11. ...Филипп²³ , царь македонский, вознамерившись завладеть Акрополем мессенян, заявил городским властям, что желает осмотреть Акрополь и принести жертву Зевсу. Он взошел туда в сопровождении свиты и занялся жертвоприношением. Когда после этого согласно обычаю поднесли ему внутренности жертвенных животных, Филипп взял их в руки, наклонился немного в сторону²⁴ и, держа внутренности перед Аратом и его спутниками, спросил: что, по их мнению, знаменует жертва, покинуть ли ему Акрополь или утвердиться на нем? Деметрий* воспользовался случаем и сказал: «Если ты размышляешь как гадатель, то обязан тотчас покинуть Акрополь; если же судишь как мудрый царь, то должен удержать его, дабы, упустив благоприятный случай, не выжидать другого. Ибо тогда только бык будет покорен тебе, когда ты держишь его за оба рога»²⁵, разумея под рогами Ифому и Акрокоринф, а под быком Пелопоннес. Тогда Филипп обратился к Арату и спросил: «И ты советуешь то же?» Но тот молчал, а когда Филипп настаивал, чтобы Арат высказал свое мнение, он, немного помедлив, отвечал: «Если ты умеешь утвердиться на этом месте без нарушения договора с мессенцами, я советую удержать его за собою. Если же ради занятия Акрополя гарнизоном ты готов потерять все прочие твердыни, равно как и тот гарнизон, под охраною которого, — Арат разумел верность договорам, — ты получил союзников в наследие от Антигона, то рассуди, не лучше ли тебе увести отсюда своих воинов и оставить тут верность договору, а через то сохранить при себе мессенцев и прочих союзников». По личному настроению Филипп склонен был нарушить договор, как стало ясно из дальнейшего его повеления. Но незадолго перед тем его жестоко укорял Арат младший за истребление мессенских граждан, а теперь Арат-отец с такою откровенностью и твердостью убеждал его внять совету, что Филипп одумался, взял Арата за руку и сказал: «Так мы пойдем с войском назад той же дорогой» (Сокращение и Сокращение ватиканское).

12. ...Здесь я желаю прервать повествование и сказать кое-что о Филиппе, так как с этого времени началось его превращение и обнаружилась в его характере перемена к худшему. Мне именно кажется, что для людей государственных, если они желают извлечь из истории хоть небольшую пользу, нет примера более поучительного, как Филипп. В самом деле, благодаря славе царствования и блестящим природным дарованиям, наклонности этого царя, хорошие и дурные, должны быть прекрасно известны и памятны эллину²⁶, равно как и проявления тех и других. Из нижеследующего легко понять, что после вступления Филиппа на царство Фессалия, Македония и вообще все страны его царства были покорны ему и преданы в такой мере, как ни одному из прежних царей, хотя власть над македонянами он принял в юношеском возрасте. Так, невзирая на непрерывное отсутствие из Македонии по случаю войны с этолянами и лакедемонянами, не только ни один из поименованных выше народов не поднял смуты, но даже никто из соседних варваров не дерзнул тронуть Македонию. Потом, нельзя было бы подобрать достойных выражений для того, чтобы изобразить расположение к нему и преданность со стороны Александра, Хрисогона и прочих друзей, а чтобы понять, почему так любили его²⁷ пелопоннесцы, беотяне, эпироты, акарнаны.., достаточно только напомнить услуги, какие он оказал в короткое время каждому из этих народов. Да и вообще можно сказать, если позволительно некоторое преувеличение, что за свой благожелательный нрав он стал чуть не любимцем эллинов. Очевиднейшее и внушительнейшее свидетельство того, что может сделать честность и верность данному слову, показали критяне: примирившись между собою и вошедши в состав единого союза²⁸, они все выбрали одного Филиппа устроителем своих дел, и это совершилось без оружия и сражений; нелегко было бы найти что-либо подобное в прежней истории. Однако со времени мессенских событий отношение к нему совершенно изменилось: да иначе и быть не могло. Раз он усвоил себе правила поведения противоположные прежним и шел все дальше по этому пути, отношение к нему должно было совершенно измениться, и вместо успехов ему приходилось терпеть неудачи в предприятиях. Так действительно и было. События, о которых идет речь дальше, ясно покажут это внимательному читателю (О добродетелях и пороках).

13. ...Замечая, что Филипп вступает в открытую войну с римлянами и что он совершенно переменился в своих отношениях к союзникам, Арат настойчиво указывал ему многие неудобства такого поведения и с трудом отвратил Филиппа от его замыслов. В пятой книге мы высказали наше мнение мимоходом и голословно, теперь оно подтверждается на деле; не желая оставлять своих суждений недоказанными или сомнительными, мы напомним их нашим читателям. В повествовании об этолийской войне мы остановились на том, что Филипп в неумеренном раздражении уничтожил портики и прочие священные предметы в Ферме. Там же мы сказали, что ответственность за содеянное должна падать не столько на царя, тогда еще юного, сколько на окружавших его друзей, и при этом добавили, что жизнь Арата свидетельствует против обвинения в каких-либо гнусных деяниях, что, напротив, Деметрий Фаросский по характеру своему склонен был к деяниям такого рода. Мы обещали доказать наше мнение в дальнейшем рассказе и приведение доказательств отложили до этого места. Теперь, когда Деметрий был налицо, как мы только что показали, а Арат запоздал на один день, Филипп начал совершать величайшие беззакония. Как бы вкусив человеческой крови, смертоубийства, измены союзникам, он превратился не из человека в волка, о чем повествует аркадское сказание и говорит Платон, но из царя в жестокого тирана²⁹. Еще более очевидное свидетельство о характере этих двух людей дает совет того и другого о мессенском Акрополе, так что не может быть никакого сомнения и относительно деяний Филиппа против этолян.

14. Раз мы признали это, легко уже понять разницу характеров Арата и Деметрия, именно: следуя внушениям Арата, Филипп, касательно Акрополя, соблюл верность мессенянам и на прежнюю, как говорится, тяжелую рану, причиненную избиением мессенских граждан, наложил хоть небольшой пластырь. Напротив, по отношению к этолянам, он последовал совету Деметрия и потому учинил нечестие против богов, уничтожив священные предметы, совершил преступление против людей, нарушив законы войны, повредил собственному делу, потому что показал себя беспощадным и свирепым врагом своих противников. То же самое было и на Крите: пока Филипп в обращении с критянами руководствовался главным образом указаниями Арата, он не только не обидел, но и не огорчил никого из жителей острова, всех критян покорил своей власти и всех эллинов расположил к себе своим прямодушием. Напротив, когда он подчинился Деметрию и причинил мессенянам помянутые только что бедствия, он вместе с благоволением союзников утратил и доверие эллинов. Вот что значит для юных владык тщательный выбор спутников и друзей³⁰: они или губят их власть, или упрочивают ее; но к этому относятся обыкновенно с крайним легкомыслием и полнейшим невниманием (О добродетелях и пороках).

15.³¹  ...Под Сардами непрерывно следовали одна за другою легкие стычки и правильные сражения, днем и ночью, причем обе воюющие стороны изобретали всевозможные засады, противозасады и нападения; подробное описание всего этого было бы и слишком длинно, и совершенно бесполезно³². Наконец, уже на втором году осады критянин Лагор, человек весьма опытный в военном деле, сообразил, что обыкновенно укрепленнейшие города с легкостью³³ переходили в руки неприятелей по беспечности их жителей, которые потому именно, что полагаются на естественные или искусственные укрепления, нисколько не заботятся об охране города. Он сообразил также, что обыкновенно неприятель овладевает подобными городами в наиболее укрепленных пунктах, в которых жители вовсе не ожидают неприятельского нападения. И теперь Лагор видел, что благодаря сложившемуся заранее мнению об укрепленности Сард все осаждающие покинули мысль взять город приступом и рассчитывали вынудить его к сдаче разве что голодом. Тем старательнее изыскивал Лагор средства ко взятию города приступом и исследовал местность, откуда можно было бы сделать нападение. Лишь только он заметил, что стена у так называемого Ориона, — там, где соприкасаются между собою Акрополь и город, — остается без охраны, он с надеждою на успех отдался осуществлению задуманного плана. В беспечности стражи ему удалось убедиться вот каким образом: место это представляет весьма крутой обрыв, у подножья его находится овраг, в который жители города имеют обыкновение бросать покойников, а также туши павших лошадей и вьючных животных; поэтому здесь постоянно собирается множество коршунов и других птиц. Лагор заметил, что птицы, поев досыта, отдыхают невозмутимо на откосах скал или на стене, а отсюда неизбежно следовало заключение, что в этом месте стена не охраняется стражей и большею частью оставляется без людей. Сообразив все это, он отправился ночью на место и тщательно исследовал, где можно бы подойти к стене и установить лестницы. Когда он убедился, что можно сделать это в определенном месте у одного из утесов, то сообщил о своем открытии царю. 16. Царь с радостью принял сообщение Лагора и приказал ему привести свой план в исполнение. Лагор обещал сделать со своей стороны все возможное, но просил царя дать ему в товарищи этолийца Теодота и начальника гипаспистов Дионисия и повелеть им заняться сообща с Лагором осуществлением предприятия, так как оба они почитались людьми достаточно ловкими и отважными для исполнения задуманного дела. Царь тотчас исполнил просьбу Лагора, и поименованные выше люди, совместно обсудив все подробности дела и согласившись между собою, стали выжидать такой ночи, когда бы к утру не светила луна. Такая ночь наступила. Накануне решительного дня³⁴ поздно вечером они выбрали из всего войска пятнадцать сильнейших и отважнейших человек, которым предстояло нести лестницы, вместе с вождями взбираться на стену и делить опасности предприятия. Вслед за сим они выбрали других тридцать человек, которые должны были засесть в некотором расстоянии оттуда и, лишь только Лагор и его спутники взберутся на стену и достигнут ближайших ворот, сделать нападение снаружи и попытаться разбить дверные петли и косяк³⁵, а сами они изнутри постараются взломать засовы и запоры. В тылу за этими тридцатью должны следовать две тысячи человек, которые вместе с ними обязаны ворваться в ворота и занять площадь вокруг театра³⁶, по своему положению господствующую и над Акрополем, и над городом. Дабы выбор людей не возбудил подозрения относительно подлинной цели начинания, Лагор распространил молву, будто этоляне собираются проникнуть в город через какой-то овраг и отборным воинам надлежит быть наготове, дабы по данному сигналу воспрепятствовать этому³⁷.