Зуля решила не растекаться мыслью по древу и не портить статью морализаторством и собственными впечатлениями, а представить читателю только сухие факты. Зульфия просто процитировала Ольгу Алексеевну и еще парочку местных жителей, вставила «Без комментариев» от водоканала и пресс-службы губернатора, даже не задав ни одного риторического вопроса, вроде банального «доколе?». Она подготовила материал в номер печатной версии «Причудливых новостей» и стала ждать.

Однако, эффект от статьи превзошел даже самые смелые ее ожидания. На нее обрушился шквал звонков от благодарных дубнинцев и пылающих праведным гневом жителей города Б, от пресс-служб, которые хотели забрать назад свои «без комментариев», от своего собственного начальства, которое невнятно злопыхательствовало. Ей даже позвонил какой-то чинуша, «главный по воде» и угрожал судебным разбирательством. Ото всех она легко отбилась одной и той же фразой: «Переиграть ничего нельзя». Кроме «водного» чинуши: ему она намекнула, что его хамские слова записаны на диктофон, и она не постесняется предоставить этот файл суду и общественности. Тот фыркнул и бросил трубку.

Несмотря на то, что все в ее статье было чистой правдой, она поняла, что переступила некую черту, а именно: наехала на того, кого всуе упоминать нельзя.

Как назло, в момент, когда она это осознала, ей позвонили от вице-губернатора, и непререкаемым тоном уведомили, что ее аудиенция у господина Барашкина, назначена на завтра на четыре часа дня. Явка обязательна.

Такую головомойку, которую ей закатил этот властвующий муж, можно было сравнить разве что с публичной поркой в детском саду. И то, и это наказание Зульфия перенесла стоически, гордо неся голову, не сутулясь, не вымолвив не единого лишнего слова. Но внутри у нее кипела и бултыхалась лава, то и дело обнажая крохотный каменный островок, составленный из ее страха.

На цокольном этаже паба «Медная голова» была ресторация. Темно-зеленая прохладная зала была разделена глухими перегородками темного дерева на множество кабинок. Они были украшены пластиковым трилистником и надежно укрывали посетителей от глаз друг друга.

— Ты чего мрачная такая? — спросил Вася.

Заваркины заняли угловую кабинку. Вася уже вкушал какую-то выпивку янтарного цвета, а Ася рассеянно рисовала пальцем листок клевера на густой пене ирландского стаута, заполнявшего ее высокий стакан. Другой рукой она гладила Васю по голове. Она и раньше так делала, но теперь Зуля заметила в этих легких ласках отнюдь слишком много сексуального и в который раз мысленно отругала себя за то, что раньше не догадалась об их отношениях.

— Барашкин мне угрожал, — Зульфия нервно скомкала салфетку.

— А кто у нас Барашкин? — поинтересовалась Ася, отпив из бокала.

— Местный Геббельс, только тупой, — ответствовала Зульфия и заказала пива у подошедшей официантки.

Барашкин был на вид совершенно обычным мужчиной. Короткий вихрь из соломенных волос, обрюзгшее тело, глубокие носогубные складки, обвисшие брылья и дорогой костюм — всё выдавало в нем серьезного человека. Но Зуле он показался крайне неприятным, в основном, из-за того, что в процессе разговора он покраснел жуткими лихорадочными пятнами.

Когда Зуля вошла в его кабинет, он копался в бумагах и не обратил на нее никакого внимания. Зуля, твердо решив не робеть, подошла к длинному полированному приставному столу, выдвинула кресло из середины, церемонно уселась, стараясь не выдать своего волнения слишком поспешными движениями, и уставилась на Барашкина.

Всё, что он сказал ей, слилось в ее памяти в огромный, вонючий, бесформенный и пульсирующий комок, из которого Зуля могла вычленить только те обрывки, что зацепили ее больнее всего.

«Ваше дело борщи варить».

«Вы недостаточно компетентны, чтобы решать, что можно знать людям, а что — нет».

«Вы преступили черту и будете наказаны».

«Я бы не ходил на вашем месте темными аллеями. Вдруг на вас гопники нападут?».

Единственное, чего Барашкин не учел: у Зульфии всегда был включен диктофон. И теперь Заваркины слушали запись, поделив наушники на двоих.

— Это пустые слова, — уверенно сказал Вася, дослушав до конца, — он лепечет чушь, рассчитанную на впечатлительных институток.

— Ваське в этом вопросе можно верить, — кивнула Анфиса, — ему постоянно угрожают.

Зуля удивилась облегчению, залившему солнечное сплетение. Почему-то она поверила Заваркиным тут же, не споря, и ее охватило теплое и уютное чувство безопасности. Даже если где-то бродит душегуб, посланный за ней, пока рядом Заваркины, он не сможет ее достать. Достаточно одного взгляда на широкие Васины плечи, обтянутые дорогой футболкой, его серьгу в ухе и мощный мотоцикл, прислоненный к бетонному парапету у входа в паб, чтобы понять — с этим типом лучше не связываться. А Анфиса? Похудевшая и осунувшаяся за этот год, рядом с братом она смотрелась тщедушной, но не безобидной. Сколько раз Зульфия сама пугалась ее злобного прищура и решительных действий? Однажды она своими глазами видела поединок Анфисы с каким-то незадачливым «догхантером», который поймал пса на детской площадке. Зулину душу раздирало зрелище испуганных детских мордашек, которые только что играли со знакомым добрым и ласковым дворовым псом и вот его уже тащат на железной петле на верную смерть. Ее почти убивала беспомощность родителей этих детей, которые кричали, что это их собака: выросшая здесь, безвредная и любимая их детьми. Зульфия страдала, но ничего не делала.

Анфиса Заваркина никого не умоляла и не пыталась убедить. Она вырвала у дворника лопату, которой тот убирал снег, и тяжело и страшно обрушила ее на затылок «догхантера». Собака, юркая пегая дворняжка, вырвалась из петли и прижалась к детским ногам в поисках спасения. Анфиса вернула лопату ошалевшему дворнику, отряхнула руки и велела всем убираться, прихватив с собой собаку.

Ее поступок тогда вызвал в Зульфие противоречивые чувства: возмущение нападением на служащего «Б-благоустройства», выполняющего порученную ему работу, смешалось с умилением счастливыми детскими рожицами, обращенными к спасенному зверю. Тогда Зуля решила для себя, что больше тронута, чем возмущена.

Сейчас она была счастлива от того, что ей посчастливилось тогда наблюдать. То, насколько далеко ее подруга может зайти, чтобы остановить несправедливость, вселяло в Зульфию надежду. Теперь ей казалось, что пленение той дворняжки было сущей несправедливостью, приблизительно такой же, с какой сегодня обошлись с ней.

Зуля впоследствии много раз проходила через тот двор и однажды, наконец, увидела то, что хотела: пегая дворняжка гордо вышагивала на поводке и в ошейнике. Мальчик, который плакал горше всех в момент ее захвата, вышагивал по ту сторону поводка, неся мешочек и совочек для уборки какашек. Зульфия очень обрадовалась открывшемуся ей зрелищу и мысленно поставила Заваркиной плюсик.

Зуля улыбнулась воспоминаниям и залпом допила свое пиво. Рядом с сильным духом и телом Васей и взбалмошной Асей, умеющей здорово вооружаться подручными средствами, никакая полуночная шпана ей не страшна.

«Я хочу видеть вашего фотографа», — вдруг вспомнила Зульфия требование Барашкина.

«Она — внештатный фотограф», — ответила ему Зульфия тихо, но твердо, — «я могу передать ей ваше приглашение, но не могу обязать ее прийти».

«Она? Ей?» — Барашкин вздернул брови, — «вы ничего не путаете?»

По уговору Зульфия не должна была упоминать Васю ни в коем случае. Он сказал, что его не интересуют их глупые расследования, что он решился вломиться в губернаторский дворик только из-за тяги к приключениям и чтобы помочь Аське сделать вменяемые фото, раз это для нее так важно. Сам того не ведая, своими действиями Вася подтвердил все то, что Анфиса, смеясь, поведала Зуле под сенью вековых дубов. Следуя этому уговору, под всеми без исключения фотографиями Зуля поставила подпись — «Анфиса Заваркина».

— Кстати, как вы туда попали? — поинтересовалась Зуля, — и как, во имя Господа, вы оттуда выбрались?