Так Владимир Паромов снова превратился для всех в «покойника» и воскрес только для одной Лады…

Однажды, в отсутствие Бориса, Лада, как тень, блуждала в тоске около хаоса, потерявшая уже всякую надежду увидать снова «родного Володечку», по выработавшейся привычке подошла к заветному камню и не поверила своим глазам: она увидала пирамидку из пяти камешков. Да, да! Она ясно увидала пирамидку из пяти камешков. От радости и волнения она вскрикнула и едва не потеряла сознания. Не видал ли кто-нибудь этой радости? Осмотрелась: никто не видал. Потянуло сейчас же пойти и убедиться, что все это правда, а не воображение. Как лисица, замела свой след блужданиями, петлями, с оглядками скрылась в хаосе и стала красться знакомыми лабиринтами… Тихонько, чуть слышно говорила:

— Во-ло-дечка!

Захватило дыхание: она присаживалась и отдыхала. В висках постукивали звонкие металлические молоточки, моментами в глазах вдруг темнело, и пугала мысль о слепоте. Но слепота сменялась необыкновенно ярким светом, и она снова кралась и говорила вполголоса:

— Володечка…

И вот, когда она была в нескольких шагах от «рая» и снова, задыхаясь от волнения, позвала Володечку, — она услыхала:

— Лада?!.

Поздно, когда уже стемнело, вернулась Лада домой, странная, пугливо-радостная, глубоко спрятавшая свою тайну от всего мира. Она смеялась затаенным смешком, бурно ласкала ребенка, плохо понимала, что ей говорили, и была рассеяна до таких границ, за которыми у окружающих обыкновенно является уже сомнение в нормальности.

— Лада? Ты что? Слышишь? Понимаешь?

— Хорошо, хорошо…

— Ты чему смеешься? И с кем разговариваешь?

Вернулся с берегового пункта Борис и привез печальную весть: Владимир убит в бою с зелеными.

Сперва Борис сказал об этом старикам. Совещались: говорить или нет об этом Ладе?

— Верно ли?

— На глазах у Карапета! Пулей в висок… наповал. Карапет подошел, думал — ранен, а он уже скончался, не дышал…

Что ж скрывать? Жизнь сама решила все… А то Борис с ней — тоскует и любит Владимира, Владимир пришел — Бориса не отпускает. Какой-нибудь один конец… Надо осторожненько подготовить и сказать правду. Выбрали случай и сперва сказали, что Владимир пропал без вести, потом, что его взяли в плен зеленые… Когда увидали, что Лада не кричит и не падает в обморок, то решили, наконец, открыть всю правду:

— Карапет написал, что убили его в бою…

— Убили? — улыбаясь, спросила Лада.

— Ну, да, убили. Понимаешь?

Лада перекрестилась, а на губах вздрогнула улыбка. Это было так странно и даже страшно. Да, теперь всем стало ясно, что она ненормальная.

— А что, Лада, скажи по совести, жалко тебе Владимира? — спросил однажды Борис.

— Очень, очень! — весело ответила Лада.

— Почему же ты… не плачешь?

— Зачем?.. Я часто вижу во сне, будто живу на том свете и там встречаюсь с Володечкой. Ему хорошо там, спокойно… Отдыхает от всех наших милостей… Для меня он не умер, а жив…

«Тайна» все сильнее овладевала душой Лады. Теперь она жила в двух разных мирах, и «мир тайный» начинал делаться для нее дороже и ближе «мира явного». Точно там, в хаосе, — настоящая жизнь, а здесь, в белом доме, — так, один обман, который необходим для жизни, длинный, тягучий обман, как шелуха на луковице. И в этом обмане пребывает только тело, а душа все время там. Здесь Лада бывает только урывками, когда она остается наедине с ребенком. Эта психическая раздвоенность становилась с каждым днем сильнее: в домике тихая пассивность, покорная речь, послушное тело, рассеянная задумчивость. Точно сказочная кукла из фантазий Гофмана[444]… Все нормально делает и говорит, регулярно исполняет весь ритуал обыденной жизни, но вместе с тем духовно отсутствует. Души «дома нет». Зато очутившись в тайном раю с Владимиром, Лада преображается. Точно тут только она пробуждается от каких-то злых чар и обманов, и душа возвращается в тело, и вся она превращается в яркий искристый порыв, изливающийся в глазах, в голосе, в позе и жесте, в каждом слове и каждом движении, в ласках, в улыбках, в неожиданных словах… Еще не сразу отходит душа Лады при возвращении из рая: первый час дома, после тайного свидания, Лада еще остается пробужденной и поражает родных неожиданной и странной переменой, но потом наступает реакция, и Лада снова начинает казаться куклой из сказок Гофмана…

Может быть, оттого, что Лада чрезмерно берегла свою тайну, а жизнь в домике ей казалась только шелухой, она безропотно отдавала свое тело Борису и уже не чувствовала больше в этом унижения и оскорбления… Ведь и в эти моменты ее души нет дома… Она не испытывала от этих ласк никакого трепета, они проходили для нее, как все прочие скучные и нудные подробности жизненного ритуала в домике. Только бы не заметили, не догадались, не заподозрили, что у ней есть свой рай, где она бывает прежней счастливой Ладой!.. Какая всеобщая радость в этом преображении!.. В ее «тайне»! Лучше пожертвовать всем, лишь бы сохранить эту тайну…

Однажды приехал Карапет на паровом катере к ним в гости. Опять пили с Борисом красное вино. Карапет рассказывал, как погиб Владимир. Борис расчувствовался и пролил пьяненькую слезу.

— Ну вечная ему память! Выпьем за него…

Какую острую радость испытала Лада во время этого заупокойного выпивания! Все вздыхали, покачивали головами, а ей хотелось петь, танцевать, кричать: «Он жив! Жив!»…

Когда стемнело, а приятели достаточно подпили, Лада убежала в хаос и упилась радостью и счастьем живых… Она украла у Карапета и принесла с собой бутылку красного вина, и они пили за тайну своей жизни в то время, как на балконе домика два пьяных голоса пели «вечную память»…

Если народ одинаково ненавидел и красных, и белых, то боялся он все-таки больше белых, чем красных. Почему? Потому что белое движение он считал «барским», а с возвратом «барского царства» неизменно связывал отобрание захваченной земли, восстановление прав помещиков и крутую расправу бар за все обиды и убытки от революции. Этим страхом мужика перед возвратом власти барина искусно пользовалась противная сторона, превратившая в глазах испуганного мужика всю интеллигенцию во врагов народа и буржуев и склонившая его в гражданской бойне на свою сторону. Белые стали ему казаться теми «друзьями», а красные — теми «врагами», про которых говорит народная мудрость: «Избави Бог от друзей, а с врагами я сам справлюсь»…

Прав ли был народ в своих страхах?

Как вожди движения, так и большинство пошедших за ними молодых и горячих голов, входя в бой, понесли на своем знамени идею освобождения народа и человеческой личности от насилий захвативших в стране власть фанатиков, губивших родину… Но вожди не понимали, что нельзя вино новое вливать в меха старые[445], и не умели выбирать себе «сподвижников»: в числе их стали скоро появляться рыцари старого царизма, возмечтавшие вернуть исторически «невозвратное». С течением времени около этих «сподвижников», как около пчелиных маток на вылете, стали роиться единомышленники. Было их немного, но они стали очень громко петь «Боже, царя храни» и при удачных боях и продвижениях вперед показывать открыто свои когти народу. Это наглядно убеждало народ в правильности его опасений, а с другой стороны, стало затемнять первоначальную идею движения. Все заметнее становился разлад между словом вождей и делом их сподвижников. Не всем стало ясно, за что идут и во имя чего умирают. Стал потухать пафос, развилось дезертирство, появились «Орловы с орлятами». Вожди очутились между двух огней и вообразили, что вся мудрость момента в уменье служить одновременно двум богам… Это прежде всего сказывалось на земельных законах, которые сочинялись вождями при участии «сподвижников»: этими законами хотели устроить так, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Не понимали, что земля — это та ось, на которой вертелись все наши страшные народные бунты и на которой вертелась теперь вся революция, поскольку в ней принимали участие народные массы. Ведь еще Достоевский писал когда-то, что земля для русского мужика — прежде всего и в основании всего, что земля — все, а уж из земли у него и все остальное: и свобода, и жизнь, и честь, и семья, и дети, и порядок, и церковь[446]… На этой великой исторической «Тяге земли»[447] погубили себя и свое единство все белые вожди, все белые Святогоры[448].