Оглядываясь на сделанное, он видел, что достигнуто многое. Завод вышел из периода восстановления, раз­вернул производство, начал уверенно набирать темпы. Оставалось как будто только отточить, отработать всю систему руководства и планирования, подтянуть отста­ющие участки, добиться ритмичности... Но в это время министерство пересмотрело программу завода и полно­стью сняло с производства хорошо освоенную серийную оборонную продукцию, за счет которой было всего лег­че выполнять и перевыполнять план. Вместо нее заводу поручили освоить выпуск новых и технически сложных изделий. И, что совсем подкосило на первых порах Не­мирова, министерство отказалось от довоенного типа турбин и предложило перейти к выпуску турбин более мощных и сложных, являвшихся новинкой турбострои­тельной техники.

Как это усложнило положение директора! Большая и кропотливая организационно-подготовительная работа мало кому известна, а наглядных достижений нет. Сколько трудного возникает ежедневно, и все идут к директору: он должен решить, помочь, обеспечить, найти выход — на то он и директор! Руководители цехов нерв­ничают и предъявляют, подобно Любимову, множество требований. Рабочие ворчат на разные неполадки и склонны винить во всем неповоротливое начальство.

А твои сознание и совесть не позволяют тебе ни отка­заться от самой трудной задачи, ни просить отсрочки, — да какие могут быть отсрочки, когда кругом все кипит и бурлит, когда с каждой газетной полосы взывают к тебе победы твоих товарищей: не отставай, уважение народа и слава — тем, кто умеет идти вперед, преодолевая все препоны.

Кому тут пожалуешься? Даже жене не скажешь, что порой не под силу груз. Вскинет брови, недоверчиво воскликнет: «Тебе-то?»

Сидя один перед опадающим в камине пламенем, Немиров насмешливо вздохнул: ох, далека победа, да­лека слава! Вот-вот придет обращение краснознаменцев, а тогда все во сто крат усложнится. Он будто видел это обращение, напечатанное жирным газетным шриф­том: «Мы вызываем вас, славных ленинградских турбо­строителей...» Да, что-нибудь в этом роде! Как отверг­нешь? А если не отвергнешь, как выполнишь?..

Григорий Петрович смотрел на медленно угасающие среди золы красные пятна углей, и вдруг поймал себя на мысли, возникшей еще во время разговора с минист­ром и, видимо, тайно угнездившейся в мозгу. Министр сказал тогда, успокаивая и подбадривая: «Во всяком случае, первая очередь Краснознаменки должна быть пущена к осени...» Значит, вторую очередь можно и оттянуть немного?.. Мелькнувшая успокоительная мысль была тотчас же отброшена. А вот сейчас вылезла и зашептала: «Под праздничное настроение по случаю пуска первой очереди тебе простят задержку второй... ну, не намного, месяца на два-три...»

Григорий Петрович поднялся, закрыл трубу камина, энергично прошелся по кабинету, разминаясь и разгоняя дурные мысли. Вот еще, приберегать подобную лазейку! Да и буду ли я доволен, если мне позволят укрыться в ней? Нет, сам себе противен буду, заскучаю и увяну, как если бы меня вдруг назначили руководить артелью «Метбытремонт»... Значит, к черту слабость!

Он надеялся, что Клава освободилась, но Клава си­дела за своим столом, погруженная в работу. Григорий Петрович постоял перед книжным шкафом, выискивая, что бы такое почитать. Но читать не хотелось.

И вдруг он понял, чего ему хочется. Повеселев, накинул пальто, шапку, тихонько, как убегающий из дому школьник, вышел из квартиры, ста­раясь не хлопнуть дверью.

В проходной завода одна из молодых охранниц недо­верчиво взяла его пропуск, старательно прочитала, по­краснела и сказала:

— Ох! Проходите, пожалуйста.

Немиров слышал, как она фыркнула за его спиной и громким шепотом сообщила подруге:

— Директор! Честное слово, никогда не скажешь.

Тих и пустынен был заводской двор. По фасаду за­водоуправления светилось всего несколько окон. Неми­ров вошел в полутемный вестибюль и зашагал по неосве­щенному коридору «на огонек».

Из кабинета начальника снабжения неслись стран­ные звуки. Не то мужской, не то женский голос мурлы­кал:

Немиров открыл дверь. Начальник снабжения сидел один в кабинете, в мягкой домашней куртке, с папиро­сой в зубах. Увидев директора, он отложил папиросу, но клочок дыма, запутавшийся в его всклокоченных во­лосах, еще курился надо лбом.

— Вам бы в оперу, а не снабжением заведовать, — сказал Немиров, с нежностью глядя на этого человека, обложенного листками нарядов, заявок и телеграмм. — Почему работаете сегодня?

— Привожу все к одному знаменателю, — охотно пояснил начальник снабжения, отлично знавший тайное пристрастие директора к людям, которых и в выходной день будто магнитом тянет на завод.

— Ну, ну... А баббит для турбинного достали?

— Экое дело! — притворно удивился начальник снабжения. — Любимов нажаловался? Из-за моего баб­бита у него турбину затирает!

В плановом отделе две машинистки перепечатывали отчет. Каширина, конечно, не было, и это рассердило Немирова: засадил девушек на все воскресенье за ма­шинки, а сам вола вертит! Не думая о том, что и Каширин мог взять работу на дом — хотя сам же никак не поощрял этого, — Немиров сравнил своего плановика с Клавой и позавидовал Саганскому: вот у кого плановик отдается делу всей душой! Клава небось спины не раз­гибает, а этот пожилой толстяк никогда не переработает лишнего... Впрочем, справедливо ли это? Пусть он не­поворотлив, зато опытен, аккуратен, исполнителен. Еще через минуту Немиров уже думал, шутливо обращаясь к Саганскому: да-с, уважаемый, мой Каширин уже и отчет на машинку сдал, а ваша Клавдия Васильевна еще только пишет!..

Непривычная тишина стояла на всей территории за­вода, но Немиров знал: в опустевших корпусах идет своя особая, тоже напряженная и деловая жизнь. В меха­ническом цехе копаются у разобранного станка ремонт­ники, их и не разглядишь сразу, но без их воскресного труда сорвется завтрашний выпуск. В цехе шахт­ного оборудования замешивают бетон, заливают фунда­менты: идет подготовка станков для новой бригады ско­ростников. А в инструментальном царство маляров. Ев­стигнеев настоял-таки на своем: заново белит стены и красит станки светлой краской — культура производства, хоть в белых халатах работай, хорошо!

Было приятно подойти к Евстигнееву, как всегда приятно встретиться с человеком, которому помог удов­летворить заветное желание. Евстигнеев стоял на стре­мянке, зажав в зубах винты, и что-то исправлял на электрораспределительном щите.

— Ты бы еще малярную кисть взял, начальник це­ха! — сказал Немиров, сам умевший делать многое и уважавший это умение у других.

— Не звать же монтера из-за такой малости, — сму­щенно пояснил Евстигнеев и слез со стремянки. — Смот­рите! — сказал он восторженно. — Не узнать цех, а? Красавец!

Он угостил директора «звездочкой», и Немиров с жадностью затянулся едким дымком: он не курил со вчерашнего дня.

— Теперь цветы разводить будешь?

— И буду! — воскликнул Евстигнеев. — Обязательно разведу. У меня уже и садоводы нашлись!

И вдруг без паузы и без перехода обиженно заявил:

— А Воловика, Григорий Петрович, как хотите, не отдам! Это что же такое? Моего лучшего стахановца, рационализатора... да он мне уже на восемьдесят пять тысяч экономии сделал своими изобретениями! Выра­стил стахановца, взлелеял, в мастера выдвигаю — и ни с того ни с сего отдавай Любимову? Не отдам! Пусть своих выращивает.

Немиров поморщился. Этот Воловик положительно весь завод взбаламутил! А вчера вечером Диденко нале­тел, как смерч: безобразие, глушат творческую инициа­тиву, вечная волокита с изобретениями, придется слу­шать на парткоме!

— Воловика ты отдашь, — сухо сказал Немиров. — И насчет мастера не ври. Никакой он у тебя не мастер, ты это придумал вчера, чтоб не отпускать. Из-за одного слесаря шуму на весь завод.