Он бы еще долго сетовал на несправедливость и нанесенное ему оскорбление, но раздался резкий звук электрического звонка и заглушаемый чьими-то криками голос Шаи:

— Рассыльные!

— Пусть только попробуют тронуть, я им башку раскрою! А заодно и тебе, старый мошенник! И никуда отсюда не уйду, пока не заплатите все сполна! — громко кричал низенький, коренастый человек, размахивая металлической линейкой, которую схватил со стола.

Он встал перед дверью, не давая ее закрыть и не подпуская рассыльных, которые в нерешительности переминались поодаль.

— Вызвать полицию! — бесстрастным тоном распорядился Шая и попятился, заметив, что в открытую дверь заглядывают любопытные.

— Пан Пиотровский, не кричите! Нас этим не испугаете! — вбегая в кабинет, быстро заговорил Станислав Мендельсон, — Вы получили, сколько следовало. За халтуру мы больше не платим! А будете кричать, мы найдем на вас управу.

— Отдайте причитающиеся мне пятнадцать рублей!

— Если тебя это не устраивает, забирай свои трубы и убирайся, покуда цел!

— Не тыкай, жид пархатый! Я — честный ремесленник, не то что ты: людей не граблю. Уговорились за сорок рублей, а заплатили двадцать пять. А теперь говорите: коли не согласен, забирай свою работу! Мошенники, кровопийцы!

— Выставить его за дверь и отправить в участок! — приказал Станислав.

Рассыльные всем скопом навалились на строптивца и скрутили ему руки.

Он вырывался и метался, как зверь в капкане, но вынужден был покориться превосходящей силе и через приемную шел не сопротивляясь, только громко и смачно ругался.

В кабинете воцарилась тишина.

Шая смотрел в окно на залитый солнцем сад, на тюльпаны, красными кровяными тельцами рдеющие в зеленой траве.

Станислав, заложив руки в карманы, расхаживал по кабинету и насвистывал.

— Все сказанное можешь отнести на свой счет, — сказал старик, садясь за стол, занимавший середину комнаты.

— Ну что ж, это будет ему стоить пятнадцать рублей и около двух месяцев тюрьмы в придачу.

Станислав насмешливо улыбнулся и нацепил пенсне, так как швейцар доложил о Горне: до него наконец дошла очередь.

Горн молча поклонился и спокойно выдержал испытующий взгляд Шаи.

— С сегодняшнего дня вы будете работать у нас. Мюллер дал вам хорошую рекомендацию, и мы предоставляем вам место. Вы знаете английский?

— У Бухольца я вел переписку на английском языке.

— То же самое первое время будете делать и у нас, потом мы используем вас на другой работе. С месячным испытательным сроком, согласны?

— Хорошо, — поспешил согласиться Горн, неприятно задетый тем, что целый месяц предстоит трудиться бесплатно.

— Останьтесь, поговорим немного. Я веду дела с фирмой вашего отца.

Но разговор был прерван появлением Высоцкого, который несколько месяцев работал фабричным врачом у Мендельсонов. Он, как всегда, стремительно вошел в комнату, намереваясь сразу приступить к делу.

— Присядьте, пожалуйста, — обратился к нему Шая.

Но Станислав опередил доктора и сел сам, а больше стульев в комнате не оказалось.

— Я вызвал вас по весьма важному делу, — сказал Станислав и, сунув руки в карманы брюк, извлек оттуда пачку смятых рецептов и длинный счет. — Мне прислали счета за последний квартал. А поскольку я имею обыкновение все проверять сам, просмотрев их, я пришел к заключению, которое и заставило меня пригласить вас.

— С удовольствием выслушаю вас.

— Счет очень внушительный. Тысяча рублей за квартал! Это, по-моему, слишком много.

— Как прикажете это понимать? — с вызовом спросил Высоцкий, покручивая усы.

— Успокойтесь, пожалуйста! Мои слова означают лишь то, что счет слишком велик и потрачено слишком много денег…

— Ничего не могу поделать. Рабочие болеют, часто бывают несчастные случаи. Вот и приходится их лечить.

— Это понятно. Но вопрос в том, как лечить?

— Ну это уж мое дело.

— Разумеется, ваше, поэтому мы вас и держим. Но речь идет о том, как лечить, какого метода придерживаться, — слегка повысив голос, говорил Станислав, не глядя на Высоцкого и накручивая на палец шнурок от пенсне. — Вопрос в том, какими средствами вы их лечите.

— Такими, какими располагает медицина.

— Возьмем любой рецепт, к примеру, вот этот. По нему уплачено один рубль двадцать копеек. Это слишком много, несомненно, слишком много! Платить столько за рабочего, который получает пять рублей в неделю, мы не можем.

— Будь в моем распоряжении лекарства более дешевые и обладающие таким же действием, я прописал бы их.

— Если они стоят так дорого, лучше их вовсе не принимать.

— Тогда вообще не нужно лечить.

— Успокойтесь, пан Высоцкий, и, пожалуйста, присядьте. Давайте поговорим, как воспитанные люди, как джентльмены. Вот вы прописали рабочему натуральную эмскую воду. Он выпил двадцать бутылок этой воды, что стоило десять рублей. Вы находите, ему это помогло? — с насмешкой спросил Станислав, расхаживая по кабинету и вертя в руках пенсне.

— Да, он поправился и уже месяц ходит на работу.

— Весьма и весьма утешительно! Но не кажется ли вам, что он выздоровел бы и без эмской воды, а?

— Возможно, но на это понадобилось бы вдвое больше времени, и его пришлось бы отправить на поправку в деревню.

— Вот и следовало настоятельно порекомендовать ему поехать в деревню: мы не потратили бы десять рублей, а он все равно бы поправился.

— Итак, что вы предлагаете? — нетерпеливо спросил Высоцкий и, обмахнув отвороты сюртука, подкрутил усы.

— Прежде всего я хочу сказать, что сам лично не верю во все эти медицинские и аптечные средства. Не верю, что в организм человека надо вводить посторонние вещества. Во-первых, это обходится нам слишком дорого, а во-вторых, что гораздо важнее, это не приносит никакой пользы. Надо полагаться на человеческую натуру, она — лучший врачеватель. Этим я советовал бы руководствоваться в дальнейшем при лечении наших больных. Прежде всего это в их интересах, а не в наших.

— Так сразу бы и сказали, — пробормотал раздосадованный доктор.

— Повторяю еще раз, мы не можем заниматься благотворительностью.

— А поскольку я не могу полагаться лишь на способность человеческого организма самоисцеляться и считаю необходимым помогать ему, как бы дорого эта помощь ни обходилась, и поскольку совесть не позволяет мне выгонять на работу полубольных людей, я с сегодняшнего дня могу отказаться от места.

— Ну зачем же так! Какой вы, доктор, несговорчивый человек. Ведь можно все обсудить спокойно и доброжелательно. Вы придерживаетесь на этот счет одного мнения, я — другого. Садитесь, пожалуйста, и закуривайте, — сказал Станислав и, отобрав у Высоцкого шляпу, чуть не насильно усадил его в кресло и подсунул папиросы и спички.

— Пан Высоцкий, сегодня приезжает моя дочка с панной Грюншпан. Они телеграфируют из Александрова и хотят, чтобы вы встретили их на вокзале, — радостно сообщил Шая, держа перед собой телеграмму.

— Что заставило их поторопиться? Ведь, кажется, они собирались вернуться только через неделю?

— Сумасшедшие! — прошептал Станислав.

— Это сюрприз. Меля хочет быть на именинах у пани Травинской.

— Ну так как, поедете на вокзал?

— С удовольствием.

— Тогда, может, поедем вместе к пяти часам?

— Хорошо. Я только зайду в амбулаторию и сейчас же вернусь.

Станислав проводил Высоцкого до дверей и на прощание крепко пожал ему руку.

— Оставь его в покое, Станислав. Это протеже Ружи, она симпатизирует ему.

— Она может ему симпатизировать, принимать у себя, ездить с ним на прогулки, если ей это доставляет удовольствие, но почему мы должны платить за это?

— Ну ша! Ша! Телефонируй домой: пускай привезут ко мне детей. Я возьму их с собой на вокзал, а заодно подарю игрушки.

Посыльный торжественно доложил о господине Старж-Стажевском; тот бочком вошел в кабинет, прижимая к груди шляпу и изящно кланяясь.

На его продолговатом сухощавом и безусом лице с желтовато-блеклыми баками а-ля Франц Иосиф играла любезная улыбка, редкие волосы желтоватым пушком покрывали удлиненную сухую голову; он поминутно закатывал выцветшие желтовато-блеклые глаза, будто был чем-то изумлен; даже голос у него был какой-то бесцветный: такой расслабленный и тусклый, что трудно было разобрать слова.