Все протестовало в нем против таких выводов.

Есть на заводе потенциальные, скрытые возможности «нагнать»? Да, конечно, есть. Опыт подсказывает: вре­менное несоответствие преодолевается. Сложность задач подгоняет рост людей и организации. Их подкреп­ляет сила всей страны с ее теперешней могучей техни­кой, с ее наукой, все теснее сплетающейся с производ­ством. Значит, надо только суметь теснее сплести их, надо только суметь оснастить производство всем необ­ходимым и организовать его... Сумею я или нет?..

Телефонный звонок прервал его размышления.

— Григорий Петрович, пришло! — прокричал в труб­ку возбужденный голос Диденко. — Сейчас мне звонил дежурный из парткома, прилетел на завод, срочным пакетом пришло!..

— Здравствуй, Николай Гаврилович! — как можно спокойней сказал Немиров. — Я что-то не пойму, кто прилетел и что пришло.

— Добрый вечер! — с досадой сказал Диденко и уже спокойнее сообщил: — Пришло обращение. То самое.

И он начал читать, не дожидаясь согласия:

— «Директору завода Немирову, парторгу ЦК Ди­денко. ..»

— Ну, ну, — поторопил Немиров.

— «Дорогие товарищи! Вы знаете, что десятки но­вых первоклассных предприятий нашей растущей социалистической промышленности с нетерпением ждут элек­троэнергии строящейся Краснознаменской станции...»

— Так, — сказал Немиров. — Что просят?

— Не просят, Григорий Петрович, а вроде требуют — так звучит эта просьба.

Оба помолчали, понимая друг друга.

— Ну что ж, Николай Гаврилович, ночь наша, бу­дем думать, пока голова не заболит?

— Голова теперь должна быть ясная, — уже совсем спокойно сказал Диденко.

— Давай встретимся, Николай Гаврилович, утреч­ком, поразмыслим вместе: ты, я и Алексеев.

— Давай, Григорий Петрович. Ну, бувай здоров!

Опустив трубку на рычаг, Немиров так и не снял с нее руки и застыл возле телефона в позе растерянной и озабоченной, не вязавшейся с только что проявленной им уверенностью.

— Гриша, ты занят? — позвала его Клава.

Он устремился на ласковый голос. На мгновение его охватило детское желание уткнуться головой в ее коле­ни, как в колени матери, хоть на минуту ни о чем не думать, ни за что не отвечать, никуда не торопиться...

Перед Клавой на столе все еще лежали отчеты и сводки.

— Знаешь, Гриша, — сказала она, повернув к нему оживленное лицо. — Я все яснее понимаю: наши пла­ны — только черновики. Иногда удачные, иногда не­брежные, но черновики. А чистовик пишут все. Понима­ешь? Весь завод. И чистовик намного лучше, интерес­нее, больше!

— Ну, ну, — пробурчал Немиров. — Вот примем обя­зательство досрочно сдать Краснознаменке турбины, вызовем вас насчет отливок, тогда и привнесете в чер­новик... А я погляжу, как вы все и твой толстяк повер­титесь.

— Что? Пришло? — вскрикнула Клава и озабочен­но вскинула глаза на мужа, но увидела его всегдашнее выражение спокойной, чуть насмешливой уверенности. Тогда она подумала о своем заводе, о том, как трудно будет выполнить заказ турбинщиков досрочно и как будет неистовствовать Саганский. Она весело сказала:

— Что ж, повертимся! И толстяк повертится, ему не впервой.

Немиров с ревнивым любопытством заглянул в ито­говые цифры ее отчета.

— Сто девять процентов! Ого!.. — И с обидой в голосе: — Вот ты говоришь: мысли, воля, чистовики! А я эту политику Саганского насквозь вижу! Прибедняется, плачет, дает заниженный план, а потом — перевыполне­ние! Премиальный «зис»!

— Ничего подобного! — крикнула Клава с возмуще­нием. — На этот год мы сами выдвинули встречные циф­ры, намного превышающие... Если бы ты знал наших людей, ты никогда не посмел бы так говорить!

Она стала собирать и запихивать в портфель бумаги. Снова настойчиво зазвонил телефон.

— Здравствуйте, Григорий Петрович. Отдыхаете? — спросил секретарь райкома Раскатов.

— Отдыхаю, Сергей Александрович, — со скрытым раздражением ответил Немиров, соображая, какая не­приятность сейчас на него свалится. Не будет же Рас­катов звонить по пустякам в воскресный вечер!

— «Ленправду» сегодня читали?

— Нет еще.

— Она у вас под рукой? Посмотрите третью полосу.

Сердце у Немирова екнуло. Держа телефонную труб­ку, он левой рукой развернул газету и напряженно-ищу­щим взглядом пробежал по заголовкам на третьей стра­нице. «Забвение партийно-политической работы»... нет, не о нас, о пищевой фабрике. «Новые люди — старые нормы»... тоже не о нас. «Передовой стахановский цех»... нет, не о нас, не то... Хотя, постой-ка, знакомое имя... Так, так... На «Советском станкостроителе»... Горелов? Вот и фотография. Понятно!

Горелов был тот самый начальник турбинного цеха, которого Григорий Петрович, вопреки мнению Диденко и Раскатова, снял с работы, заменив Любимовым. Го­релов оскорбился и подал заявление об уходе с завода, где проработал много лет. Раздраженный поднявши­мися вокруг него спорами, Немиров отпустил его без сожалений. А тот — поди же знай! — развер­нулся на «Советском станкостроителе» и превратил свой цех в стахановский. И вот эти сегодняшние фрезерные станки, сданные нам досрочно... неужели они собира­лись в том самом цехе? И Горелов, сдавая их, думал, что турбинщики примут их и вспомнят о нем. Да, Горе­лов...

— Узнали? — коротко осведомился Раскатов.

— Узнал, Сергей Александрович. Если вы имеете в виду Горелова.

— Я имею в виду именно Горелова, — подтвердил Раскатов. — Способного инженера-новатора, выросшего на заводе. И мы его потеряли! Не только вы, но и мы все... Отчего? Оттого, что не простили ему ошибки, не помогли ему выправиться, не разглядели, как подойти к человеку!

— Оставить его в турбинном? — воскликнул Неми­ров. — Да это значило бы поощрять расхлябанность, старые взгляды, старые дурные привычки! Если бы я не подтянул людей...

— Кто говорит, что не надо было подтягивать! Для пользы дела можно и снимать людей, и понижать в долж­ности, но разве это основной метод партийного воспи­тания работников? Разве этим пробуждают в человеке еще не раскрывшиеся силы?

— А может быть, я и научил его, этого Горелова? — перебил Немиров. — Получил урок — вот и старается.

— Учить-то учили, — сказал Раскатов, — а для заво­да потеряли... Кто знает, если б подошли к нему по-хозяйски, нашли ему работу по способностям... может, эта статья была бы написана про ваш завод? А то про вас что-то давно не пишут.

Немиров промолчал.

Некоторое время молчал и Раскатов, потом спросил мягче:

— Ну как, обращение получили?

Они поговорили о полученном обращении строите­лей. Раскатов обещал помочь всем, чем только сможет.

— А как думаете, Любимов... вытянет? — осторож­но спросил он.

— Почему же нет? — откликнулся Немиров. — Помо­жем, так вытянет. Помогать любому нужно.

Они дружески распрощались:

— Желаю вам успеха, Григорий Петрович!

— Спасибо, Сергей Александрович!

И тогда Григорий Петрович зашагал по кабинету так быстро, будто спешил измерить его шагами по всем направлениям.

Новая мысль бередила душу, как заноза: о нас дав­но не пишут... обо мне давно не пишут... Да, да, да! Уже давно имя завода не появляется ни в сводках, ни в статьях. Ругать в печати такой славный завод никому не хочется, верят — выправится. Но и хвалить не за что, вот и молчат. А заводской народ, просматривая газеты, говорит с горечью: «Нас будто и на свете нет». Уральцы, наверно, удивляются: «Что ж это Немиров заглох? У нас гремел на всю страну, а там, видимо, не справил­ся?..» И так будет, пока он не вырвется снова вперед, хотя бы с первой турбиной...

Он сам себя останавливал: спокойнее, товарищ Не­миров, спокойнее! Ты поддаешься самолюбию. Раздра­женное самолюбие — плохой советчик. Что, собственно, произошло? Ты действовал круто, потому что без этого не повернуть было завод к новым задачам. А с Горело­вым, видимо, «перекрутил». Не ошибается тот, кто ниче­го не делает. Признаю, ошибся. И все-таки дело не в этом. Дело в первой турбине. Будет победа — и никто не вспомнит старой ошибки. Нужна победа. Не мне — заводу. Моя слава — слава завода. Для себя я, что ли, стараюсь? Нужна победа.