Успех пришел к Аркадию незаметно, когда он уже не рвался к нему в стремлении быстро прославиться, а увлекся делом и научился работать с умом.

С Валей он встречался два раза в неделю на репети­циях и урывками, мимоходом ежедневно видел ее в цехе. Мостовой кран, солидно проплывающий в вышине, казался ему родным. Когда кран приближался к его участку и Валя выглядывала из своей голубятни, Арка­дий махал ей рукой и верил, что она замечает это, хотя она ни разу не ответила. Иногда ему казалось, что Валя сторонится его потому, что он не комсомолец. Вступить в комсомол? Так поздно, в двадцать четыре года? Каж­дый спросит: а где ты раньше был, переросток? Он го­тов был пройти через это, чтобы получить право сидеть рядом с Валей на собраниях и говорить с нею, как Пакулин и другие комсомольцы. Они все были на «ты», ходили друг к другу в гости, устраивали походы в театр и экскурсии. Правда, они приглашали с собою всю моло­дежь и гордились «охватом неорганизованных», но Ар­кадию претила мысль попасть в этот счет. Нет уж, если на то пошло, он сам себя «организует», а может быть, еще и сам затеет какой-нибудь поход, до которого никто другой не додумался!

И потом, стоит вступить в комсомол, как на тебя навалятся всякие обязательства: сделай то, займись этим, стыдно не учиться — пожалуй-ка в вечернюю шко­лу!

Как раз в эти дни драмстудия начала ставить «Рус­ский вопрос» и решили попробовать Аркадия в роли Смита. Режиссер Валерий Владимирович заставлял Ар­кадия без конца повторять первые реплики Смита, вхо­дящего в редакцию.

— Превосходная внешность! — бормотал он и поче­му-то из-под руки, козырьком прикрыв глаза, вгляды­вался в Аркадия. — Ну, повторим сначала. Представьте себе как следует, что вы не были в редакции всю войну. Вы много повидали, многое продумали, вы изменились. Вы уверены, что и другие многое повидали и поняли. Вы рады возвращению, рядом — любимая женщина. Ну давайте посмелее, от души! Но вы американец, понимаете, американец, а не русский добрый молодец!

Аркадию страстно хотелось получить эту роль — потому, что она главная, и потому, что роль Джесси играла Валя. Он так старательно учил роль, что и во сне и на работе его преследовали реплики Смита.

— Еще раз, голубчик, — вздыхая, просил Валерий  Владимирович. — Мы еще попробуем Румянцева. Но не будем отчаиваться. Только поймите — вы возбуждены, решается ваша судьба, вы мечтаете, что у вас все нала­дится: работа, женитьба, заработок — без долларов не будет ничего, понимаете? Вы в Америке. Джесси отка­жется от вас, если вы не сумеете заработать! Ну, начали.

Должно быть, режиссер остался недоволен, потому что на следующую репетицию назначил пробу Румянцевву — парню талантливому, не раз игравшему первые роли, но низкорослому и некрасивому. Аркадий был уверен, что подходит для роли Смита больше, и, провожая Валю домой, спросил ее, что она думает о нем в новой роли.

— Ой, Аркаша, вы просто уморительны! — сдержи­вая смех, ответила она. — Вы не американский журна­лист, а этакий ярославский ухарь-купец!

Заметив, что он обиделся и огорчился, она добави­ла дружески:

— Вам надо поработать, Аркаша, тогда дело пойдет. Вы, наверно, не готовились к роли. Что вы читали об Америке?

Он сконфуженно промолчал.

Назавтра она принесла ему несколько книг — ока­зывается, она попросила библиотекаршу подобрать ли­тературу об Америке, как только ей поручили роль Джесси. Он был очень горд, что она подошла к его стан­ку с пачкой книг и на глазах у всех несколько минут говорила с ним как с товарищем. Но слова ее были горь­ки для него.

— Поймите, Аркаша, — назидательно сказала она, и в ее голосе вдруг появились какие-то нотки, напоминав­шие Валерия Владимировича, — вам надо войти в образ Смита, в его... ну, как это?..  психологическое состояние. Владеть его понятиями, предрассудками, его отношени­ем к жизни. Вам надо влезть в его шкуру.

— Я же не актер-профессионал, — буркнул он, чтобы смягчить удар.

— А мы? — возразила она, пожав плечами. — Или делать основательно, или не браться совсем.

Теперь все это осталось позади — Аркадий успешно репетировал роль Смита в очередь с Румянцевым, а Джесси играла другая девушка, — Валя покинула сту­дию.

Он проглядел, когда с нею случилась беда. Сперва он заметил только ее на редкость оживленный вид. Она необычно рано убегала из технического кабинета и про­пустила одну репетицию. На следующую репетицию она пришла счастливая и взволнованная, путала и пропу­скала реплики, смеялась своей рассеянности, была со всеми ласкова и невнимательна. Обострившимся чутьем влюбленного Аркадий уловил, что ласковость ее — от щедрости счастливого сердца, а невнимательность — оттого, что она мыслями далека от них от всех. А тут еще Валерий Владимирович пошутил, заметив ее рас­сеянность:

— Ну, Валечка, вам сегодня играть только влюблен­ную. Может, пройдем сцену семейного счастья?

У Аркадия потемнело в глазах, он начисто забыл свою роль и еле довел репетицию до конца. Ему хоте­лось проводить Валю и выведать, что с нею (он все еще слабо надеялся, что любовь тут ни при чем), но пока он репетировал последнюю часть сцены, Валя уехала одна.

А затем разразилась беда.

Второго мая Валя была на вечеринке у директора, а на следующий день, наверное, совсем не выходила из дому, так что Аркадий зря дежурил возле Аларчина моста. Когда он увидел ее в цехе, она была очень блед­на и так сосредоточена на чем-то своем, что он не по­смел подойти к ней.

В середине дня со стенда убирали разобранную тур­бину, и Гаршин затребовал мостовой кран. Аркадий увидел Валино помертвелое лицо, плывущее в вышине. Кран шел неровно, как бы спотыкаясь в нерешитель­ности.

— Давай, давай, черт побери! — заорал Гаршин и вдруг осекся, увидав Валю, и больше не кричал, жеста­ми показывая, что делать.

Все последующие дни Валя выглядела больною. Ар­кадий замечал, что девушки в цехе судачат на ее счет, но когда он приближался, они замолкали и смотрели на него с жалостным любопытством. Однажды ему уда­лось услышать, как одна из девушек говорила: «А он-то и смотреть на нее позабыл...» Аркадий прошел мимо, нарочно толкнув девушку плечом.

После работы Валя торопливо уходила с завода, опустив голову, избегая встреч. Ее поникшие плечи ка­зались такими жалкими! Если бы он знал имя того человека, он мог бы тряхнуть его за шиворот и послать к Вале — «иди, утешь»...

Поняв это, он постарался разозлиться. Предпочла другого? Ну вот и получай! Эта мысль доставила ему ко­роткую отраду, но в тот же вечер он снова издали шагал за нею, с тоскою глядя на ее поникшие плечи. Как всегда, она быстро вошла в узкий, темный двор. Он вытер кула­ком затуманившиеся глаза, понял — слезы. И тогда сказал себе, что любит Валю несмотря ни на что, — даже та­кую, жалкую, любящую другого и обиженную другим.

Шагая по улицам как одержимый, неизвестно куда и зачем, он повторял себе неистово, злобно, сжимая ку­лаки: не могу без нее, все равно, пусть любит другого, не могу и не хочу без нее.

Пробегав весь вечер по улицам, неутоленный и не­успокоенный, он снова очутился возле ее дома и поднял глаза к верхним окнам. Они были темны, все — темны, будто верхние жильцы сговорились не зажигать света или разом все выехали. Только час спустя он заметил, что и в других окнах почти нигде не видно света, и по­нял, что уже ночь.

«На что я рассчитываю? Это же глупо!» — сказал он себе и стал трезво припоминать свои отношения с Валей. Чтобы проводить ее, нужно было навязываться в провожатые. Если он не был рядом в ту минуту, когда она уходила, она даже не оглядывалась. Если он пред­лагал ей прогуляться или пойти в кино, у нее всегда находились отговорки.

Он давно мечтал зайти к ней хоть на минуту, но когда он попросил разрешения занести ей домой книги, она вежливо отказала:

— Не беспокойтесь, Аркаша, принесите в цех, мне все равно сдавать в библиотеку.

Не беспокоиться! Тогда он половину ночи ворочался на койке, раздумывая, как это понять: боится она впу­стить его, что ли?