О, как бесконечно долга эта черная кошмарная ночь! Можно сойти с ума, не дождавшись рассвета. Несколько часов величайшего напряжения мозга и всех нервов, предшествовавших убийству, давших женской душе необычайную силу мысли и воли, повели теперь к полному их упадку. Вероника почувствовала вдруг такую усталость во всем теле, что борьба между ужасом пред Ермишкой и жаждой сна сделалась дальше невозможной. Пусть все, что угодно, пусть придет сама смерть, пусть воскреснет и возьмет Ермишка, — лишь бы подремать хотя только пять, десять минут! Прикурнула головой около Евочки и забылась. Сон, как смерть, превратил в ничто все кошмары, все ужасы, самую жизнь.

— Тетя! Тетя! Дай молочка!

Очнулась, раскрыла глаза: сидит Евочка, хныкает и тянет за рукав. В прорезь верхней щели, как в храмовое окно, льется дрожащая пылью лента золотисто-зеленоватого света и рождает на черном полу впечатление длинного разостланного белого с черным траурного полотнища, и посреди него лежит, точно плывет на животе, Ермишка, поставивший свои подкованные башмаки носками в землю и разбросавший руки. Точно плывет огромная лягушка!.. И нет ничего страшного.

— Тетечка! Дай молочка!..

Встала. Наземь упал маленький револьвер, похожий на красивую игрушку. Его подарил ей Борис. Точно предчувствовал, что скоро понадобится: научил обращаться, стрелять. Тогда она удивилась этому подарку жениха.

— Это вместо свадебной шкатулки с конфетами? — посмеялась.

— Теперь без этой вещицы трудно обойтись! — серьезно ответил Борис.

— И в любви?

— Да, и в любви…

Искала бутылочку с молоком, потом поила Евочку, думала о Борисе и тихонько отирала слезы. «Где ты, родной мой? Жив ты или?..» Тоска хлынула на душу. Все, все прощает она любимому человеку!.. Люди, как щепки в море… Вот и она сделалась убийцей! Разве она поверила бы этому, если бы вот тут же, рядом, не лежал труп убитого ею человека? И его она прощает… Его? Сама убила и его же прощает? Оглянулась на Ермишку: уже не кажется необыкновенным зверем, а кажется обыкновенным несчастным заблудшимся в темном лесу человеком…

И вдруг ее потянуло подойти к Ермишке и посмотреть в его лицо. Дала Евочке сухарик и куклу с разбитой головой, а сама встала и пошла к Ермишке. Не сразу приблизилась, сперва смотрела на некотором отдалении. Если бы не кровь на белой наволочке, точно вышитой теперь красными бутонами, можно было бы подумать, что Ермишка крепко и сладко спит, и стоит только тронуть его за приподнятое плечо, как он вскочит и глупо улыбнется «княгине», зачешет вихрастый рыжий затылок и скажет:

— Так что, виноват, заспался!..

Подошла поближе, присела на корточках: точно притворился спящим, а сам тайно подглядывает в приоткрытые слегка щелки глаз. Страшно стало.

Вероника встала и вдруг увидала на пояснице Ермишки знакомый кавказский пояс с чернеными пряжечками… Почему она испугалась, и почему сердце ее заколотилось в груди? Этот пояс так напомнил Бориса. Почему?.. Мучительно вспоминала и вдруг вспомнила: она видела такой пояс на столе у Бориса. Но мало ли таких поясов на свете? Опять присела на корточки и стала присматриваться к поясу. Страшная мысль толкнулась в душу: а что если этот пояс с Бориса? Не может быть… нет, нет! Господи, зачем лезут в голову такие мысли! Обвела труп Ермишки взглядом с головы до пят и увидала на безымянном пальце, обросшем рыжими волосками, кольцо, от которого еще сильнее застучало в груди сердце… Кольцо, обручальное золотое кольцо, точь-в-точь, как то, которое она послала Борису с братом… Нет, нет, то массивнее, и потом… Мало ли таких колец? Не может быть… Вот если бы… На ее кольце была вырезана дата… Вот если бы снять кольцо с ермишкиного пальца и посмотреть внутрь кольца, тогда… Бог с ним! Лучше ничего не знать.

— Тетя! Мы поедем к маме?

— Да, да… к маме.

Стала собираться. Надо все бросить, взять только девочку и провизию. Надо скорее-скорее уйти от этого страшного места. Бог поможет: как-нибудь набредут на дорогу или на человека и доберутся до Севастополя. Посмотрела на часики: уже семь утра. День солнечный, над лесом далекая голубень небес, поют птицы. Тихо-тихо. Слышно, как падает дождевая капель с деревьев на прошлогоднюю листву. Вылезла, волоча Евочку за ручку, из пещеры и вздохнула полной грудью. Стало вдруг так легко и свободно, точно целый год просидела в темном подвале и вдруг вырвалась на волю… Крепко поцеловала Евочку, подхватила ее на руки, перекрестилась и пошла, посматривая тропинки. Отошла несколько шагов и остановилась. Точно кто-то напомнил про кольцо на волосатом пальце Ермишки, сказал: «Вернись — посмотри!»

Постояла несколько мгновений в раздумье, потом посадила Евочку под дерево:

— Посиди! Я сейчас приду…

Решительно пошла обратно и с трепетом снова пролезла в пещеру…

Все по-прежнему плыл Ермишка, разбросав руки и ноги в кованых башмаках, а показалось, что лежит по-другому. Присмотрелась и убедилась, что лежит по-старому. Подошла, присела на корточки и потянула руку с кольцом за рукав рубахи. Застыла рука, не дается. Точно Ермишка не желает показать кольцо.

— Только посмотреть… — прошептала Вероника, точно заговорила с Ермишкой.

Страха нет. Только брезгливость. Долго вертела кольцо на волосатом пальце — не снималось. Это лишь утверждало желание снять кольцо. На пальце красные крупинки высохшей крови, противный грязный обгрызанный зубами звериный ноготь. Вертела кольцо, закрывши глаза, и наконец оно сползло прямо в ладонь Вероники. Крепко зажала кольцо в руке, но посмотреть не решалась. Точно украла у спящего Ермишки кольцо и выбежала из пещеры.

— Брошу назад, если… — шептала, торопливо шагая от пещеры.

Совсем закружилась. Где же она посадила Евочку? Озиралась и не могла разобраться в тропинках.

— Евочка! — крикнула громко.

«Господи! Да вон же она, под деревом!..»

Подошла к Евочке, села рядом, кольцо в руке.

Надо же посмотреть. Перекрестилась и разжала ладонь руки. Сперва рассмотрела снаружи. Рыжий Ермишкин волосок пристал к кольцу, — вздрогнула от брезгливости и стала сдувать волосок. Прилип и не слетает. Взяла мокрый листок и долго возилась с волоском. Бросила кольцо в траву и прутиком катала его, пока не вымыла. Взяла в руки, накрыв бумагой, и вытерла досуха. Все оттягивала время, не решаясь заглянуть. Опять началось сердцебиение, и в висках запищал жалобный однотипный звук, похожий на поющего комара. Решилась. Одно мгновение, и рука, сжав кольцо, упала на колени, а голова откинулась назад, губы побелели, глаза закрылись…

— Тетечка, пойдем к маме!

— К маме? К Боре?

— К маме!

— Мама спит… крепко, — шептала бледными губами, не раскрывая глаз, а Евочка звонко и весело рассказывала про маму и папу…

— Как зовут твоего папу?

— Одного зовут Володя, а того, который… знаешь? Куколку подарил…

— Ну!

— Дядя Борис!

Вероника упала лицом в траву и рыдала, а Евочка тянула ее за платье, за волосы и весело, как птичка, звенела своим голоском. Она думала, что тетя шалит… и смеялась.

— Ну, вот… и все! — сказала Вероника, поднимаясь на ноги и отирая мокрым платком слезы. — Теперь пойдем…

— Куда?

— Не знаю… Куда глаза глядят…

Перекрестилась, поцеловала кольцо, спрятала его за корсаж и, взяв на руки Евочку, пошла по тропинке. Вся в черном, с лицом, прекрасным и скорбным, с ребенком на руках, она, одиноко бредущая в лесу, напоминала образ Скорбящей Богоматери…

Примечания

Настоящий сборник прозы Е. Н. Чирикова — первое научно подготовленное издание произведений одного из замечательных русских писателей, принадлежащих к реалистическому крылу литературы, чей творческий путь продолжался почти полвека. Вошедшее в книгу — лишь немногое из обширного творческого наследия писателя. Почти все публикуемые в настоящем издании произведения печатаются впервые — с момента их первоначального появления в прижизненных сборниках писателя. Исключения составляют лишь повесть «Моя жизнь» и сказка «Белая роза», опубликованные нами в журнале «Лепта» (1994. № 23. С. 207–234; 1995. № 24. С. 231–237), а также рассказ «Лесачиха», напечатанный в журнале «Простор» (1990. № 5. С. 109–122) с предисл. Н. Гринкевича.