— Это не искусство, а бессмысленное расточительство.

Автор вскочил на стол и поднял картину над головой:

— Посмотрите теперь, товарищ Ленин.

Владимир Ильич не нашёл никаких изменений.

— Товарищ Ленин не понимает этого! — разочарованно воскликнул художник.

— Возможно, что я и не понимаю этого, — ответил Ленин, — но если рыбу, нарисованную на полотне, не считают искусством, тогда и приклеенная на тарелку она не может быть таковым и не может питать ни ум, ни желудок. Подумайте об этом хорошо… Подумайте…

Германский коммунист Фриц Геккерт рассказывал о таком эпизоде: «В гостинице «Континенталь» была устроена маленькая выставка так называемых «революционных» художников. Там фигурировало на фоне пестрой мазни всякое старое тряпье, черепки, кусок печной трубы и т. п., прибитые к полотнам, — и вся эта ерунда должна была представлять новое искусство. Я был просто возмущен… Ленин, стоя сзади меня и покачивая головой, сказал мне:

— Вот видите, товарищ Геккерт, и у нас такое бывает!»

1 мая 1920 года Ленин посетил выставку проектов памятников, которые должны были заменить свергнутую фигуру Александра III возле храма Христа Спасителя. Ленин спросил, осматривая скульптуры:

— Это футуризм?

— По всей вероятности, — отвечал Луначарский.

— Я тут ничего не понимаю, — кротко сказал Владимир Ильич, — спросите Луначарского.

Нарком просвещения сказал, что не видит ни одного достойного памятника. Ленин обрадовался:

— А я думал, что вы поставите какое-нибудь футуристическое чучело.

Владимир Ильич пришел в негодование, когда на Первомай художники-футуристы раскрасили яркими красками вековые липы вокруг Кремля. Их стволы и ветви стали красными, синими, лиловыми… Так изуродовать его любимые деревья!

«Кто разрешил, — возмущался он, — кто позволил сделать это издевательство над деревьями Александровского сада, которые окрашены в фиолетовый, красный и малиновый цвета?..»

Владимир Ильич потребовал «смыть эту паршивую краску с очаровательных деревьев». Увы, сделать это было невозможно: краска уже въелась в древесную кору и постепенно сходила с лип еще несколько лет.

Как правило, сохраняя свое мнение, Ленин не вмешивался в борьбу направлений в живописи. Он говорил: «Каждый художник, всякий, кто себя таковым считает, имеет право творить свободно, согласно своего идеала, независимо ни от чего».

«Я себя за специалиста в вопросах искусства не выдаю», — говорил Ленин. «Он всегда сознавал себя в этом отношении профаном, — писал Луначарский, — и так как ему всегда был чужд и ненавистен всякий дилетантизм, то он не любил высказываться об искусстве». Все же Ленин счел возможным однажды посоветовать архитектору Ивану Жолтовскому: «Делайте красиво, но только помните, без мещанства!»

«Невмешательство» Ленина в искусство отразилось и в позднем советском фольклоре. О чем свидетельствует один из немногих положительных по отношению к Ленину анекдотов 60-х годов: «Ленин и Луначарский на выставке художников-футуристов в 1920 году.

— Ничего не понимаю! — говорит Ленин.

— Ничего не понимаю! — говорит Луначарский.

Это были последние советские вожди, которые ничего не понимали в искусстве».

Футуризм оставался преобладающим направлением в советском искусстве вплоть до середины 30-х годов, когда серия знаменитых статей в «Правде» — «Сумбур вместо музыки», «Какофония в архитектуре», «О художниках-пачкунах»… — возвестила о победном возвращении старого, «белогвардейского» искусства — реализма.

«Я в этом ничего не понимаю». Терпимость Ленина к «новому искусству» доходила до того, что в мае 1920 года он разрешил скульптору-футуристу Натану Альтману делать с него портрет. Правда, потом, когда работа уже началась, вежливо спросил, будет ли его голова «футуристической». «Я объяснил, — писал Альтман, — что в данном случае моей целью является сделать его портрет и что эта цель диктует и подход к работе. Он просил показать ему «футуристические» работы. Когда я ему показал, Ленин сказал: «Я в этом ничего не понимаю, это дело специалистов». Как можно догадаться, показанные работы Альтмана Ленину не понравились.

Альтман продолжал: «Солнце проникало сквозь окна и сушило глину. Ее приходилось усиленно поливать». Скульптор попросил в свое отсутствие самого Владимира Ильича следить за увлажнением глины. Из-за чего произошел следующий забавный случай, описанный большевиком Николаем Милютиным. «Однажды я зашел по какому-то поводу в секретариат Ленина. Вдруг слышим из кабинета громкий, заливчатый смех Владимира Ильича. Через минуту оттуда пулей вылетела Наташа Лепешинская, сотрудница секретариата, вся пунцовая, чуть не плача. После долгих расспросов она рассказала, что произошло в кабинете. Скульптор Альтман в то время лепил из глины голову Ленина. С согласия Владимира Ильича скульптор работал в кабинете Ленина, но с условием — не отрывать его от занятий. В перерывах скульптура накрывалась мокрой тряпкой, чтобы глина не сохла.

Уходя, Альтман попросил Владимира Ильича намочить вечером тряпку. Владимир Ильич позвал Наташу и велел принести чайник холодной воды, а сам, сидя за столом, углубился в работу. Наташа принесла воду. Владимир Ильич, не отрываясь от работы, сказал:

— Вылейте, пожалуйста, на мою голову.

Растерянная, недоумевающая Наташа с чайником в руках боязливо подходит к Владимиру Ильичу сзади и останавливается в нерешительности: лить или не лить?

Владимир Ильич обертывается, с удивлением смотрит на Наташу, а затем принимается хохотать, хватаясь за бока:

— Да не на эту, а вон на ту голову!

Показывает на скульптуру и хохочет».

«Шуты гороховые вроде Маяковского». М. Горький вспоминал разговоры с Лениным о современной поэзии: «К Маяковскому относился недоверчиво и даже раздраженно:

— Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и все у него не то, по-моему, — не го и мало понятно. Рассыпано все, трудно читать. Талантлив? Даже очень? Гм-гм, посмотрим!»

Между прочим, один раз Ленин и Маяковский беседовали лично — глава правительства поздно вечером позвонил в Российское телеграфное агентство (РОСТА):

— Кто у вас есть?

— Никого, — отвечал поднявший трубку Маяковский.

— Заведующий здесь?

— Нет.

— А кто его замещает?

— Никто.

— Значит, нет никого? Совсем?

— Совсем никого.

— Здорово!

— А кто говорит?

— Ленин, — ответил председатель Совнаркома, вешая трубку.

Маяковский долго не мог опомниться после этого разговора…

А. Луначарский отмечал, что «Сто пятьдесят миллионов» Маяковского Владимиру Ильичу определенно не понравились. Он нашел эту книгу вычурной и штукарной». Ленин писал об этой поэме: «Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков».

Подтверждала это отношение Ленина и Крупская: «Новое искусство казалось Ильичу чужим, непонятным. Однажды нас позвали в Кремль на концерт, устроенный для красноармейцев. Ильича провели в первые ряды. Артистка Грозовская декламировала Маяковского «наш бог — бег, сердце — наш барабан» и наступала прямо на Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегченно вздохнул, когда Грозовскую сменил какой-то артист, читавший «Злоумышленника» Чехова.

Раз вечером захотелось Ильичу посмотреть, как живет коммуной молодежь. Решили нанести визит нашей вхутемасовке — Варе Арманд. Было это, кажется, в день похорон Кропоткина, в 1921 году. Был это голодный год, но было много энтузиазма у молодежи. Спали они в коммуне чуть ли не на голых досках, хлеба у них не было, «зато у нас есть крупа!» — с сияющим лицом заявил дежурный член коммуны — вхутемасец. Для Ильича сварили они из этой крупы важнецкую кашу, хоть и была она без соли. Ильич смотрел на молодежь, на сияющие лица обступивших его молодых художников и художниц — их радость отражалась и у него на лице. Они показывали ему свои наивные рисунки, объясняли их смысл, засыпали его вопросами. А он смеялся, уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами.