуролесила?

— Да уж! — опять вздохнулотец Димитрий. — Нынешняя матушка пятый год сестер реабилитирует, и то ещенекоторые не до конца «оттаяли». Предыдущая настоятельница так им душиперековеркала, что иные в психушке побывали после ее экспериментов, а иные чутьверу не потеряли. Да и ушло из монастыря немало...

— Зато ты, отче,наверное, при ней «жировал»? — хохотнул отец Херувим.

— А как же! — продолжаякротко улыбаться, ответил отец Димитрий. — В последние три года ее правлениясестрам ко мне даже под благословение подходить запрещалось, не то что засоветом или на исповедь.

— Подожди, отче, —откликнулся Флавиан, — а как же таинство покаяния у вас совершалось?

— Очень просто!Исповедоваться сестер игуменья заставляла самой себе, вроде святоотеческого«откровения помыслов», а ко мне те, кого она к причастию допускала, подходилилишь под епитрахиль для разрешительной молитвы.

— Однако! — вздохнул мойбатюшка. — Нескучно у вас было!

— Слава Богу за все! — сулыбкой отозвался отец Димитрий. — Я за тот период многому научился, главное — внутрьсебя глядеть и не осуждать никого, так что я той игуменье по большому счетублагодарен даже. Бог весть, что бы со мной было, если бы меня там одним «елеемполивали»! Сестер вот тех жалко...

— Ну а нынешняя игуменьякак ситуацию исправляет? — вновь спросил отец Херувим.

— Она правильно начала,со службы и с молитвы общей. Раньше у нас литургия только по воскресеньям ипраздникам совершалась, как на сельском приходе каком-нибудь. Правило сестры покельям читали, у кого еще силы после послушаний оставались, утренние молитвы сполунощницей и молебен перед чтимой Иверской иконой кое-как исполняли — да и тохорошо, если половина сестер на них приходила. Все равно сразу послеполунощницы мать благочинная всех, кто в храме был, кроме регента, напослушания угоняла.

А сама игуменья насестринские правила и вообще никогда не ходила, «келейно подвизалась». Она и навсенощных только к полиелею являлась, а после помазания уходила, самое большое— канон выстаивала. Да нередко и просто вместо службы разъезжала где-то посвоим игуменским важным делам.

«Я ваша мать икормилица! Вы, дуры неблагодарные, не знаете, скольких трудов мне вас, дур,содержать стоит! А мне еще и обитель восстанавливать надо», — это было ееобычное игуменское наставление.

— А реставрация-то хоть интенсивношла? — поинтересовался Флавиан.

— Да где там! — вздохнулотец Димитрий. — Вроде и спонсоры возникали, и какие-то средства появлялись, авсе как в песок уходило, стройка еле-еле шевелилась, а потом и спонсоры куда-топропали. Сестры сами и кирпичи таскали, и на грядках по десять — двенадцатьчасов вкалывали, и в коровнике, и со свиньями...

— Что? — удивился отецХерувим. — У вас свиней при монастыре держали?

— Держали, — подтвердилотец Димитрий, — прямо на территории монастыря.

— Так монашки же свининуне едят! Понятно, коровы, молоко свое, творог, сметана, — продолжал удивлятьсяскитоначальник, — но свиней-то зачем? Салом, что ли, торговать?

— И салом, и мясом, —кивнул отец Димитрий, — и «молочкой», всем торговали, прямо в воротахмонастыря.

— Хм! Однако, — покрутилголовой отец Херувим, — я еще понимаю, «молочкой»! Но мясокомбинат из монастыряустраивать... Чего-то я, наверное, отстал от жизни...