— Верно! Мы ему не судьи!..
— Правильно! Лови, коли хочешь сам, а мы убежать пособим!..
— А деньги-то где?.. За землю-то?..
— Пропали, братец!.. Кок произошло убийство, сын убежал, бросил избу-то, а покойник пятеро суток на полу в сенях валялся… Урядник осмотрел, запечатал, на бумагу все дело закрепил и уехал. А когда было вскрытие, и имущество в известность приводилось, обнаружили только рупь семь гривен!.. Где они, деньги-то?..
— Надо бы в кармашке у урядника поискать!..
Дружно засмеялись…
— Он еще придет, Егор-то!.. Наши бабы встретили его, как за дровами ездили… Я, говорит, еще не кончил свои дела, сожгу, говорит, Лукьяныча-то, чтобы краденую у мира землю не скупал…
— Теперь Лукьяныч помещиком у нас стал!.. И деды и отцы за землю выкуп платили, своим потом ее поливали, своим навозом питали, а Лукьяныч пришел и говорит: «Моя земля!»
— Великое смятение опять по земле пойдет…
— Нехорошо будет…
— На одного помещика — душ десять-пятнадцать по миру пойдут… А куда денешься?.. В город? С бабами, с ребятами?..
— Им оттуда не видать… У них на бумаге-то все складно выходит!..
— Вот рассудите, православные! Ежели мне теперь закрепиться, я две души получу, а у меня четверо ребят, баба да матка, да сам — семь человек… Через два года я должен прирезку получить на три души… Мои они, эти три души-то, а который теперь ими владеет, закрепится да продаст!.. А я что буду делать? Куда ребята-то денутся?..
— Сказывают, что Егор-то к японцам убег! — заговорила вдруг полногрудая баба-кухарка, стоявшая в сосредоточенном молчании около печки.
— Что ему к японцам-то!.. Врут, поди!..
— Он, Егор-то, девять месяцев в плену у них гостил… Сказывал — доволен, не обижали…
— За Рассею кровь проливал, а домой вернулся, ни земли, ни избы… деться некуда…
— Я, господа поштенные, тоже кровь проливал! Под Мукденом[260] был! Рану имею! — с гордостью заявил вдруг путешествующий и начал отворачивать рукав рубахи:
— Извольте удостовериться!..
Мужики обступили героя со всех сторон, и каждый разглядывал рубец на руке повыше локтя, покачивал головой и говорил:
— Действительно!..
— Чайку выпьешь? — шепотком спросила героя полногрудая баба и налила расписную чашку через верх.
— А моего убили! — сказала она с глубоким вздохом и отерла слезу рукавом кофты.
— Солдатка?
— Солдатская вдова! — не без гордости ответила баба, подавая герою чашку с чаем.
С этой минуты баба стала ласково останавливать свой взор на путешествующем и вздыхать, подпирая грудь обеими руками.
— Женатый ты, что ли?
— Вдовый же!..
— И ты вдовый? — радостно спросила бабенка, и в глазах ее сверкнула теплая симпатия к герою.
— Померла?
— Вроде этого…
И пока мужики обсуждали свои дела в шумной, бестолковой, похожей на карканье стаи ворон беседе, баба стояла в полутемном углу с героем и тихо и ласково о чем-то разговаривала с ним…
О чем? Бог их знает. Но казалось, что они давно уже знают друг друга, и теперь, внезапно встретившись после долгой разлуки, не могут наговориться друг с другом… Ворковал сиплый тенорок, вздыхала смазливая баба, а мужики кричали о душах и об земле…
— Где ты спишь-то?
— В чулане…
— Морозит нынче.
— Холодно. Чего и говорить!..
— Не знаю, где мне ложиться…
— Ближе к печке ложись… Теплее!..
— И к тебе поближе… Вон от тебя какой жар идет: не хуже печки!..
— Такая ли я была!.. Теперь и половины не осталось…
И опять глубокий вздох…
— Чаю-то еще выпьешь?
— Пожалуй…
Крутил ветер в поле, выл, как голодный волк, под крышами, и, как дым, кружилась в воздухе снежная пыль, засыпая спящее Вавилово сугробами…
Стихло в избе. Помолясь Богу, разбрелись люди спать: кто на печь, кто на полати, кто на конник. В тяжелом дыхании и в разноголосом храпе суетливо стучали маятником маленькие часы на дощатой стенке. Тараканы шуршали на картинах и за печью. С крытого сплошным настилом и соломой темного двора доносилось мелодичное побрякивание бубенчиков. Где-то брехала одинокая собака. Ночь успокоила уставших, и потонули в ее безучастном течении все обиды людские… Слабо мерцал во мраке снеговой отсвет в двух забитых снегом окошечках и, когда налетал порыв снежной метели, — то казалось, что белые голуби бьются за окнами, трепыхая крыльями…
Никто не прислушивался к молчанию ночи… А если бы кто-нибудь затаил дыхание и вслушался в это молчание, то среди тяжелого дыхания, сонных молитв и похрапывания он уловил бы, кроме суетливого постукивания часиков на стене, еще затаенный шепот за стеной…
— Милый, милый!.. Уж как я тебя жалею!..
Воет ветер, бьет метель в окошко, и словно кто-то осторожно плачет на полу в чулане…
Под крышей избы пропел и захлопал жесткими крыльями петух. Кто-то глухо заговорил вдруг у ворот и под окнами. Стряхнулась и фыркнула лошадь…
— Эх, ты… Никак проезжающие…
— Ах, ты, Боже мой милостивый! — прошептал путешествующий и, выйдя из чулана, сладко потянулся и поглядел в окно.
Словно страшное что-то увидел он там спросонья: метнулся к бабе, что-то прошептал ей и, захватив шинель, фуражку и подожок с лаптями, опрометью выбежал в сени…
Кто-то сердито стучал в окно и в ворота…
Завозились люди на печке и на полатях. Кто-то покашлял и слез с печи.
— Аксинья!..
— Слышу…
Мигнул огонек спички, загорелся грязный фонарь и поплыл в темноте к двери… А под окном и у ворот тихо переговаривались люди, и кто-то стучал в звонкие смолистые доски запертых ворот.
— Кто там? — слышен со двора звонкий голос Аксиньи.
— Охотники! Отворяй скорее!
— Сейчас…
Распахнулась дверь, и в белых облаках закрутившегося под порогом пара блеснули светлые пуговицы…
— Зажигай огонь!..
— Сею минутою…
— Где хозяин?
— На чистой половине.
— Сотский!
— Здесь!
— Двоих оставь у ворот, третьего — с прогара[261], двоих — на зады!
— Слышу…
— А сам вернись и останься в сенях. Никого не выпускай из избы!
— Можно!
Загорелась на стенке лампа, и желтоватый свет разогнал мрак ночи по углам…
Кто-то слез с печи, пошел к двери.
— Нельзя!.. Чтобы никто не смел выходить!
— Лошадку бы надо напоить, ваше благородие!
— Успеется!.. Паспорт есть? Иди к свету! Ближе!
— Мы с обозом… На чугунку… Нас трое…
Проснулись люди, выглядывали из темных углов, с полатей и пугливо прятали взлохмаченные головы…
— Вылезай! Эй, ты! На полатях!.. Чего прячешься?
— Нашто прятаться…
Начался подробный осмотр и допрос ночлежников.
— Все?
— Все, ваше благородие!
— Смотри: за укрывательство преступника сам сгинешь в тюрьме!
— Что нам, г. урядник, укрывать их?!
— Кого ищут-то? — шепотом спрашивает чей-то испуганный голос.
— Преступника…
«А где у нас этот: сумнительный-то человечек? Не видать его что-то…» — молча думали мужики, озирая избу.
Зашептались, тихо заговорили между собою…
— Предупреждаю: преступник важный, от смерти убежал… За укрывательство в Сибири сгноят!..
— Я по следу двое суток ехал… Должен быть здесь, в Вавилове!.. Смотрите, — дело серьезное…
Все смолкли. Слышно было, как билась в окно метель, как выл под крышей ветер и как суетливо постукивали часы на стенке…
Водолей[*]
…Я — человек северный — юга вашего не люблю. У вас ни зимы, ни весны нет. У вас — вместо зимы дожди, ветра да слякоть, а весна прямо с лета начинается. Самого красивого-то в природе — борьбы двух извечных начал — и нет!
У нас зима лютая, борьба с ней — как поединок смерти с жизнью, трудная и долгая, месяца три тянется, зато и радость же какая, когда все твари земные, наконец, победу жизни почуят! До последней силушки зима бьется, уступить не хочет. Однако в марте уже слабнет, видит, что, как ни вертись, а деться некуда: Алексей, человек Божий[263], приходит, Водолея[264] приводит: вода с гор! Солнышко высоко забирается, огромное да горячее, во все глаза смотрит. Прячься тогда, зима, по лесам, по трущобам да по оврагам, где потемнее!.. Только и там ненадолго укроешься: загремят, зазвенят потоки-богатыри, во все стороны помчатся, в каждый уголок сокровенный заглянут… Тает вражья сила, бежит по полям и долинам врассыпную, а за ней потоки-богатыри по всем дорогам на взмыленных конях скачут, ручьи вперегонку бегут, а шум да звон боевой многоголосым эхом над землей носится… Рассыпалась снежная рать: словно скатерти, холстины да полотенца белые раскинуты, все ледяные мосты поломаны — ни пройти, ни проехать, реки и речушки из берегов своих повылезли, широкими озерами разлились и голубизной небесной засияли…
260
Мукден — город в Северо-Восточном Китае, где 6 (19) февр. — 25 февр. (10 марта) 1905 г. произошло сражение, в котором три русские Маньчжурские армии (главнокомандующий генерал А. Н. Куропаткин) потерпели поражение от японских войск.
261
Прогар — отверстие в своде или сбоку печи. Здесь: черный ход.
*
Печ. по: Чириков Е. Девичьи слезы. Париж, 1927. С. 123–145. Впервые: Совр. записки, 1927. № 32. С. 121–140.
Рассказ написан в Праге в 1927 г. Он принадлежит к тому разряду произведений Чирикова, в которых есть, как и в его романе «Юность», «прелестные страницы, овеянные очарованием молодости, искренний тон» (Козловский Л. «Юность» Е. Чирикова // Рус. ведомости, 1911. № 160. 13 июля).
263
Алексей, человек Божий — святой, сын знатного римлянина, жил во времена папы Иннокентия I (402–416). Прожив долгое время пустынником, он вернулся в родительский дом, где жил неузнанным и презираемым, продолжая совершать добрые дела. День памяти — 17 марта (ст. ст.).
264
Водолей — 11-й знак Зодиака, символизирующий растворение и разрушение форм, а также освобождение от оков. Все восточные и западные традиции связывают этот архетип с символическим потопом, который означает не только конец существующего мира, но и завершение каждого цикла.