Пьетро Валенти. — «Хочу подчеркнуть. Факт сотруд­ничества с театром Васильева — это для нас очень важно. Три недели, проведенные в Москве, свидетельствуют о новых явлениях театральной Европы. В феврале 92-го года Васильев обещал приехать для семинара. Очень хочется продолжать совместную работу с театром Васильева».

Тьерри. — «После Троянок» два года преподавал в теа­тральной школе в Бельгии. Там начал работать над «Беса­ми». К сожалению, поздно узнали о поездке. Поездка дала возможность проверить свои мысли о Достоевском. Очень приятно было работать с актерами театра Васильева. Его театр мне особенно нравится. Я люблю этот именно театр. Работать над «Бесами» — не значит работать над романом, это значит работать над собой. Это работа, которой нужно много отдать. Нужно пересмотреть способ мышления. В России мы, западные люди, чувствуем некоторую за­висимость... Россия имеет богатство, в отличие от Запада. Души — вот чего нам не хватает сейчас. Для нас это не просто поездка, это ПАЛОМНИЧЕСТВО, это общая дорога к Достоевскому. Он не в конце этой дороги, он — в пути. Для меня все это стало на редкость важным. Для нас это возможность измениться. Основа этой работы: действия и ситуации. Языковой барьер... мы не могли бы так глубоко работать над текстом. Мы стали искать движения тела, которые идут в согласии с движениями души. Это опасная работа. Притом речь здесь идет об импровизации.

Закрытые двери очень опасны для актеров.

Они очень смелые актеры, и у них есть свои мотивации.

Надо знать об этом, чтобы смотреть этюд».

Вопрос. — Почему все-таки Достоевский, и почему г-н Сальмон любит театр Васильева?

Ответ. — Он хочет работать над душой и духовностью человека, и вообще искать то, что может изменить соб­ственно артиста.

Ответ на второй вопрос, о театре Васильева. — Я много читал о нем, но никогда ничего не видел, и мои друзья говорили, что мне надо с ним встретиться. Я видел позднее его работу, она меня взволновала. У меня такое впечатление, что мы оба ищем одно и то же. Театр — как жизнь. Конечно, он больше меня, важнее меня. Но мне казалось, что я смог бы работать с его актерами, потому что у нас есть что-то общее.

Патрик де Клер, композитор.

Я тоже ответил на несколько вопросов... Постарался не­сколько раз упомянуть «Школу драматического искусства» и т. д. Хотя и без того о Васильеве говорили с большим почтением и даже более, как о Мэтре.

Вообще беседа прошла очень мило, даже сердечно.

Потом шел, размышлял о наших актерах... о тех, которых знал раньше и с кем работаю сегодня... этой ночью вдруг приснился мне дядя Саша Щеголев, царствие ему небесное. Приснился в своем обычном мрачном (немного актерски мрачном) нестроении. Будто мы ждем Сальмона на репе­тиции, и он с нами. Потом он встал и говорит: «Я все-таки народный артист», — и ушел.

Что же это за беда, в чем причина? Наверное, мне не докопаться. Неужели я за собой просто этого не замечаю, не вижу... или не видел, когда был просто артистом? Может быть... Во всяком случае сейчас, когда я вспоминаю шефа и наши разные потрясения во время поездок, очень его понимаю.

Может быть, во многом это и не театральные вопросы... не чисто театральные. Вопросы общего воспитания... сре­ды. Общего культурного уровня страны, где мы живем.

Когда происходят такие актерские «закидоны», вроде Ч., я даже как-то поражаюсь скорее, чем возмущаюсь... Мне думается, почему же она себя-то не жалеет, свою карьеру, судьбу. Ведь ясно, что человек себя прежде всего уничтожает собственным хамством. Не в том даже смысле, что работу потеряет, театр потеряет, в конце концов, бог с ним, с театром. Но ведь вот эти минуты, часы, дни... это же и есть ее жизнь. И все это время (дни нашей жизни) собственными руками — на помойку, в дерьмо... Глупо... И в обычной-то жизни расточительно, где-нибудь в n-ском театре, неизвестно с каким режиссером, но здесь ведь однозначно — интереснейший, нетривиально мыслящий, новый, просто как монетка новый, сегодняшний делатель театра! Это же так интересно!

Не понимаю...

Помню, шеф как-то давно-давно сказал по какому-то поводу: все актеры мечтают о хорошей режиссуре, только об этом и говорят, но стоит появиться режиссеру, который попытается работать по-настоящему, — они бросают его...

Нет. Я и тогда понимал, о чем он... но теперь, мне кажется, ПОНИМАЮ ВПОЛНЕ.

14 ноября 1991 г.

Суббота.

Работали обычно с 2-х до ужина, потом с 20.00 был про­гон с публикой приглашенной.

Только что закончилось. Тьерри очень доволен и так естественно этого не скрывает...

Есть надежда... Все постучали по дереву.

16 ноября 1991 г., Модена

Еду в Парму. Сейчас утро... В поезде много народа (т. е. не как у нас, как у них много). Моросит дождь. Еще зеленая листва... Но с тех пор как мы приехали, уже прихватило желтизной... Конец ноября все-таки.

Настроение хорошее.

17-го генеральная со зрителями. 18-го, 19-го играли на публику, и сегодня последний спектакль. Завтра утром в Милан и оттуда в 13.15 летим в Москву. Вот и все, вот и конец.

Тьерри доволен. Принимают, действительно, очень хорошо. Франко Квадри обещал статью (он был дважды). Наверное, прессы будет много. Тьерри загорелся возмож­ным продолжением работы.

Пару дней назад прилетала Маша Прохорова. По ее словам судя, меня ждет много суеты с берлинским проектом. По крайней мере, как я понял, пока там ничего не сделано. И все-таки возьму сейчас каникулы, на недельку хотя бы.

Я устал. Странная усталость... Физически чувствую себя неплохо... Делаю хороший тренаж ежедневно... Но...

Дождь за окном. Свежесть. Странно, какая зеленая трава в ноябре.

Получил факс от Васильева и ему отправил вчера. Он очень интересуется обстановкой, разговорами, прессой... Ответил длинным, подробным и спокойным описанием...

20 ноября 1991 г.

Итак, 20-го сыграли последний спектакль в Модене. Принимали очень бурно.

Для меня был просто праздничный вечер: приехала поч­ти вся группа верхнего этажа (...) во главе с Мод. Сильвия, Кристина, Фернандо, Ви, Зе.

Обнялись, как родные братья. Мне, конечно, очень хо­телось, чтобы им понравилась наша работа.

Говорили очень хорошие слова. А Мод, по-моему, кривить душой не умеет. Для них это было интересно. Жалко, что мало пообщались, они уезжали сразу после спектакля.

А у нас продолжался праздник. Сначала одаривали всех подарками. Каждому — персональный подарок... Мне, например, кожаный футляр для трубки и зажигалку специальную для трубки. Людмиле одеяло (которое она хотела купить, но слишком дорого показалось), и т. д. А всему театру преподнесли пишущую машинку «0livetti». И сами радовались, как дети, нашей реакции на каждый подарок.

Потом в ресторане прощальный ужин. Прощальные слова, полные любви и надежды на будущее.

Господи, как это тяжело — прощаться с добрыми, ми­лыми, искренними друзьями. Были, конечно, и слезы и рыдания. Я почти не спал всю ночь. Утром в 8.00 выехали в Милан на двух машинах. Пьетро лично провожал, Мари и милая наша Россана. Все плакали.

В самолете пили мартини и страдали Москва встретила, как и положено столице рушащейся империи, сурово и голодно. Здесь страшно. Сегодня был на базаре. Это... ужас. Как жить? Как тут жить⁷

Несколько дней отдыхаю. 28-го возвращается из Парижа Васильев.

23 ноября 1991 г., Москва

1992

Берлинский проект.

Подключился сразу после приезда из Италии, на орга­низацию ушло колоссальное время и силы. Теперь все движется. Немцы приехали 2 января. Группа 14 человек актеров, всего группа 23 человека, наших пока 22 (потом будет меньше). Работаем в «Уране», который смогли как-то приготовить к работе. Главная проблема - холод и... голод (кормим в ресторане «Будапешт», дорого и очень невкусно и т. д.). Итак, работа пошла. Расписание, как всегда, жесткое. С 10.30 утра до 12.30 почти ночи (и позже, конечно). По­зади четыре дня. Показали много работ (нашими порядка 20) и уже совместных 4.