— Вот как? Я знаю, что ты живешь с Борисом, у меня есть полное основание утверждать этот факт…

— Ради Бога, не доказывайте! Не надо…

— И если ты…

Лада заткнула уши, убежала в свою комнату и заперлась. Старики, возмущенные и огорченные признанием дочери, стали совещаться, как быть и что делать. Главное, кого она тут может любить? Кто этот другой?

Перебирали всех немногих культурных мужчин, живших в поселке, — их было так мало — и ничего не выходило. Может быть, какой-нибудь из простых? Рыбак или пастух? Недаром сболтнула о том, что приходится воровать счастье. Такие времена, что все возможно… Догадка казалась невероятной: среди рыбаков был красивый юноша, полугрек, который подозрительно любезен с Ладой: преподносит то рыбы, то крабов и непременно норовит отдать в руки самой Ладе. Неужели связалась с этим смазливым мальчишкой? Чем больше гадали, тем догадка казалась правдоподобнее: то-то она часто уходит и пропадает надолго, а возвращается тихая и утомленная… Ну а как же с Борисом? Живет с обоими? Какая гадость! Разврат! И тогда Борис прав, и нельзя к нему предъявлять ни обвинений, ни требований…

— Вот, матушка, мы все про большевиков говорим… Что там эти декреты и всякие социализации, а у нас? Эх, всю Россию сделали сплошным публичным домом. Поскорее бы уже сдохнуть, что ли!..

Однажды Лада, по обыкновению, погнала козу пастись в горы. Старик решил выследить. Разве угонишься в его лета за молодой и проворной женщиной?.. С горы на гору? Потерял, долго бродил и неожиданно наткнулся на козу: привязана за веревку к корявому пню, щиплет травку, а Лады не видно. Побродил вокруг, покричал — не отзывается. Ну вот! Теперь ясно. Торопливо вернулся домой и пошел на берег к рыбакам:

— А где Харлампий?

— Крабов ушел ловить…

— Давно?

— Давно уж.

Открытие! Все рассказал жене. Стали чувствовать себя виноватыми перед Борисом. Как-то вернулся он из Севастополя веселый, жизнерадостный и за чаем на балконе при всех, даже при Ладе, сообщил приятную новость: приехала из России его «первая любовь», и скоро он всех познакомит с ней, привезет ее сюда погостить. Она служит в лазарете, ей дают отпуск на неделю — и вот он пригласил… Прекрасный человек! Таких женщин теперь нет уже, обломок старины: есть в ней что-то «тургеневское»[449]…

— Твоя невеста? — весело спросила Лада и искренно обрадовалась: она много слышала уже об этой девушке от Владимира. Будет веселее с молодой, а то так надоело ворчанье.

У Лады с Борисом давно уже все оборвалось. Лада отдыхала от «любви» Бориса, повеселела, расправила смятые крылья души. Никаких объяснений не было. Просто оборвалось! Борис оставил ее в покое. Это было так неожиданно и непонятно, а вот теперь все объяснилось:

— Моя первая любовь…

Старик нахмурил брови и спросил:

— Первая с конца, вероятно? Ну а как же ты, Аделаида? Ты теперь будешь под каким номером?

— Какое вам дело, папа?

— Ты тоже пригласила бы свою «первую любовь» сюда погостить. Ничего понять не могу. Мужья выдают замуж своих жен, жены женят своих мужей. Поистине, Содом и Гоморра![450]

Ничего не склеивается, все расползается. Так казалось старикам. А Лада с Борисом подружились. Точно спали с обоих тяжелые цепи, которыми они были скованы между собой. Уходили на берег моря, сидели и доверчиво, по-дружески говорили о Веронике. Лада слушала и думала: должно быть, Вероника очень хорошая и сильная — Борис точно воскорес к новой жизни. Стал ласковый и все просит прощения у Лады, целует ей руки и все спрашивает:

— Презираешь ты меня, Лада?

Что-то новое появилось в глазах Бориса. Может быть, в них застыло выражение нового чистого счастья, новых надежд, кроткая мечтательность…

Проснулась потребность быть чисто одетым, деликатным и красивым в словах и поступках. Приехал Карапет, а Борис спрятался. Почему? С этим приятелем связано много грязных и пошлых воспоминаний; теперь, после встреч и разговоров с этим человеком, Борис чувствует себя так, словно в чем-то испачкал свое чувство к Веронике.

— Привези ее. Я ее уже люблю… За то, что она сумела сделать то, чего не смогла сделать я: пробудила в тебе человека! — грустно, со вздохом сказала Лада. Стала отирать платочком слезы.

— Нет, нет, Лада, не обвиняй себя!.. Наша любовь родилась в кровавом зверином комшмаре… Я еще и сам не твердо верю в новое и потому иногда боюсь его. Вероника — как страничка из далекой и прекрасной жизни, когда человек сам освещает свою любовь всякой красотой… Когда перечитываешь эту страничку, кажется, что все вернулось… А вдруг все это тоже самообман? Способен ли я, Лада, ответить на эту чистую любовь?..

— Верь, Борис, и все будет хорошо…

— Хочется верить, Лада, очень хочется, но… бывают моменты, когда я теряю в себя веру и ловлю себя на «зверином»… Оно выскакивает вдруг неожиданно для меня самого… Чистота этой девушки… иногда… рождает во мне какое-то звериное желание осквернить, развратить… Впрочем, это случалось раза два… обыкновенно же этого не бывает… Вообще, все это для меня ново: такое юношеское боготворение, романтизм… Ходил с ней в собор и молился… и верил в Бога! Хоть несколько минут да верил… Она, знаешь, религиозна, и это отражается на моей душе…

— Ее любовь, Борис, очистит твою душу… В ней твое спасение…

— Дай, Лада, руку… поцеловать. Какая ты хорошая, добрая!.. И ничего этого я раньше не замечал и не ценил…

— Ты ей ничего не говорил о нашей… наших отношениях?

— Нет, Лада, не хватает духу…

— И не надо. Зачем? Только смутишь, загрязнишь… Мы должны все это забыть. Точно ничего не было. Хорошо?

— Хорошо. А ты сможешь это сделать… сама-то?

— Смогу. Я хочу любить тебя только, как своего брата… У меня не было братьев, и я всегда жалела об этом. Ну, вот… ты — брат.

Вернулись домой оба необыкновенные: точно всю жизнь давали только одну радость друг другу. У стариков даже появилась надежда, что все снова устроилось. Только бы уж вела себя иначе! Но уехал Борис, и Лада снова стала уходить в лес под предлогом пасти козу и снова возвращалась странной и загадочной: напоминала жену, которая обманывает мужа. Старик решил откровенно поговорить с дочерью. Так честная, порядочная женщина делать не может. Однажды, когда Лада вернулась со свидания расстроенная, с заплаканными глазами, отец зашел к ней в комнату:

— Вот что, Лада… Долго я молчал, но больше не могу…

— Ну что вам от меня нужно? Не даете мне жить…

— Постой, не волнуйся!.. Ты знаешь мои взгляды: я все могу простить и все понять, но… мне тяжело… Не воображай, что мы с матерью слепы и ничего не видим… Я не могу! Я требую, чтобы ты изменила свое поведение!

— Поведение?.. Я, папа, не в гимназии… и мне пятерок за поведение не надо.

Отец вспылил. Тихоня, а такая дерзкая на слово. Пусть знает, что ему все известно:

— Ты думаешь, что я не знаю, куда ты ходишь с твоей козой? Ты ходишь на свидание к любовнику. Я знаю, с кем ты связалась…

Лада вспыхнула:

— Да, да… к любовнику! И сегодня вы его увидите: он придет ко мне ночевать. Довольны?

Что она говорит? Старик даже растерялся. Несколько мгновений стоял молча, пожирая испуганными глазами смеющуюся сквозь слезы Ладу, потом круто повернулся и вышел, сердито хлопнув за собой дверью…

Не давалось людям в эти страшные дни счастье. Если им удавалось поймать эту сказочную «Жар-птицу», то не удавалось удержать: вырывалась, оставляя несколько перышек из хвоста. Дорожили, берегли эти перышки, но налетал «ветер с пустыни»[451] и уносил перышки, или они тускнели в грязных, испачканных слезами и кровью руках человеческих…

Недолго продолжалась сказка ладиной любви в хаосе. Такая коротенькая и яркая сказочка, перышко из хвоста «Жар-птицы». Вспыхнуло и потухло… Несколько свиданий прошло ярко и красиво, окутанные тайной, забвением и красотой воскресших призраков прошлого. Но сменились яркие солнечные дни пасмурными осенними, закипело море хмурыми тяжелыми волнами, свинцовое небо упало над ним и бесконечные вереницы темно-сизых туч поползли из-за горизонта, гонимые злыми ветрами. И вот унесли коротенькое счастье в хаосе. Точно догорел костер…