Часть первая

1

С утра падал легкий, пушистый снег. На аллеях, ве­дущих к Смольному, деревья стояли белые, будто при­наряженные, время от времени стряхивая на прохожих чистые, щекочущие хлопья.

Снегопад скрадывал очертания длинного светло-жел­того здания с белыми колоннами. В вышине над цент­ральным входом намокший темно-красный флаг медленно раскачивался в струях воздуха, как бы отма­хиваясь от роя снежинок. А внизу, вдоль стен, в оседаю­щих сугробах уже темнели желобки, пробитые капелью. Теплый воздух сулил весну.

В Смольном заканчивалось совещание директоров, и на стоянке машин тесными рядами выстроились солид­ные, но уже потускневшие автомобили довоенных выпу­сков, новенькие «победы», несколько щегольских «зисов» последнего образца и парочка малолитражных «москвичей», выглядевших тут подростками, некстати затесавшимися во взрослую компанию.

Шоферы стояли кучками, покуривая и переговари­ваясь. Потом эти летучие клубы мгновенно распались — шоферы устремились к своим машинам протирать мок­рые капоты и стекла, прогревать моторы...

По широким ступеням главного входа шумными группами спускались директора.

Обмениваясь впечатлениями и тут же, на ходу, дого­вариваясь о неотложных делах, они на минуту запол­нили всю лестницу, и энергичная фигура Ленина на заснеженном пьедестале оказалась как бы во главе их.

Так стремительно было запечатленное скульптором дви­жение, что снег соскальзывал с круто развернутых плеч Ильича и вся его фигура выглядела живой, участвую­щей в нынешнем дне.

Из гула голосов выделялись обрывки фраз:

— ...освоили три новых прибора...

— ...с тех пор, как я перевел цеха на хозрасчет...

— ...сушка токами высокой частоты...

В центре самой оживленной и многочисленной груп­пы шел директор крупнейшего машиностроительного завода Немиров, с усмешкой прислушиваясь к воркотне маленького и очень толстого директора металлургиче­ского завода Саганского, вперевалку шагавшего рядом с ним.

В легком пальто нараспашку, сдвинув набок котико­вую шапку, Немиров медленно спускался по ступеням, всей своей непринужденной осанкой подчеркивая, что вот он молод, спокоен и здоров, что он мог бы и сбежать по ступеням, презрев директорскую солидность, да при­держивает шаг из вежливости перед старым толстяком, которому только и остается ворчать и страдать одыш­кой. Конечно, покритиковали сегодня их обоих, каждый получил свое, но его, Немирова, критика не расстроила и не раздосадовала: он уверен в своих силах и сумеет наверстать упущенное, а вот соседу и досталось покреп­че, и трудно сказать, сумеет ли он справиться так же быстро и хорошо.

— Не по-товарищески, не по-товарищески, — ворчал Саганский, взглядом ища сочувствия у окружающих. — Ну, допустим, чуток сманеврировал на номенклатуре... Так можно подумать, что я один! А ты никогда за счет более легких изделий не выезжал, да? Ты свою новую турбину не осваиваешь шестой месяц, да?.. Ну, задер­жал я тебе отливки, не спорю, задержал. Так поругал­ся бы, предупредил бы... А зачем при всем народе, да еще с этакой ехидцей?

— А ты, Борис Иванович, отливки не задерживай, номенклатуру соблюдай, тогда и срамить не буду, — ответил Немиров и остановился. Молодое лицо его при­обрело выражение жестокое и даже беспощадное. — Сегодня я тебя пожалел... Следующий раз не пожалею. А товарищество тут ни при чем.

Саганский тоже остановился и снизу вверх, из-под нахмуренных бровей, оглядел собеседника. Да, этот и впрямь не из ласковых: если для дела нужно, он и голо­ву снимет, не пожалеет; с ним надо держать ухо востро…

Немиров понял его взгляд и сухо улыбнулся в ответ. Сманеврировал толстяк, пусть теперь выкручивается; он самолюбив, из кожи вон лезть будет, лишь бы не попасть на заметку.

— Сам должен понимать, как я верчусь, — плачущим голосом заговорил Саганский. — Или, думаешь, мне лег­че, чем тебе? Думаешь, меня никто не подводит?

— Вот ты и требуй с них, как я с тебя, — сказал Немиров и вдруг махнул рукой: — Э-эх, Борис Ивано­вич, не о том сейчас говорить.

Он поймал губами несколько холодных, сразу рас­таявших снежинок и с улыбкой расправил плечи, хотя глаза его, молодые и дерзкие, сохранили серьезность.

Взволновало его сегодняшнее совещание, взволнова­ло и разогрело в нем жажду деятельности и успеха.

Он любил, когда их изредка собирали вот так, всех вместе, директоров крупных предприятий. Были тут лю­ди старые и молодые, разных характеров и разного опы­та, но каждый из них привык чувствовать себя руково­дителем, большим начальником. Их и созывали как начальников, но здесь они чувствовали себя не началь­никами, а прежде всего коммунистами, членами своей партии, чье слово для них — закон. Ведь знаешь, кажет­ся, и сам все продумал, и других учишь, а тут слуша­ешь, как ученик, и все воспринимаешь по-новому. Самая суть твоего труда обнажается, вся повседневная твоя деятельность проверяется на ярком свету. Другим спус­ку не даешь и себе скидок не просишь. Впрочем, скидок тут и не дают. Много славы — так не зазнался ли ты, не утратил ли перспективу? Много трудностей — не рас­терялся ли ты перед ними, не привык ли к ним, как к затяжной болезни?

Слушаешь, приглядываешься, примериваешься, что у кого хорошо, где какая промашка, чего надо остеречься, чему поучиться. Есть, есть чему поучиться у любого. И неважно, что один говорит о кораблестроении так, будто только оно одно и существует, а другой влюблен в свой фарфор, а тебе самому порой кажется, что перед твоими турбинами все должны расступиться. А вот что ты делаешь, директор, чтоб твои изделия были самыми лучшими, чтоб их производство было наиболее прогрес­сивно, быстро и дешево?

В памяти звучали слова из заключительной, итоговой речи:

«Ни на одну минуту не должны вы забывать, това­рищи, что именно нам дано ответственное и почетное задание стать центром технического прогресса. Родина нам доверила...»

Родина доверила. Нам. И мне в частности... Простые, часто повторяемые слова «оправдать дове­рие» были полны для Немирова очень определенного, вещественного содержания. Что тут главное? Главное — новая турбина. С учеными усилить связь... График, ритмичность...

— Давай-ка скорей до дому, до хаты, Борис Ивано­вич! Дела-то не ждут.

Саганский свернул к своей машине, широким жестом пригласил Немирова:

— Хочешь, поедем сейчас ко мне, Григорий Петро­вич? На месте весь график по твоим отливкам проверим. Я секретов не делаю.

— Да нет уж, Борис Иванович, ты сам... — начал Немиров и смолк на полуслове, увидав, что Саганский распахивает дверцу роскошного «зиса», совсем нового, покрытого черным, сверкающим лаком, в белых «гама­шах».

— Ого! Это когда же ты успел разбогатеть?

— Премия-с, — громко сообщил Саганский, хвастли­во оглядывая окружавших его директоров. — От мини­стерства, Григорий Петрович. За хорошую работу. Вот так!..

И спросил ласковым тенорком:

— А у тебя не предвидится, Григорий Петрович? Машина недурная. Предложат — не скромничай, бери.

Директора смеялись:

— Что ему ваши отливочки, Григорий Петрович! Ему и так премии дают.

Немиров сумел отшутиться:

— Так это ж на моих обоймах заработано. Недаром он меня завалил ими на год вперед. Мне на номенклату­ре отыгрываться труднее, а то я давно бы «зим» зара­ботал.

Чтобы замять неприятный разговор, Саганский дру­жески осведомился:

— Супруга поправляется? Тяжело мне без нее, пря­мо как без рук.

— Что ж поделаешь, после такой болезни надо хоро­шенько отдохнуть, — как всегда сдержанно, сказал Не­миров, но лицо его вдруг стало мягче, светлее и еще моложе. — А чувствует она себя совсем хорошо. И рент­ген последний хороший. Ты только не торопи ее, Борис Иванович.

— «Не торопи, не торопи»... — проворчал Саган­ский, забираясь в машину и тяжело дыша от усилий, каких это стоило ему. — Зачем же мне торопить ее? Мои работники будут гулять, работа будет стоять, а кое-кто будет нас критиковать...