— Свой? Красный? — спросил Владимира.

— А ты какого цвета?

— Я связной.

— Чей связной?

— Больно много знать хочешь.

«Наблюдатель» не успел глазом моргнуть, как его винтовка оказалась в руках Урасова.

— С винтовкой не шути, отдай!

— Я спрашиваю: чей связной?

— Ну, меня прислали из гарнизона встретить отряд Самуэли и показать дорогу. Отдай винтовку-то!

Владимир уже хотел было отдать винтовку, но взгляд его упал на руки, протянутые за оружием. Холеные пальцы, на указательном — дорогой перстень. Урасов схватил «солдата» за грудь и так тряхнул, что пуговицы шинели отлетели. Под нею был офицерский китель!

— Ну, паразит, не вышел твой номер!

План восставших провалился. Отряд Самуэли вовремя подоспел на помощь дьерским коммунистам!

…Всплывают в памяти горькие дни.

В ночь на 31 июля в гостинице «Хунгария» никто не спал. Решался вопрос о власти. Молодая Советская республика не выдержала бешеного натиска интервентов. В номерах не сиделось. Урасов тоже бродил по коридорам. Многолюдно, дымно, тихо. Бела Кун уехал на заседание правительства.

— Неужели в самом деле конец? — спросил Владимир у Бенедикта.

— Не будем гадать, обождем…

— Значит, напрасно потрачено столько сил, пало столько товарищей?

— А Парижская коммуна — это напрасно? — ответил Хайду. — Конечно, всем нам очень тяжело. Но надо думать о завтрашнем дне. По всей вероятности, придется покинуть Венгрию. А потом вернемся, непременно вернемся!

Владимир подошел к окну. Дунай. Город. Огни. Спят люди. Вроде бы ничего не происходит. А в это время решается, куда пойдут стрелки истории — вперед или назад.

В «Хунгарию» прибыли Бела Кун, Эрне Пор. Их лица осунулись, потемнели. На щеках и подбородках синела щетина: впервые их видели такими. Казалось, за эту ночь Кун и Пор постарели лет на десять.

Кун обвел собравшихся долгим печальным взглядом. Вздохнул и слегка развел руками:

— Что ж, друзья, много вам говорить не нужно, вы закаленные бойцы и сами все понимаете. Мы могли бы справиться с внутренним врагом, но интервенцию нам не сдержать. Вражеские войска уже совсем близко… Интервенты через два дня будут в Будапеште. Мы вынуждены были передать власть социал-демократам.

Ропот, крики, возмущенные голоса.

Кун молчал. На секунду смежил веки. Открыл. Глаза его полны болью и верой.

— Мы покидаем одно поле боя, чтобы вести борьбу на другом. Главное — сохранить всех бойцов, всех наших соратников. Итак, друзья, за дело!

Погибла Советская республика, младшая сестра Советской России… У Владимира было такое чувство, словно у него отсекли руку. Враги, опьяненные победой, еще яростней набросятся на Советскую Россию, зажатую в огненном кольце фронтов. Родине станет еще трудней. Конечно, Владимир не впал в отчаяние, он уже много пережил огорчений и отступлений, они закалили его, но все же на душе было горько, ой как горько!

«Хунгария» была похожа на разворошенный муравейник.

— Товарищ Урасов, — позвал Эрне Пор, — тебе поручается известить всех русских большевиков, чтобы они успели к поезду.

Итак, общежитие на заводе Маутнера, редакция газеты, к Юстусам и к Ирэн, непременно к Ирэн. Если узнают о ее связях с коммунистами, ей, конечно, придется очень трудно. Владимир вдруг со всей остротой почувствовал, что любит эту девушку, не может жить без нее…

В общежитие завода Маутнера успел как раз вовремя: все были на месте. Печальную весть восприняли мужественно.

— О вас позаботится российский Красный Крест. Он остается в Будапеште для защиты интересов соотечественников и отправки их на родину. Сейчас я улажу некоторые срочные дела и поеду в министерство иностранных дел. Так что не волнуйтесь, товарищи. — Он повернулся к рабочему Маутнера:

— Как вас зовут?

— Матвей Верста.

— Верста? Кличка?

— Не. Настоящая Верста.

— День начинается с юмора. Неплохо!

Владимир помчался к редакции. Несколько минут — и он в «Правде» — газете для русских военнопленных. И здесь все улажено.

Зашагал широко, быстро, не разбирая дороги, машинально в район Восточного вокзала. Владимир думал о судьбе Юстуса и его семьи. Юстус был на фронте, не попал ли он в руки интервентов? Появится ли он в Будапеште? Его, подпольщика, коммуниста, сразу же схватят ищейки контрреволюции. А может, Юстусу удалось скрыться? Так или иначе, надо все выяснить.

Вот наконец дом Юстуса. Двадцать ступенек — как одна! — на второй этаж. Жена Юстуса Анна и сын Артур были дома. «Советская республика пала». Печальное сообщение Анна приняла внешне спокойно. Ей нередко приходилось узнавать грустные вести, поневоле научишься владеть собой.

Урасов дал им надежный адрес и записку.

— Вам нужно укрыться в надежном месте, по крайней мере на первое время…

— А вы?

— Я в Вену. Сегодня вечером отъезд.

И на всякий случай добавил:

— Если вдруг появится Юстус — пусть мчится на вокзал. К восьми. Ну, прощайте.

Теперь Анна не сдержалась, расплакалась…

Посмотрел на часы. Остался ровно час. Двадцать — тридцать минут нужно, чтобы добраться до Ирэн. Столько же — от нее до Западного вокзала. Успеет? Надо успеть. Может, поезд задержится?

Скорей, скорей, скорей! Звонок у знакомой двери. Мать сказала:

— Ирэн на работе. Сейчас ее смена.

Написал на клочке оберточной бумаги: «Дорогая Ирэн! Мужайся. Будь осторожна. Не выдай себя. Ты нужна партии, нужна маме, нужна мне. Очень нужна. Мы еще встретимся. Верю! Владимир».

…Через двадцать минут будет ровно восемь. Стрелой — к Западному вокзалу! На тротуарах — кумач: багровый, кленовый. Листья разлетались в стороны, будто спугнутая стая птиц. Распахнул куртку, рванул ворот гимнастерки. Надо быстрей, быстрей!

Улица оборвалась, словно срезанная взмахом сабли, открылся простор привокзальной площади. Вытер мокрый лоб фуражкой. Вокзал. Почти безлюдный зал ожидания. Где же они?

Опоздал? И все же пошел к дежурному. Тот с издевательской почтительностью произнес:

— Господин комиссар, поезд на Вену отправлен точно по расписанию в восемь часов.

Не заметил, как оказался в сквере, как опустился на скамью. Посидел, рывком поднялся. Вновь сел.

Что теперь делать? Оставаться в Будапеште нельзя. Здесь знают его слишком многие. Выбраться в другой город? Куда? Какая обстановка будет в Будапеште через несколько часов? Нужно укрыться на первое время где-нибудь. Нет, не где-нибудь, а в глухой дыре, такой, где не пахнет красным, куда не догадается заглянуть ни полиция, ни шпики.

«Остынь, Володька. Пошевели мозгами не торопясь».

«А ведь где-то тут живут — во всяком случае жили — Ромашкевич и Аксинский», — промелькнуло в голове. С Матвеем Ромашкевичем и Ильей Аксинским — бывшими военнопленными — Владимир работал на фабрике у Терека. Тихие, незаметные парни. Вдвоем снимали комнату. Не любили компаний, сборищ, митингов. Но если рабочие решали бастовать — бастовали, хотя никто не знал, согласны они с забастовщиками или нет. Владимир не видел их несколько месяцев. Может быть, этих парней уже и нет здесь. Потер пальцами виски. «Вспомнить бы, где они обитали. Ведь был же у них! Правда, всего один раз, но этого достаточно… Где они? Вспомнил! Ромашкевич и Аксинский снимали комнату в деревянном флигельке. Туда!»

Звонка во флигеле, конечно, не было. Владимир осторожно постучал, никто не ответил. Еще раз — громче. Открылась вторая дверь флигеля, и пожилая венгерка спросила:

— Вы стучали к соседям? Их в это время никогда не бывает.

Владимир поблагодарил. Наверное, на его лице было отчаяние, потому что женщина остановила его:

— Если хотите, обождите у меня.

Секунда колебания.

— Не помешаете. У нас тихо. Никого нет. Муж скоро придет со смены, от Терека.

Догадывалась ли она, что привело сюда Урасова? Эх, была не была!

— Спасибо. Не откажусь от вашего гостеприимства.

Женщина подвинула ему табуретку и занялась своими делами, время от времени бросая короткие взгляды на Урасова. Сказала утвердительно: