~~~

Я узнал его сразу, как только увидел фотографию. Особенно глаза, их ни с какими другими не спутаешь. Однако я не помню его имени — если я вообще знал, как его зовут. Разумеется, сложно удержать в памяти имена всех одаренных молодых людей, которые через меня проходят. Но глаза запомнились, и его странное поведение тоже.

Стоял осенний вечер, вот примерно как сейчас. Небо чистое, я хорошо это помню, и дул такой сильный ветер, что, вместо того чтобы пройти через Фрайунг напрямую, мне пришлось пробираться окольными путями, прячась за стенами домов. Наконец, с Божьей помощью, я вошел в крытую галерею, которая ведет к Херренгассе, и под защитой ее мощных сводов добрался целым и невредимым до кафе «Центральное», где у меня была назначена встреча с одним из клиентов — знаменитым певцом, мы хотели согласовать некоторые детали договора. (Обратите внимание: в телефонном справочнике можно легко отыскать номер кафе «Центральное» на Херренгассе.) Я вошел внутрь и осмотрелся, оглядел мраморные столики, расставленные вокруг колонн, но моего певца пока не было. Тогда я попросил официанта усадить меня подальше от фортепьяно: во время делового разговора ничто не отвлекает так, как музыка, особенно если по клавишам бренчит какой-нибудь захудалый тапер — знаете, из тех умельцев, которые теперь наводнили все кафе. Официант проводил меня к столику в глубине зала, выбрав место более или менее спокойное; я поблагодарил его и сел ждать, заказав аперитив. Только несколько минут спустя — лучшего занятия все равно не нашлось — я начал прислушиваться к музыке и, к своему изумлению, заметил, что в кафе звучали не навязшие в зубах вальсы, которые везде и повсюду игрались в угоду туристам и сентиментальным венцам, но (явление редкостное и невероятное) Лист, одно из самых сложных и виртуозных его произведений; среди пианистов лишь единицы — причем почти со всеми ними я знаком лично — способны одолеть его, да и то не каждому удается сыграть по-настоящему. По уровню исполнения я догадался, что вместо убогого халтурщика, нанятого владельцем кафе, за инструментом сидит знаменитый музыкант, который решил размяться после очередного бокала вина или, может быть, порисоваться перед хорошенькой женщиной, — само собой, у меня в голове уже вертелась пара имен. Но сколько я ни смотрел, со своего места никак не мог разглядеть виртуоза — его скрывал целый лес колонн, да к тому же полумрак, который едва ли мог рассеять скупой, притушенный свет свисавших с потолка абажуров, они отбрасывали на мраморную поверхность столиков тысячи разноцветных мерцающих бликов.

Я заметил, что публика в кафе притихла. Официанты, которые и без того бесшумно скользили между столиками, теперь, казалось, ступали на цыпочках; шелест разговоров прекратился, все умолкли, а те из посетителей, кто был погружен в чтение, не осмеливались даже перевернуть страницу книги или газеты. Совершенство для меня не редкость, я к нему привык, живу с ним, так сказать, бок о бок и не заискиваю, не раболепствую перед ним, словно какой-нибудь жалкий обыватель. Послушав еще немного и бросив взгляд на часы, чтобы понять, насколько сильно опаздывал мой несобранный клиент, я встал и направился к фортепьяно.

Когда я приблизился, он еще продолжал играть, и мне были видны только копна растрепанных волос и крепкие, сильные руки — пальцы бегали по клавишам быстро и уверенно. Я оставался стоять у него за спиной (зная, что до конца произведения всего несколько тактов), пока эхом не отзвучал последний аккорд; затем настал миг тишины, которая взорвалась аплодисментами, пылкими, взволнованными. Молодой человек опустил руки на колени и медленно повернулся в мою сторону — да, совсем еще мальчик, ему даже, наверное, не было и двадцати, и как только я увидел его лицо, то понял, что никогда раньше его не встречал.

Я снова посмотрел на часы. Было ясно, что мой певец задерживается по каким-то непредвиденным обстоятельствам, поэтому я решил воспользоваться случаем и познакомиться с молодым пианистом. Он заинтересовал меня, очень заинтересовал — прежде всего, разумеется, с сугубо профессиональной точки зрения; а потом оказалось, что с ним можно и отвести душу.

Я представился, полагая, что мое имя ему небезызвестно, пригласил сесть за столик, заказал две «Кровавые Мэри» и похвалил его игру, не слишком, однако, рассыпаясь в любезностях (с молодыми музыкантами лучше быть сдержанным, а не то потом они задирают нос, становятся совершенно невыносимыми и с ними невозможно уладить ни одно дело), и расписал в красках блестящую карьеру, которую он мог бы сделать, если б только доверился мне, ведь я знал как свои пять пальцев весь музыкальный мир и искренне верил, что моя жизненная миссия — помогать молодым талантам пробиваться к славе. Он слушал очень внимательно, потягивая коктейль. Уверяю вас, он не был немым и, более того, довольно бегло говорил на моем языке, хотя этот язык для него чужой (если не ошибаюсь, он поляк или румын). Но все-таки он в основном слушал и держался скромно, что, надо признаться, делало ему честь.

Разумеется, я в конце концов пригласил его поужинать в известном ресторане на Штефанс-плац — помимо вкусных блюд, безупречного обслуживания и вида на купол кафедрального собора, покрытый цветными росписями, ресторан имел еще одно несомненное преимущество: он находился всего в двух шагах от моей квартиры. Когда мы шли по Грабен, ветер задул с такой силой, что я невольно прижался к юноше и даже взял его под руку — то ли чтобы защитить его, то ли чтобы самому укрыться от непогоды. Он, кажется, не возражал, хотя, когда я разговаривал с ним, он все время смотрел прямо перед собой, словно нарочно не глядя в мою сторону, — не мог оторвать глаз от Колонны чумы, которая возвышалась впереди, маня хитроумными очертаниями и пышностью барочных аллегорических фигур.

В ресторане я снова попросил столик где-нибудь в углу, отказавшись после недолгого раздумья от места с видом на собор — юноша и так вдоволь налюбовался им по дороге сюда. Мы ведь пришли в ресторан поговорить, познакомиться, поближе узнать друг друга, а не восторгаться панорамой города; так я ему и сказал, и у него не нашлось возражений против столь веского и разумного довода.

Вы, наверное, понимаете, что для такого человека, как я, сидеть за столом с именитыми артистами и музыкантами — вещь совершенно обычная. Это уже не вызывает во мне сильных эмоций. Однако в тот вечер, услышав, как он играет — точно бог, отрешенно и владея инструментом с каким-то неземным совершенством, — у меня гора с плеч свалилась, когда я понял, что он существо из плоти и крови. Вот, к примеру, он ел хлеб, и на хлебе оставались следы его зубов. Зубов, к слову замечу, ровных и белоснежных, как жемчуг, — такие нечасто встретишь среди потомков крестьян, насквозь пропахших чесноком и картошкой: этот запах преследует их даже в святилищах искусства, концертных залах. Видели бы вы, как он опустошил тарелку с закуской — словно не ел несколько дней подряд. Словно ест первый раз в жизни. Одно удовольствие смотреть, как он с жадностью кролика поедает салат или выбирает десерт, вчитываясь в меню с видом толкователя ученых текстов…

Короче говоря, мы вышли из ресторана друзьями, такое в моей работе редко случается, даже когда выпадает случай пообщаться с самыми талантливыми и обаятельными из моих протеже. Само собой, я пригласил его к себе (нам предстояло обсудить еще очень многое), и мы вместе свернули на Шёлатернгассе, шагая вдоль темной каменной вязи собора.

Поворачивая ключ в замке, я мысленно поблагодарил певца за то, что он не пришел на встречу. Видимо, я выпил лишнего, не стану отрицать, хотя обычно не позволяю себе таких вольностей, да и с незнакомцами держусь настороже. Я слышал всякие истории, юноша мог запросто оказаться бандитом и напасть на меня, как только мы войдем в квартиру, а потом сбежать, прихватив столовое серебро, а я бы остался лежать на полу в луже крови. Случается и такое, притом слишком часто, люди злы, и никакие меры предосторожности не спасают.