Изменить стиль страницы

В России популярность романа о Бертольдо (в русской традиции — «повести», «гистории»), в силу его очевидной связи с фольклором и площадным театром, представляется почти неизбежной. Сам архетип протагониста — «народный мудрец» (он же дурак, вор, шут, скоморох и т. д.)[170], поучающий и посрамляющий властей предержащих, — очевидным образом сближал хитроумного итальянского крестьянина с персонажами русского сказочного фольклора[171]. Уже начало повествования — беспричинное появление героя при дворе (Бертольдо движет простое любопытство) — обнаруживает мотив, весьма характерный для русских сказок, где нередко «в один прекрасный день» мужик бросает свою избу и отправляется «посмотреть на царя»[172]. Близкие параллели в сказочном материале, как русском, так и итальянском, находят многие царские загадки и задачи (например, наиболее известная: явиться ко двору ни голым, ни одетым)[173]. Отдельные эпизоды в «Бертольдо» были давно знакомы читателям разных стран[174]. Достаточно указать на один из них — «суд о двух женах из-за зеркала», который представляет собой не что иное, как перифраз библейского рассказа о споре двух блудниц из-за младенца (Третья Книга Царств. III. 16–28). В романе Кроче этот эпизод непосредственно восходит к апокрифическим «Судам Соломона», хорошо известным уже в Древней Руси и имевшим самое широкое хождение в демократической письменности XVII–XVIII вв.[175]; особенно успешно притчи о судах Соломона использовались в драматургии[176].

Сквозной сюжет «Бертольдо» — состязание в мудрости — также может быть отнесен к разряду древнейших сказочных сюжетов, известных как «состязание в мудрости переодетого (то же — в маске урода) героя с царем» или «шут и царь»[177]. Не случайно, хотя формально, Бертольдо не был шутом (эта должность при дворе Абоина была уже занята другим — Фаготом), низовой русский читатель упорно видел в нем именно «царского шута» как единственную персону, способную беседовать с царем «на равных»[178]. Характерное в этом смысле отношение к тексту демонстрирует один из переписчиков «Бертольдо». Посчитав за необходимое прояснить ситуацию с «двумя шутами», он уточняет, что Бертольдо — царский шут, а Фагот — царицын («шут, которой при царице стоял»)[179]. Тем самым логика древнерусского литературного канона, выраженного в оппозиции «добрый царь» — «злая царица», была восстановлена.

Важным обстоятельством, способствовавшим удачному включению романа Кроче в новый культурный контекст, явилось то, что и в России Бертольдо не был безродным. Его предшественники, своими путями оказавшиеся здесь каждый в свое время, — Эзоп, Маркольф, Эйленшпигель и другие — уже благополучно адаптировались, став неотъемлемой частью русского культурного ландшафта.

С ближайшим прототипом Бертольдо — грубым, но проницательным существом Маркольфом из средневекового «Диалога Соломона и Маркольфа» — был в родстве «дивий зверь» Китоврас. На Руси он стал известен, возможно, еще в XI–XII вв.[180] Подобно европейскому «Диалогу», славянская версия этой книги — «О Соломони цари басни и кощуны и о Китоврасе» — была осуждена и подлежала запрету как «богомерзкая» и «небожественная» (XIV в.)[181]; тем не менее в России XVIII в. она оставалась, наряду с легендарной биографией Эзопа, основой смеховой культуры.

Самые ранние тексты апокрифического «Сказания о Соломоне и Китоврасе» дошли до нас в составе Палеи (конец XIV в.) и дожили в многочисленных редакциях до конца XVIII столетия. От версии к версии сюжетная роль Китовраса претерпевала существенные изменения: «дивий зверь» становится царем и даже братом царя Соломона, то есть сыном царя Давида, сам похищает Соломонову жену вместо того, чтобы ее искать, и т. д.[182] Наконец, в одной из версий «Сказания» роль Китовраса уже полностью делегируется царю Соломону: сюжет «об увозе Соломоновой жены» трансформируется в рассказ о ее бегстве, и тогда на поиски своей неверной жены Соломониды отправляется сам Соломон/Китоврас.

В лицевом списке «Повести о рождении и похождениях царя Соломона» (1760-е годы)[183] обращает на себя внимание иллюстрация к эпизоду о том, как царь Соломон собирается неузнанным войти во дворец, где скрывается царица Соломонида: «снял с себя царское одеяние, оделся в плохую одежду и пошел в город»[184]. Перемены платья оказалось достаточно, чтобы произошло чудесное превращение царя Соломона… в безобразного героя итальянской народной книжки. В фигуре переодетого царя узнается тот же иконографический тип, который был характерен для иллюстраций первых дешевых изданий «Бертольдо», выходивших на протяжении XVII и начала XVIII столетия (ср. ил. 4 и, например, 11). Наглядность этой метаморфозе придает традиционная манера изображения, позволяющая совмещать в одном рисунке два повествовательных плана. Слева мы видим Соломона в полном великолепии царского облачения, который дает последние наставления своей дружине; справа — безобразного крестьянина, направляющегося в сторону виднеющегося города. Портретное сходство царя Соломона с Бертольдо в рукописи ГИМ, скорее всего, случайное. В таком случае, не является ли это проявление бессознательного свидетельством того, что «Бертольдо» уже достаточно укоренился в низовой читательской среде, а его образ стал привычным не только для восприятия, но и для воспроизведения?

Примитивные забавные картинки, которые охотно использовались первыми издателями «Бертольдо», в том числе издателями его переводов на новогреческий, хорватский и другие языки, примерно в 1740-е годы перекочевали и в Россию. Вполне вероятно, что здесь они имели распространение более широкое, чем представляется пока, на основании лишь одного лицевого списка русского перевода этого романа, который нам удалось обнаружить (НБ МГУ. Рук. 191).

Родство Бертольдо с Эзопом, несомненно, отразилось на «русской судьбе» героя итальянской «народной» книжки. Благодаря тому что апокрифическая биография Эзопа была широко известна в России XVIII в., можно сказать, что эта связь оказала итальянцу «протекцию» среди читателей самых разных социальных уровней.

Греческий роман об Эзопе, популярнейшая народная книга эллинистического Востока, в России получил распространение с 1607 г.[185] Именно тогда его текст в редакции византийского монаха Максима Плануда (1260–1310) был переведен с греческого переводчиком Посольского приказа Федором Гозвинским[186]. «Житие Езопа баснослова» не имело вначале самостоятельного хождения, распространяясь в составе рукописного собрания Эзоповых басен.

Книга «Притчи, или Баснословие Езопа Фриги» сразу же была оценена русским читателем как душеполезная, поскольку в древнерусских переводах басни приобрели откровенно назидательный характер[187]. Это обстоятельство в немалой мере способствовало тому, что и забавное «Житие Езопа баснослова» воспринималось первоначально в том же ключе[188]. Его первые издания, которые появились в Москве (1712) и Санкт-Петербурге (1717), отличались значительными купюрами именно «тех сцен, которые не могли служить воспитанию „доброй нравственности“»[189]. Настоящую популярность Эзоп — умный и хитрый раб глупого господина приобретает лишь в XVIII в., благодаря появлению печатных (особенно лубочных) изданий его плутовской биографии[190].

вернуться

170

О внутреннем родстве разных типов героев в русских сказках: коддун — дурак — вор — шут — скоморох, см.: Синявский А. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. М., 2001. С. 49–65.

вернуться

171

Ср., например, близкие по типу сказки «Горшеня», «Царь и Герман», «Царь и вор», «Мужик разгадывает загадки», «Беспечальный монастырь» и др. — Русская сатирическая сказка в записях середины XIX — начала XX века / Подг. текстов, ст. и коммент. Д. М. Молдавского. М.; Л., 1955.

вернуться

172

Ср. о том же: Dossena G. Introduzione // Croce G. C. Le sottilissime astuzie di Bertoldo. Le piacevoli e ridicolose simplicita di Bertoldino e in Appendice Adriano Banchieri Novella di Cacasenno figlio del semplice Bertoldino / A cura di G. Dossenaю Milano: Rizzoli, 1994. P. 16–17.

вернуться

173

См.: Camporesi P. La maschera di Bertildo. Le metamorfosi del villano mostruoso e sapiente. Aspetti e forme del Carnevale ai tempi di Giulio Cesare Croce. Milano: Garzanti, 1993. P. 115. Nota 11.

вернуться

174

Например, сюжет о посаженном в мешок (человека хотят бросить в мешке в воду, а он заманивает на свое место другого), или не менее широко распространенный анекдот о том, как приговоренный к повешению не может найти для себя достойного дерева (эпизод восходит к «Маркольфу») и т. д. Ср. так же: Андреев П. П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929. 1535*В, 1535А и др.

вернуться

175

Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970. С. 329 (раздел написан Я. С. Лурье); см. также: Лурье Я. С. Апокрифы о Соломоне // Словарь книжников и книжности Древней Руси (вторая половина XIV–XVI в.). Вып. 2. Часть 1: A-К. Л., 1988. С. 66–68.

вернуться

176

См.: Кукушкина Е. Д. Сюжет «Суд Соломона» в драматургии // XVIII век. СПб., 1996. Сб. № 20. С. 121–134.

вернуться

177

Одной из обработок этого сюжета является фольклорная сказка «Беспечальный монастырь»; русскому читателю XVIII в. были известны ее многочисленные варианты, как, например, «Повесть о царе и мельнике» (1730-е годы), см.: Демкова Н. С., Герасимова Н. М. Русская обработка сюжета о состязании мельника с царем // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 33. С. 364–368. О проделках королевского шута повествовалось в прозаических и стихотворных жартах («Фаболы о шуте-плуте»), появившихся в России не позже 1720–1730-х годов.

вернуться

178

ГИМ ОР: Муз. 3793. Л. 71 об., 87 об. (читательские записи 1825 г.).

вернуться

179

Там же. Л. 25.

вернуться

180

Изображения Китовраса встречаются на резных каменных рельефах Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (XIII в.) и на «золотых» вратах Софии Новгородской (1336 г.). См. ил. 5–7.

вернуться

181

Тихонравов Н. С. Памятники отреченной русской литературы / Собраны и изданы Николаем Тихонравовым. СПб., 1863. Т. 1. С. III; о фактах реального запрета «басен и кощюн» о Соломоне и Китоврасе по материалам рукописных собраний см.: Ярошенко Л. В. «Повесть об увозе Соломоновой жены» в русской рукописной традиции XVII–XVIII вв. (Характеристика редакций) // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 29. С. 260–261.

вернуться

182

О сложных взаимоотношениях различных редакций «Повести» см.: Ярошенко Л. В. «Повесть об увозе Соломоновой жены» в русской рукописной традиции… С. 257–273, особенно 260, 272–273.

вернуться

183

ГИМ ОР: Собр. И. Е. Забелина. 336. Л. 65. Всего рукопись содержит 68 цветных миниатюр, которые воспроизведены в изд.: Повесть о рождении и похождениях царя Соломона / Сост. Т. В. Дианова. М.: ГИМ, 1991 (текст подвергнут модернизации). Ранее текст без иллюстраций был опубликован Н. С. Тихонравовым в «Летописях русской литературы и древности» (М., 1862. Т. 4. С. 113–121).

вернуться

184

Повесть о рождении… С. 131, илл. на с. 140.

вернуться

185

Годом ранее в Италии появился Бертольдо — новая модель Эзопа.

вернуться

186

См.: Тарковский Р. Б. Гозвинский Федор Касьянович // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1992. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1. С. 204–207.

вернуться

187

Басни «полезная нам к житию даруют» — писал Ф. Гозвинский, другой переводчик Эзоповых басен А. Виниус пояснял, что они «учение подают, како мудро и опасно жити»; подробнее см.: Тарковский Р. Б., Тарковская Л. Р. Эзоп на Руси. Век XVII. Исследования. Тексты. Комментарии. СПб., 2005. С. 38–42, 50; на с. 40–42 см. замечательный пример метафорического преобразования Симеоном Полоцким Эзоповой басни о рыбаке с дудкой в религиозно-философскую притчу.

вернуться

188

О том, что плутовское начало в образе Эзопа «на первых порах не было до конца понято» русским читателем, см.: Małek Е. К истории восприятия плутовского романа в России XVII–XVIII вв. (Эзоп, Совизжал) // Slavia Orientalis. 1992. № 4. С. 38–39.

вернуться

189

Тарковский Р. Б., Тарковская Л. Р. Эзоп на Руси… С. 31–32.

вернуться

190

Małek Е. К истории восприятия плутовского романа в России… С. 39; см. также: Топурия Н. А. Лубочное издание «Жития Эзопа» и западноевропейская изобразительная традиция // Мир народной картинки. Материалы научной конференции «XXX Випперовские чтения — 1997». М., 1999. С. 146–155.