Орлетос — Октябрьская революция, Ленин, труд — основа социализма;
Плинта — партия Ленина и народная трудовая армия;
Правлен — правда Ленина;
Радиэль — ради Ленина, радио Ленина;
Силен — сила Ленина;
Томил, Тормил — торжество Маркса и Ленина;
Тролен — Троцкий, Ленин;
Элен — эра Ленина;
Эрик — электрификация, радиофикация, индустриализация, коммунизм;
Эрлен — эра Ленина…
Волна революционных имен распространилась в 20-е годы и на животных: лошадей в кавалерии и даже… беговых рысаков на ипподромах (хотя в последнем случае это выглядело уже как насмешка — и не прижилось).
Большевики чрезвычайно упростили и перемену фамилии, для чего в прежнее время требовалось просить позволения у самого государя-императора. Правда, предвидя появление целых полчищ новых «Лениных», фамилию «Ленин» в 1924 году принимать запретили. Фамилиями и кличками всех остальных вождей (Каменева, Сталина и других) называться тогда разрешалось, чем многие охотно пользовались. На юмористическом рисунке Ивана Малютина прохожий спрашивал:
«— Гражданка, не знаете, где тут Иван Евстигнеевич Зюзюкин живет?
— Нет теперь таких. По нашей улице все Каменевы живут и все Лев Борисычи…»
Революционные имена давались не только в России, это поветрие охватило весь мир. Советский врач Олег Зубов, работавший в 80-е годы на островах Зеленого Мыса, вспоминал: «Прием идет. Жозе Карлош… Сидонио Переш… И вдруг — стоп! ЛЕНИН Родригес! В дверях в сопровождении мамы появляется пятилетнее создание…
— Интересно, сеньора, почему вы выбрали для своего сына такое имя?
— Отец так назвал, он читал книги Ленина…
Впоследствии я не раз встречал юных зеленомысцев, которые наряду со своими именами — Жозе, Карлош — гордо носили и бессмертное имя Ленин (имена у зеленомысцев часто двойные)».
В честь Ленина получил свое имя чилийский писатель-коммунист Володя Тейтельбойм. В 40-е годы, когда в СССР мода на революционные имена уже угасала, в Венесуэле родились три брата — Владимир, Ильич и Ленин. Из них больше всех прославился Ильич Рамирес Санчес, ставший международным террористом левого толка. Позднее, отбывая пожизненное заключение во французской тюрьме, Ильич принял ислам и примкнул к сторонникам Усамы Бен Ладена…
Любопытно сравнить положение с новыми именами в России 20-х годов (когда чиновники безропотно принимали самые причудливые порождения народной фантазии) и начала XXI века. Характерный случай произошел, когда родители одного московского мальчика попытались дать своему сыну придуманное ими имя — БОЧ рВФ 260602 (что означало «Биологический Объект Человек рода Ворониных-Фроловых, родившийся 26 июня 2002 года»). Но работники ЗАГСа наотрез отказались записывать ребенка с подобным именем…
«Мы снесем весь этот хлам». «Газета футуристов» в марте 1918 года негодовала, что революция пока совершенно не затронула «области Духа» — то есть искусства. Не изменился даже внешний облик городских улиц! «По-прежнему памятники генералов, князей — царских любовниц и царицыных любовников тяжкой, грязной ногой стоят на горлах молодых улиц», — возмущались поэты (В. Маяковский, Д. Бурлюк и В. Каменский). Назрела третья революция после Февраля и Октября — «революция Духа».
Примерно тогда же подобные мысли стал высказывать и Владимир Ленин (вовсе не бывший поклонником футуристов). «Владимир Ильич, — писал В. Бонч-Бруевич, — очень скоро предложил подумать о таком украшении нашей Красной столицы, которое сразу бы придало ей совершенно иной, по сравнению с другими городами Европы, внешний облик».
Почему Ленин считал это дело особенно срочным и важным? «Останемся ли у власти или будем сброшены, — объяснял его позицию Троцкий, — предвидеть нельзя… Он добивался, чтоб как можно больше поставлено было революционных памятников… во всех городах, а если можно, то и в селах: закрепить в воображении масс то, что произошло; оставить как можно более глубокую борозду в памяти народа».
«Давно уже передо мною носилась эта идея, — говорил Ленин Луначарскому, — которую я вам сейчас изложу. Вы помните, что Кампанелла в своем «Солнечном государстве» говорит о том, что на стенах его фантастического социалистического города нарисованы фрески, которые служат для молодежи наглядным уроком по естествознанию, истории, возбуждают гражданское чувство — словом, участвуют в деле образования, воспитания новых поколений. Мне кажется, что это далеко не наивно и с известным изменением могло бы быть нами усвоено и осуществлено теперь же… Я назвал бы то, о чем я думаю, монументальной пропагандой… Наш климат вряд ли позволит фрески, о которых мечтает Кампанелла. Вот почему я говорю, главным образом, о скульпторах и поэтах. В разных видных местах… можно было бы разбросать краткие, но выразительные надписи… Пожалуйста, не думайте, что я при этом воображаю себе мрамор, гранит и золотые буквы. Пока мы должны все делать скромно… Еще важнее надписей я считаю памятники: бюсты или целые фигуры, может быть, барельефы, группы. Надо составить список тех предшественников социализма или его теоретиков и борцов, а также тех светочей философской мысли, науки, искусства и т. п., которые хотя и не имели прямого отношения к социализму, но являлись подлинными героями культуры… Особое внимание надо обратить и на открытие таких памятников… Пусть каждое такое открытие будет актом пропаганды и маленьким праздником…»
Такое предложение Ленина тревожной весной 1918 года прозвучало совершенно неожиданно. «По правде сказать, — признавался Луначарский, — я был совершенно ошеломлен и ослеплен этим предложением. Оно мне чрезвычайно понравилось… Осуществление, однако, пошло немножко вкривь и вкось… В Москве, где памятники как раз мог видеть Владимир Ильич, они были неудачны. Маркс и Энгельс изображены были в каком-то бассейне и получили прозвище «бородатых купальщиков». Всех превзошел скульптор Королев. В течение долгого времени люди и лошади, ходившие и ездившие по Мясницкой, пугливо косились на какую-то взбесившуюся фигуру, закрытую из предосторожности досками. Это был Бакунин в трактовке уважаемого художника. Если я не ошибаюсь, памятник сейчас же по открытии его был разрушен анархистами, так как при всей своей передовитости анархисты не хотели потерпеть такого скульптурного «издевательства» над памятью своего вождя».
Впрочем, анархисты вообще не одобряли ленинскую затею с памятниками. 3 мая 1918 года московская газета «Анархия» призывала: «Да исчезнут всякие памятники!.. И идиотские фигуры самодержцев, и прочих, прочих: Пушкина, Федорова, Минина, Ленина, Бакунина… Для чего эти нелепые бронзовые идолы, смешные куклы, может быть, работы талантливых людей?.. Живите настоящим! Поклоняйтесь живым кумирам, творцам, гениям, изобретателям!.. Довольно поклоняться покойникам!.. Долой памятники и всякую память о смерти, а то скоро мир превратится в море с удушливым запахом, и так уже задыхаемся от зловонных музеев!». 1 июня публицист Владимир Шокин писал в «Анархии»: «Большевики свергают с площадей старые кумиры, украшающие площади, кумиры увядающего в письменах истории века. Но взамен старых хотят поставить новые кумиры, новые идолы… перед которыми заставят толпу благоговеть и поклоняться… Как все это старо, смешно, шаблонно и пошло… Долой идолов с идолопоклонством, долой преклонение перед пустой вещью, когда святыня — Жизнь!»
С другой стороны, плану Ленина доставалось и от меньшевиков. Близкая к ним газета «Вечер Москвы» язвительно писала в ноябре 1918 года: «Советские деятели торопятся… Поступившие на содержание советской республики футуристы и прочие бездарности лихорадочно творят «пролетарское искусство». Налажено массовое производство, и сразу, целыми пачками, наспех открываются памятники великим деятелям человечества. Нужды нет, что памятники эти мизерны, что в них нет величия, красоты, силы… Дешевенькие произведения дешевенького искусства… Торопятся жить, не полагаясь на свой завтрашний день».
Скульптор Сергей Меркуров настойчиво добивался у Ленина одобрения экстравагантного проекта памятника «Карл Маркс, стоящий на четырех слонах»… Все это вызывало у Ленина досаду. «Он как-то с неудовольствием сказал мне, — замечал Луначарский, — что из монументальной пропаганды ничего не вышло».