~~~

Сегодня на тропинке ни души, никто не остановился у первого поворота, чтобы с высоты посмотреть на длинную кайму пляжа, где подтаявший снег смешался со светлым песком, — бледное, наводящее тоску зрелище; тревожные крики чаек, сосредоточенный плеск волн, скрип деревянных навесов под напором ветра своей монотонной полифонией лишь углубляют тишину, разлитую по пространству этого театра без зрителей.

Ну а его шаги настолько легки, почти невесомы, что не слышно даже шелеста песка, который податливо расступается под ногами. Он снял обувь и носки и, несмотря на холод, не стал ничего надевать поверх старого выцветшего фрака. Вот так, босиком, в лучах солнца, которое едва выплыло из-за горизонта, он пересекает пляж и, дойдя до моря, бредет вдоль линии прибоя. Его никто не видит, никто не удивляется, куда же он держит путь, шагая по влажной полосе, разграничивающей воду и сушу, — он идет плавно, медленно, но в походке видна решимость, свойственная тому, чья дорога уже предопределена. Ветер между тем улегся, чайки загадочно притихли, и покой почти полный, только море все продолжает суетиться, шептать, звать. Возможно, все они смущены, озадачены присутствием юноши и, замерев, изумленно наблюдают за ним, провожают взглядом — пытливым, стеклянно-неподвижным птичьим взглядом — человека, который бредет в никуда. В той стороне ведь и вправду нет ничего, ни деревни, ни одинокого дома, ни даже заброшенного кафе или кемпинга, которые зимой неприкаянно чернеют на пляже, прозябают, похожие на призраков, на обломки летнего отдыха. В той стороне есть только море, посеребренное холодным рассветом, и песчаная лента, которая бежит мимо волн в бесконечность. Однако юноша продолжает идти между морем и берегом, глядя прямо перед собой, будто впереди маячит какая-то цель — далеко, совсем далеко, насколько хватает глаз, там, где очертания скал размыты голубоватой дымкой.

Внезапно он встал и обернулся, смотрит на крутой мыс. Кажется, он ищет взглядом что-то скрывающееся за тропкой, за деревьями, которые столпились на вершине; но больницы не различить, над кронами торчат лишь дымоходы, тянущиеся к небу, да сквозь листву проступают кое-где бурые стены. Он медлит, словно вот так, молча, прощается с этим местом, потом опять шагает вперед, босой, угловатый, нескладный, и вскоре растворяется в рассветной мгле, а над пустынным пляжем опять начинают метаться пронзительные чаячьи крики.