— Ты такая нежная… — шепотом удивился он.

— Тебе все равно никто не поверит, — улыбнулась Анфиса и провела кончиком языка по его верхней губе.

Когда им было лет по десять, Вася часто засматривался на ее рот. Ему казалось, что однажды, когда он коснется его своими губами, земля под ними разверзнется и их проглотит землетрясение. Почти так всё и произошло.

Тем летом Анфисе должно было исполниться шестнадцать. Вася принес своим девчонкам свежую малину, купленную у какой-то бабульки и Алиска, никогда не отличавшаяся аккуратностью, немедленно перепачкала лицо, руки, платье и даже коленки. Но у Анфисы только губы были тронуты малиновым соком и выглядели будто покусанные. Вася тогда, повинуясь неведомому порыву, провел пальцем по ее верхней губе, притворяясь, будто хочет стереть эти ягодные следы. Анфиса робко посмотрела на него, испугавшись столь неожиданной близости, и Вася вдруг понял, что не сможет скрыть от нее свою эрекцию. И они, два смущенных подростка, стояли и смотрели друг на друга, не зная, что предпринять. Первой решилась Анфиса: она сделала крохотный шажок ему навстречу и, привстав на цыпочки, осторожно провела кончиком языка по его верхней губе.

Точь-в-точь как сейчас. В его голове будто взорвалась плотина, сдерживающая воспоминания: и вкус ее губ, и малиновый аромат, мельком пощекотавший ноздри, и хитрый взгляд маленькой женщины, впервые попробовавшей свои чары на мужчине. Воспоминания затопили ночную комнату, закрутили-завертели их тела в водовороте бесстыжих образов, которые возникли в их маленьких мозгах во время первого взрослого поцелуя.

— Ты помнишь? — спросил Вася. Он был и смущен, и растроган, и хотел ее так, как будто им снова было шестнадцать.

— Конечно, — выдохнула она.

В косой полоске искусственного света, упавшей из окна на ее лицо, он разглядел ту, которую любил больше жизни и ту, что так же любила его: шестнадцатилетнюю девчонку, запертую в теле взрослой женщины, прячущуюся за масками из страха быть пойманной на слабости. Ее глаза впервые за долгое время не смотрели на него равнодушно. В них не было ни похоти, ни дьявольского огонька, ни желания доминировать. Только чистое и незамутненное «я тебя люблю».

— Ты победила, — прошептал он и, не имея больше сил для отсрочки блаженства, задвигался быстрее, и быстрее, и быстрее. Анфиса хрипло закричала и впилась короткими ноготками в его упругие ягодицы. В момент, когда Васе начало казаться, что их тела вошли в резонанс, он, повинуюсь порыву, подхватил ее на руки и встал на колени на кровати. Она издала протяжный стон и, расслабленная, стекла с его рук к его ногам. Его сперма оставила на ее теле блестящую полоску, которую никто из них не заметил.

— Господи, как хорошо… — прошептала Анфиса.

— Почему мы раньше такого не делали? — поинтересовался Вася, обессилено падая рядом с ней.

Она улыбалась.

— Ладно, сдаюсь, — притворно вздохнул Вася, — ты меня любишь. Довольна?

— Ага, — рассмеялась Анфиса и забралась на него сверху.

— Ты теперь всегда такая будешь? — поинтересовался Заваркин, пытаясь скрыть жалкую мольбу, которая слышалась в этой фразе.

— Нет. Завтра приму свой обычный угрюмый вид, так что спеши воспользоваться моментом.

Неловко кувыркнувшись, он опрокинул ее на спину и принялся целовать куда попало. Она смеялась и гладила его по лысой голове, мощной спине и даже, расшалившись, шлепнула по попе. Вдруг Вася затих и прижал Анфису к себе что было сил. Обычно в таких ситуациях, уткнувшись ему в грудь и оставшись без доступа кислорода, она демонстративно крякала, как Дональд Дак, или принималась лупить по нему, как утопающий по воде. Но сейчас, этой волшебной ночью, она точно так же прижалась к нему всем телом.

Этот рассвет они встретили, не выпуская друг друга из объятий.

Глава шестая

На этот раз секретарша разговаривала с ней вежливо и уважительно. В ее голосе не слышалось ни намека на требование «явиться», «предстать немедленно пред начальственными очами» или на «явка обязательна». Она назвала ее по имени-отчеству и ласково спросила, не найдется ли у нее, Зульфии, минутка, чтобы заскочить проведать вице-губернатора Барашкина, заведующего информационной политикой в регионе.

Зуля не знала, к чему готовиться. Скандальная статья давно отшумела свое, в Дубном дали воду, мир был восстановлен. Чего еще хотел от нее Барашкин?

Зульфия зашла в его прохладный кабинет, прошлась по ковру, укравшему звук ее шагов, выдвинула из-под приставного стола тот же стул, на котором сидела в прошлый раз, осторожно уселась и посмотрела на Барашкина. Тот сосредоточенно подписывал чернильным «Монбланом» какие-то документы.

— Добрый день, — поздоровалась Зульфия. Вице-губернатор поднял на нее насмешливый взгляд. Он изучал ее с минуту, после чего коротко кивнул.

— Вы, наверно, не догадываетесь, почему я вас позвал? — спросил он, зачем-то взмахнув своей дорогой ручкой.

— Нет, — призналась Зульфия, — но вы же мне объясните, правда?

— Правда, — сказал он бодро, снова взмахнув ручкой. С ее пера сорвалась чернильная капля и, пролетев довольно приличное расстояние, шмякнулась на стол перед Зульфией. И она, и Барашкин проводили ее взглядом.

— Стол испорчен, — сказала Зульфия равнодушно. Внутри он была напряжена, сжата, как пружина в руках у часовщика.

— Это вы верно подметили, — вдруг развязно подмигнул ей вице-губернатор.

Он встал со своего кресла и, обойдя приставной стол с другой стороны, остановился напротив Зульфии.

— Представьте, что этот предмет меблировки, сделанный из редких пород дерева и отполированный приходящей уборщицей — это город Б. А вы… Вы — чернила, — Барашкин ткнул пальцем в каплю и размазал ее. Зульфия прерывисто вздохнула: не зря он начал с метафоричного размазывания ее по столешнице.

— Так вот, — продолжал он, — если вам позволить летать там, где вам вздумается, вы испортите весь стол и сведете на нет труд множества людей.

«Ах, вот оно что!», — подумала Зульфия. Метафора показалась ей неправдоподобной, и, если честно, довольно глупой, но она благоразумно промолчала.

— Вы — чернила, — снова повторил он, — если перефразировать, то вы — «чернилы». Вы и ваш якобы фотограф Анфиса Заваркина. Вы очерняете и пачкаете наш город добра и благополучия для собственной потехи…

Ехидные слова рвались у Зульфии с языка. Ей хотелось напомнить, что не она потехи ради «обезводила» в самую жару целый поселок с живыми людьми. Не она давала идиотские комментарии и не она присылала ничего не значащие отписки в ответ на вполне вменяемые запросы. И не она сейчас врет и выкручивается, пытаясь представить все случившееся нелепостью, недоразумением, не стоящим внимания.

Но Зульфия не решилась озвучить свои мысли. Она лишь повела бровью, давая знать всматривающемуся в ее лицо Барашкину, что ожидает продолжения.

— Я хочу, чтобы вы работали на меня, — наконец выпалил он и замолчал. Зульфия поняла, что время реагировать.

— Мне нужны подробности, — сказала она, пытаясь сгладить модуляции своего голоса и не дать пробиться негодованию. Она догадывалась, что если отказаться тут же, «не отходя от кассы», да еще и присовокупить несколько крепких словечек, то вице-губернатор, как выражается Заваркина, сотрет ее в порошочек.

Барашкин, будто поняв, что компромисс возможен, вернулся в свое кресло и расслабился.

— Город выпускает газету под названием «Благая весть», — начал он, — ничего особенного, очередной листок с городскими новостями. Я хочу, чтобы вы взяли ее под свое крыло и, как исключительно чуткий руководитель, превратили ее в нечто стоящее. Не буду скрывать: задача сложная. В штате предусмотрено всего две ставки: вас, редактора и начальника, и одного журналиста. Временами к вам на практику будет направляться интерн, выпускник журфака, которого вы сможете обучить всем премудростям профессии. Я считаю, что для вас «Благая весть» — это шанс раскрыть все свои таланты: и как руководителя, и как педагога, и как журналиста.