— Никак нет, сэр! — дружно ответили Малышев и Пересыпкин.

— Вот майор Хенке, например, — добавил Коломейцев как бы между прочим, — безбожно грабит свою технику. Мне говорили, что он предпочитает добавку, от которой моча делается ярко-голубой.

Малышев и Пересыпкин уставились на Янковски. Тот принялся уверять, что купил водку в городе, но делал это как-то неубедительно.

— Впрочем, — перебил его Коломейцев, — меня куда больше волнует тот факт, что мои солдаты пьют водку такой… такой теплой.

Он произнес это слово с таким видом, словно на свете нет ничего гаже теплой водки.

— Льда не хватает, — сообщил Малышев, вежливо кашлянув.

— Для водки? — Коломейцев укоризненно покачал головой.

Янковски потянулся к холодильнику. Коломейцев отхлебнул еще водки и сделал Пересыпкину знак продолжать.

— Мы просто обсуждали, почему солдаты сражаются, сэр, — сказал Пересыпкин. Видно было, что он чувствует себя неуютно.

— Да? Ну, и почему же? Скажите вы, лейтенант Малышев!

Малышев посмотрел на Янковски. Полярник чрезвычайно редко ударялся в философию.

— Не ради чести, славы или загробного воздаяния, — сказал Малышев.

— Все это вместе взятое не стоит и чашки чаю. Из чувства долга, из преданности?

— Из преданности кому? Его Величеству императору, который царствует, но не правит? Этим пиявкам из ассамблеи? Лейтенант Янковски, как вы думаете? — настойчиво спросил Коломейцев.

Балтийские предки Детлефа Янковски страдали от польского, немецкого и русского гнета, пока их не разметало ветром истории.

— Говорят, что ученый Клаузевиц создал доктрину, согласно которой война есть продолжение политики иными средствами. Единственный серьезный недостаток этой доктрины состоит в том, что он забыл упомянуть, что политика есть продолжение экономики иными средствами. Другие ученые вслед за ним долго повторяли эту ошибку, что вело к серьезным погрешностям в историческом анализе, но уже во времена Клаузевица влияние экономики на политику было весьма заметно. Достаточно вспомнить знаменитые «сахарные войны» восемнадцатого века или «опиумные войны» девятнадцатого, — сказал Янковски, пытаясь определить, к чему же все-таки клонит Полярник. Это все, что он смог наскрести из политологии, — его знания предмета были довольно смутными.

На лице Коломейцева появилась ледяная усмешка.

— Насколько я помню, лейтенант, я спрашивал вас всего лишь о том, почему сражаются солдаты. Меня вовсе не интересует, почему люди воюют. Экономика имеет такое же отношение к бою, как ремесло оружейника к искусству фортификации.

В нашем случае «Юнайтед-Стил стандард» владеет шахтами, космопортом, транспортными сетями, большей частью вторичных производств и так далее, и тому подобное. Порядочное правительство вышибло бы их в два счета, но мне что-то никогда не приходилось слышать о порядочном правительстве. Правительство можно купить. Но стоит оно дорого. Из-за этого поднялась цена продукции. И ассамблея в бесконечной мудрости своей решила, что это плохо. Вот потому-то мы здесь. Но почему мы деремся? Сержант Пересыпкин, ваш ответ!

— Может, потому, что это наша профессия? — робко предположил Пересыпкин.

— А вам не кажется, что это сильно смахивает на тавтологию? — холодно отрезал Коломейцев.

— Да нет, я о чем… Понимаете, если вы профессионал, то вкладываете душу в свое ремесло. Вот как Варяг, к примеру, ну, и другие тоже. Но если не верите, что это дело нужное… — Пересыпкин говорил неуверенно — ему не очень нравилось, I что Полярник избрал именно его. — Это не значит, Кто у нас нет своей, личной жизни, но в определенный момент твоя профессия становится частью ее. И вообще, все мы смертны… Вы ведь об этом, Да, сэр?

— Да, это очень похоже на правду, — сказал Полярник. Но он явно не верил в то, что говорил. — Варяг ведет нас в бой. Он уже много лет служит в колониях и малость свихнулся. Наш командир поэт в душе. Мы воюем, и воюем хорошо. А что нам остается делать? — Полярник уже не отвечал на вопрос, а задавал его сам. — Есть два вида войны, джентльмены. Ограниченная война ради ограниченных целей с ограниченными средствами и война до последнего, цель которой — переустроить общество, не более и не менее. Но нас, солдат, редко спрашивают, за что мы хотим сражаться. Он оглядел своих собеседников.

— Сержант Пересыпкин! Приходилось ли вам посещать проституток в полевом борделе, который устроил полковник Линч, нам на радость, себе на пользу?

Пересыпкин слегка покраснел.

Янковски чуть не рассмеялся: так забавно видеть стыдливый румянец на физиономии Пересыпкина. Перцовка побывал на трех планетах и всюду оставлял за собой разбитые сердца, в том числе одно — на Ашкрофте, хотя специалисты утверждали, что это невозможно.

Но Полярник был терпеливым исследователем. Он обжег взглядом Янковски и вновь обернулся к Пересыпкину.

— Насколько я знаю, вы встречаетесь с мисс Котце, — продолжал он. — Разрешите дать вам один совет. Если вы работаете мясником, не стоит заводить дружбу со свиньями. — Полярник похоронил жену перед тем, как улететь в космос. Сжег корабли, как говорится. — Давайте выпьем, джентльмены! Завтра забастовка. Ее надо прекратить.

И прекратят. Куда они денутся?

Понедельник(12)

— Ну что, сегодня? — спросил Кольдеве, потирая руки.

— Ага. Через несколько часов. Буры любят поспать, — ответил Шеель.

— Надеюсь, они все-таки вылезут. Я так понимаю, идея давно назрела. Ты знаешь, что на прошлой неделе проповеди длились в среднем два часа?

— Я с удовольствием убрал бы с дороги кое-кого из этих горластых проповедников.

— Рауль говорил, цензор Лю Шу так рассвирепел, что собрался подать прошение об отставке. И то верно. Что толку вылавливать крамолу в телепередачах, если эти буры все равно целое воскресенье слушают ее в церкви? И еще восьмая категория! Была бы хоть седьмая — тогда бы мы могли швыряться в них грязью. Ну ладно. Что слышно из батальона?

— Я говорил с Малининым. Он велел разбить самогонный аппарат. Я так и сделал. А еще он говорит, что медики на острове гонят классный самогон. Если майор Хенке их не разгонит, можно будет поживиться.

— Да, это неплохо. — Кольдеве потянулся и зевнул. — А что, до сих пор неизвестно, что произошло с Менсиесом?

— Разведка пришла к выводу, что это был несчастный случай. Странный, однако, случай…

— А что это тогда были за мужики с пистолетами, которых положил одиннадцатый?

Шеель пожал плечами,

— Рауль встал?

— Я оставил его отсыпаться. Он выглядел усталым. А как ты думаешь… — начал он и не договорил.

Шеель рассмеялся.

— Если ты хочешь спросить, догадываются ли эти божьи коровки, к чему идет дело…

Кольдеве воздел руки к небу.

— …Если бы моя правая рука знала это, она не сказала бы левой, — закончил Шеель. — Не забывай, наша задача — наблюдать и не вмешиваться. — И, не упустив возможности отомстить, туманно добавил: — Я провел опрос общественного мнения…

— Да? И кого же ты опросил? — поинтересовался Кольдеве.

— Двоих. Нас с тобой.

— Руди, тебе кто-нибудь говорил, что ты старый мошенник?

— Малинин мне это твердит ежедневно. Вчера вечером они спорили о черных раковинах каури из Новой Каледонии.

— Ну, и как ты думаешь?

— Временами мне кажется, что она позволит ему взять верх.

— Я рад, что он все же послушался моего совета и нашел себе другое хобби, — сказал Кольдеве. — Пусть спит до восьми. А потом — за дело!

В восемь тридцать Окладников стоял в башне своего «кадиллака».

— С чего начинать? — спросил он у Санмартина, который осматривал пустынные улицы Йоханнесбурга.

— С магазинов. Хотя бы вон с той книжной лавки. И дальше по улице.

«Братья» хотели продемонстрировать единство народа. Задачей батальона было это единство нарушить. Симадзу, со свойственной ему расторопностью, щедро, как навоз по полю, разнес слух, что во всех лавках, которые не откроются вовремя, сорвут вывески. Помимо местных, бурских нечестивцев, город был наводнен ковбоями из Ридинга и множеством воров, которых Санмартин еще не видел. А у служащих пограничной полиции, которые, разбившись попарно, патрулировали город, было много более важных проблем, чем мелкое воровство.